. «Больше. Я хочу больше». Это сражение и мой страх лишь питали его. А потом я снова заметила вспышку цвета – ярко-голубой, словно драгоценный камень, глаз.
– Реджинос!
Услышав имя, данное ему при рождении, Комизар на мгновение застыл, а затем его охватила холодная ярость. Он повернулся лицом к Каланте.
В ее единственном глазу мерцала печаль, а еще, быть может, преданность, любовь и тысяча других вещей, которым я не знала названия. Она как-то сказала мне, что их связывает «скверная история». Возможно, именно ее я и видела сейчас в этом взгляде – воспоминания о том, кем он был для нее и кем стал теперь.
– Когда-то ты подарил мне надежду, – произнесла она. – Но я не могу позволить тебе сделать этого. Настала пора для другой надежды Венды.
И едва он успел выдохнуть, как Каланта бросилась на него. Комизар стремительно вскинул свой меч, и тот вонзился прямо в тело Каланты – задолго до того, как она сумела дотянуться до него. Однако импульс ее движения был таким мощным, что она полностью насадилась на лезвие и ее тело с силой врезалось в тело Комизара. Он пошатнулся, сделал один шаг назад, другой. На его лице промелькнула паника, пока он тщился удержать равновесие. Однако было уже слишком поздно. Я отскочила в сторону, и они оба пролетели мимо меня, переваливаясь через край. Крик Комизара эхом отразился от скал долины. Однако, отпрыгнув, я ощутила, что тоже падаю, земля уходила у меня из-под ног. Я судорожно попыталась ухватиться хоть за что-нибудь – траву, ветки, – но все это было вне пределов моей досягаемости. Земля оседала вокруг меня, и я падала вслед за ними. И тут в мою руку внезапно вцепилась чья-то рука.
Глава восемьдесят восьмая
Возможно, битва и закончилась, но в наших снах она продолжала бушевать по-прежнему. Чтобы вывести из долины всех детей из войска Венды и утешить их в последующие дни, потребовались совместные усилия Гвинет, Берди, Эбена, Натии и мои, а также целого полка солдат. Мы слышали взрывы и крики ужаса, разносившиеся по долине, даже находясь в лагере. Незадолго до того, как все закончилось, я в отчаянии рухнула на колени и стала молиться за Лию, прося богов защитить ее и даровать ей силы, умоляя, чтобы ее голос был услышан.
Натия, которая еще сама была ребенком, говорила с детьми на знакомом им языке, и порой мне казалось, что только это и успокаивало их и помогло нам пережить ту ночь. На следующий день бедняжки все еще дрожали от страха, вырывались из наших рук, отшатывались от наших прикосновений. Завоевать их доверие было непросто. А кому, как не мне, было знать, что в одночасье его не заслужить. Однако еще я также знала, что оно приходит с терпением, постепенно, день за днем, и я была готова дать им это время, сколько бы ни потребовалось.
Когда я спустилась в долину и увидела погибших, а после помогала выхаживать сотни раненых солдат, я задумалась о разорении, которое описывалось в Священном Писании, и о той горстке избранных Выживших, что уцелели после него. Мы пережили практически то же самое. И потому я поцеловала два пальца – один за погибших, а второй за грядущих – и помолилась, чтобы наше прошлое наконец оставило нас.
Мы больше не могли посвящать наши жизни богам.
– Здесь я закончила, – сказала мне врачевательница.
Она вытерла кровь с рук, и я прошла за солдатами, которые перенесли Кадена в дальний конец палатки.
Япотянулся вниз, ощупывая свою ногу.
– Не тревожься. Она по-прежнему при тебе.
Паулина вытерла мне лоб влажной тряпкой.
В голове все еще плыло от эликсира, который дал мне хирург. Палатка была полна раненых. А таких в нашем лагере было не меньше десятка. Мне пришлось ждать с деревяшкой в ноге целых три дня. Раненых было слишком много, чтобы те несколько лекарей, которые у нас были, смогли позаботиться обо всех сразу. Я даже чуть было не согласился на предложение Оррина вырезать ее из меня самостоятельно. Тавиш покоился на лежанке как раз напротив; его рука и шея были плотно замотаны бинтами, а половина длинных черных волос исчезла. Он поднял руку в знак приветствия, но даже это небольшое усилие заставило его скривиться от боли.
Рейф сидел на ящике в противоположном углу, в то время как Берди наносила ему на руки заживляющий бальзам, а кто-то еще перевязывал рану на его плече. Сквозь стены палатки было отчетливо слышно, как Гвинет отдает распоряжения Гризу принести еще воды в ведрах, а Оррин кромсает ткань на бинты. Последствия сражения были такими же шумными, как и оно само, однако то был другой род шума.
– Что стало с капитаном королевской стражи? – спросил я.
Паулина покачала головой.
– Все еще никаких признаков, – ответила она.
Трус слинял, и теперь он и полдюжины бывших членов Совета числились пропавшими без вести. Не исключено, что они уже находились среди массы трупов – не всех из них можно было опознать.
– Если они и живы, то заползли в самые глубокие и темные норы, – продолжила Паулина. – Больше мы никогда их не увидим.
И я, надеясь, что она права, кивнул.
– Как твои руки?
– Берди только что сменила повязку, – ответил я. – Через несколько дней уже смогу ездить верхом.
– Это хорошо.
– А как твое плечо? – поинтересовался я.
– Болит, но это того стоило. Теперь я могу вынимать его из сустава, когда захочу.
Я едва успел добежать до Лии, когда она вместе с Комизаром и Калантой сорвалась с обрыва. Мои руки все еще были влажными от сорванной кожи и обожженной плоти, однако я сумел поймать ее за запястье и подтянуть к себе. Даже с учетом наших ран мы с ней оказались в числе счастливчиков. Я рассказал Кадену об Андресе, хоть его тело потом так и не нашли; быть может, его втоптали в землю брезалоты.
Потери Дальбрека тоже оказались велики. По подсчетам генерала Дрегера, мы лишились четырех тысяч солдат. Если бы не мольба Лии и ее обещание венданцам, их было бы намного больше. И теперь Дрегер совсем не сомневался в том, что Комизар легко стер бы Морриган, а затем и нас с лица земли.
Во время устранения последствий сражения народ Дальбрека, Венды и Морригана работали сообща, бок о бок. Лия ежедневно общалась с венданцами, помогая им собраться в дорогу домой.
– Нам тоже нужно подготовиться к отъезду через несколько дней, – произнесла она. – Последние погребальные костры уже догорели. Тел было слишком много, чтобы похоронить всех как подобает.
– И Джеба тоже?
Она молча кивнула и вышла прочь.
Прошло почти две недели. Мы похоронили и сожгли последних мертвецов – в том числе и Комизара. Странно было смотреть на его безжизненное тело – на пальцы, сжимавшие мое горло, на губы, за которыми неизменно таилась угроза. Когда-то он был человеком, взиравшим на свою великую армию и представлявшим, как он свергает богов, а теперь все в нем казалось таким заурядным.
– Может, бросить его тело на съедение животным? – предложил мне часовой.
Скорее всего, на такую мысль его навело выражение моего лица. Я перевела взгляд на Каланту, покоящуюся рядом с ним.
– Нет, – ответила я. – Комизара больше нет. Теперь он лишь мальчик по имени Реджинос. Сожгите его тело вместе с ней.
Джебу приготовили его собственный погребальный костер. Я обнаружила его еще дышащим на следующее утро после битвы, когда мы искали выживших среди груды тел. Я притянула его голову к себе на колени, и его глаза открылись.
– Ваше высочество, – произнес он. Лицо его было грязным и окровавленным, однако глаза все еще сияли жизнью.
– Я здесь, Джеб, – отозвалась я, вытирая его лоб. – С тобой все будет в порядке.
Он кивнул, хоть мы и оба знали, что это ложь.
Его лицо напряглось от боли, когда он заставил себя улыбнуться.
– Ты только посмотри. – Его взгляд опустился на залитую кровью грудь. – Я испортил еще одну рубашку.
– Это всего лишь небольшая прореха, Джеб. Я легко могу зашить ее. Или купить тебе новую.
– Из крувасского льна, – напомнил он, прерывисто дыша.
– Да, я знаю. Я помню. И всегда буду помнить.
Его глаза блеснули, задержавшись на мне последним внимательным взглядом, а затем его не стало.
Я пригладила его волосы. Прошептала его имя. Вытерла его лицо. И принялась укачивать его в своих объятиях. Я обнимала Джеба так, словно он был каждым, кто умер за этот год, каждым, кого я не успела обнять в последний раз. Я не хотела больше никого отпускать. А потому я зарылась лицом в его шею и горько зарыдала. Мои пальцы сплелись с его пальцами, и я вспомнила, как впервые встретила его: он встал на колено в моей комнате и сказал, что пришел забрать меня домой. Сопровождающий меня солдат коснулся моей руки, пытаясь убедить отпустить Джеба, но я лишь оттолкнула его. В кои-то веки я могла не торопиться с прощанием.
Это был последний раз, когда я плакала, невзирая на бесчисленное количество трупов, которые нам еще предстояло сжечь или похоронить. Необъятность смерти оцепеняла меня. Я знала, в какой-то момент слезы вернутся. Боль внезапно овладеет мной и бросит на колени. У страдания нет правил, однако существуют правила жизни, и в те первые дни живые требовали, чтобы я держалась.
Были и другие погибшие – Перри, Маркес, фельдмаршал, – много офицеров было тяжело ранено, кто-то из тех, кто сражался столь же доблестно, остался совсем невредим. Единственными членами Совета, сложившими оружие вместе с кланами, оказались наместники Умброуз и Карцвил. Их надежда тоже отличалась от той, что сулил Комизар.
Одним из тех, кто не пострадал, был и генерал Дрегер; он помогал мне после битвы, подчас выполняя самые трудные и самые душераздирающие обязанности. Вместе мы удерживали молодого венданца, пока его изувеченную руку отсекали от шестерней одного из неудачно сконструированных орудий Комизара.
– Я должен извиниться перед вами, – сказал он как-то мне, когда мы возвращались в лагерь. – Вы оказались совсем не такой, как я представлял.