Эмили ждала продолжения. Не могло же быть, чтобы этим все и ограничилось.
– Ничего не понимаю, – сказала она. – Он покончил с собой, потому что она выманила его из дома в ночное время? Это и есть та самая страшная тайна? Бред какой-то. Ничего глупее в жизни своей не слышала.
– Для Коффи традиции всегда имели большое значение, – возразил Вэнс. – А Логан был очень чувствительным, очень ранимым юношей. После его самоубийства Коффи едва не уехали из города. Если бы они уехали и забрали с собой свои деньги, Маллаби пришел бы конец. Это стало последней каплей. Никто не хотел общаться с Далси после ее поступка, который немало стоил семье Коффи и мог бы дорого обойтись городу. В конце концов она все-таки сделала такое, чего ей так и не смогли простить, такое, откупиться от чего моими деньгами оказалось невозможно.
Эмили вдруг обнаружила себя в нескольких шагах от него и поняла, что пятится.
– За двадцать лет я ни разу не говорил об этом вслух, – продолжал Вэнс. – И не собирался рассказывать все это тебе, потому что лучше бы тебе было оставаться в неведении. Но Коффи, по-видимому, считают иначе. Мне очень жаль.
Эмили продолжала пятиться от него. Вэнс молча смотрел, как она удаляется, как будто именно такой реакции и ожидал, как будто она была ему привычна. Ни слова не говоря, Эмили развернулась и зашагала обратно к дому.
Очутившись у себя, она столбом встала посреди комнаты, не зная, что делать. Не надо было ей сюда приезжать. Это была ошибка, громадная ошибка. Как она сама не поняла, что ее мать не без причины скрывала от дочери город своего детства. С этим городком что-то не так. Странный он какой-то. Она с самого начала это почувствовала. Здешние жители совершают самоубийства только из-за того, что нарушили традицию. Вышли из дома в ночное время. А та Далси Шелби, которую все здесь помнили, не имела вообще ничего общего с ее матерью.
Пока она стояла посреди комнаты, откуда-то вдруг послышался слабый шорох, как будто она была не одна.
Эмили поспешно огляделась по сторонам и не поверила своим глазам. Слегка пошатываясь, она обернулась вокруг себя.
На обоях больше не было цветущей сирени.
Вместо нее стены пестрели крохотными бабочками всех цветов радуги.
Она могла бы поклясться, что краешком глаза видела, как у некоторых из них трепетали крылышки. Никакой закономерности в их расположении не прослеживалось, они просто были повсюду. В них чувствовалась какая-то застывшая исступленность, как будто им отчаянно хотелось сорваться и улететь. Подальше от этой комнаты. Подальше от этого города.
Эмили подошла к изголовью кровати и приложила руку к обоям. На миг забыв о том, что еще секунду назад все это казалось ей невероятным, она поняла, что чувствует то же, что и бабочки на обоях.
Она опустила руку и, медленно пятясь, вышла из комнаты. Затем опрометью бросилась по лестнице вниз. Вэнс только-только вернулся со двора в кухню.
– Обои в моей комнате! – задыхаясь, выпалила она. – Когда ты успел их переклеить?
Старик улыбнулся:
– Первый раз всегда самый сложный. Со временем ты к этому привыкнешь.
– Они выглядят так, как будто им уже много лет. Как ты это сделал? Как тебе удалось так быстро их наклеить? Как ты сделал так, чтобы они… двигались?
– Я ничего не делал. Это происходит… само. – Он взмахнул руками, точно фокусник. – Все началось при моей сестре. Почему – никто не знает. Это единственная комната в доме, где происходят такие вещи, так что можешь перебраться в любую другую, если хочешь.
Эмили покачала головой. Для одного дня это было уже слишком.
– Дедушка Вэнс, я не ребенок. Узор на обоях не может измениться сам собой.
– И что там теперь? – спросил он, вместо того чтобы возражать.
Можно подумать, он этого не знал.
– Бабочки. Ошалелые бабочки!
– Просто считай эту комнату чем-то вроде мерила истины, – посоветовал Вэнс. – Наш взгляд на мир постоянно изменяется. Он зависит от нашего настроения.
Она глубоко вздохнула и призвала на помощь весь свой такт:
– Я благодарна тебе за желание представить это в виде волшебства и уверена, это стоило тебе большого труда, но мне не нравится этот узор. Можно, я его закрашу?
– Не получится, – пожал он плечами. – Твоя мама пыталась. Краска на эти обои не ложится. Содрать их тоже нельзя.
Эмили помолчала. Никто в этом городе не собирался сдавать своих позиций. Ни в отношении ее матери. Ни в отношении этой… ситуации с обоями.
– Значит, ты хочешь сказать, что мне никуда не деться от этих обоев?
– Если только перебраться в другую комнату.
Эмили прислонилась к красному холодильнику – удержаться на ногах без опоры вдруг стало для нее непосильной задачей. Дедушка Вэнс молча смотрел на нее. Она только сейчас заметила, что он как-то скособочился, как будто у него болело левое бедро.
– Я все еще жду, когда кто-нибудь придет и скажет, что все это какая-то шутка, – произнесла она наконец.
– Это чувство хорошо мне знакомо, – сказал он тихо.
Она встретилась с ним взглядом:
– Оно когда-нибудь проходит?
– В конечном счете да.
Это был не тот ответ, который она хотела услышать. Впрочем, ей так или иначе предстояло научиться с этим жить.
Что еще ей оставалось? Все равно больше идти было некуда.
Семьдесят с лишним лет назад, во время февральского полнолуния – его еще называли полнолунием снега, – когда озеро Пайни-Вудз намертво застыло и вмерзшие в лед водоросли казались окаменелостями, в доме по соседству с особняком Коффи на Мэйн-стрит случился пожар.
К тому времени, когда прибыла пожарная команда, из окон дома вырывались языки пламени. Пожарную машину пришлось толкать шестерым самым сильным мужчинам в городе, потому что на морозе она отказалась заводиться. Весь город столпился в сквере на противоположной стороне улицы, чтобы поглазеть. Люди жались друг к другу, кутаясь в одеяла, и над их головой стыли облака белесого пара от дыхания. Вэнсу в ту пору было всего четыре года, и его рост не стал еще предметом беспокойства всех родных. Напротив, его отец даже гордился сыном-богатырем. В ту ночь на Вэнсе была красная шапка с помпоном. Его старшая сестра, стоявшая позади вплотную к нему, поскольку они были укрыты одним одеялом, развлекалась тем, что ладонью легонько поддавала по помпону, глядя, как он мотается туда-сюда.
Все зрители были буквально заворожены змеистыми золотисто-желтыми и оранжево-голубыми огненными лепестками. Перед их глазами разворачивалось воспоминание о лете, о котором суровая хмурая зима почти уже заставила позабыть. Некоторые были настолько зачарованы, настолько готовы к теплу – которое положило бы конец ноющим суставам, ледяным уборным и коже до того сухой, что она трескалась и отслаивалась, точно бумага, – что подходили слишком близко к пылающему дому и черным от копоти пожарным приходилось их оттаскивать.
Сначала эту странность заметил один человек, за ним другой, и вскоре уже взгляды всей толпы были устремлены не на объятый огнем дом, а на тот, что возвышался с ним по соседству – особняк Коффи. Все слуги высовывались из окон, обращенных на пожар, и заливали пламя при помощи всевозможных жидкостей, какие только попадались им под руку, пытаясь не дать огню перекинуться на особняк Коффи. Они лили воду из цветочных ваз, сироп из банок с консервированными персиками, недопитый чай из чашек.
Весь город потрясенно наблюдал за этим действом, и мало-помалу до людей начало доходить: Коффи не намерены покидать дом, а их верная прислуга отважно пытается спасти своих хозяев.
Пожар в конце концов потушили; особняк Коффи не пострадал, сгорело лишь несколько кустов азалии, которые все равно уже успел побить мороз. На следующее утро поползли слухи, что, когда заполыхал соседский дом, Коффи забились в подвал и заявили, что скорее погибнут, чем выйдут на улицу в ночное время.
О нелюбви всех Коффи к темноте было известно всегда, но до сих пор никто и не подозревал, насколько это серьезно. Впервые обитатели Маллаби начали задумываться, что, возможно, Коффи не показываются из дому в ночное время не потому, что не хотят… А потому, что не могут.
В детстве Далси страшно любила эту историю. Иной раз Вэнсу приходилось рассказывать ее дочери по два раза, чтобы она согласилась улечься в постель. Далси всегда была близка с матерью, а с ним общалась не очень охотно. Быть может, он слишком осторожничал с ней в младенчестве. В сравнении с ним она казалась невероятно крохотной. Он все время боялся ненароком наступить на нее, а когда брал на руки, опасался, что она утонет в его огромных лапищах. Поэтому, когда подворачивалось нечто такое, что, подобно историям о Коффи, делало Далси ближе к нему, Вэнс приходил в восторг. Тогда он еще не знал, что собственными руками готовит почву для катастрофы. К подростковому возрасту его дочь прямо-таки помешалась на Коффи.
Он не хотел, чтобы Эмили повторила ее судьбу.
В ту ночь, когда Эмили улеглась спать, Вэнс вынес на крыльцо стул и стал ждать с фонариком в одной руке и цветком клевера для храбрости в другой. В небе висела полная луна – июльское полнолуние именовали еще полнолунием оленя, порой молодых и горячих.
Маллабийские огни появились в округе давным-давно, и историй про них ходили десятки. Но после приснопамятного пожара пошел слух: на самом деле это не что иное, как призраки умерших членов семьи Коффи, резвящиеся по ночам так, как не могли при жизни. Слух оказался упорным, и по сей день именно эту историю обитатели Маллаби рассказывали любопытствующим приезжим.
Когда в чаще леса наконец мелькнул огонек, Вэнс поднялся и зажег свой фонарь.
– Возвращайся откуда пришел, – произнес он негромко, зная, что его услышат. – Я знаю, что сделала вам моя дочь. Но Эмили я тебе не отдам.
Глава 9
Под вечер понедельника Джулия возвращалась домой с почты с охапкой корреспонденции в руках. У нее голова шла кругом от новостей, которые она только что узнала. Она свернула на Шелби-роуд и снова взяла из стопки верхнюю открытку.