Эва какое-то время молчала, а потом заявила:
– Я могу себе представить, что вы не в восторге от правил, но, полагаю, ваша семья считает вас весьма успешным.
Аса фыркнул: если бы она только знала! – и обернулся. Эва внимательно смотрела на него, и ее лакей – тоже.
– Моя семья… как бы это сказать… не очень интересуется театром.
– Но ведь вы владеете «Хартс-Фолли», – заметила она возмущенно. – Пока это заведение не сгорело, оно пользовалось огромным успехом. Мне кажется, семья должна гордиться вами.
Гордость – совсем не то чувство, которое выказал его отец, когда Аса в последний раз видел его живым. Он тряхнул головой, стараясь избавиться от этой мысли.
– Потребовались годы непрерывного труда, чтобы «Хартс-Фолли» начал приносить доход. До этого я вкладывал в заведение каждое заработанное пенни. Полагаю, моя семья до сих пор думает, что я борюсь с судьбой; впрочем, из-за пожара это, по сути, чистая правда.
– Думает? – Эва внимательно всмотрелась в лицо собеседника. – Когда вы в последний раз видели своих родителей?
– Их уже нет в живых. Мама умерла, когда мне было пятнадцать, отец – пять лет назад.
– Тогда вы и унаследовали «Хартс-Фолли»?
– Что? – Аса грустно улыбнулся, вспомнив своего сурового отца, который никак не мог быть связан с чем-то столь фривольным, как театр. Старый Джозайя Мейкпис в гробу бы перевернулся от одного только упоминания о театре. – Нет. Я же сказал: моя семья терпеть не могла увеселительные заведения.
– Тогда как к вам попал «Хартс-Фолли»?
– Ладно, – вздохнул Аса и почесал затылок. – Я обычно никому не рассказываю об этом, но поскольку вы мой главный инвестор – точнее, сестра моего главного инвестора, – скажу. Собственно, никакой тайны в этом нет. Я получил парк по завещанию сэра Стэнли Гилпина, большого друга моего отца.
– Правда? – Эва казалась искренне заинтересованной. – Наверное, он вас очень любил, если оставил такое наследство.
– Вероятно, да, – кивнул Аса. – Сэр Стэнли и мой отец не имели почти ничего общего. Отец всю жизнь был пивоваром, а умеренное богатство сэра Стэнли позволяло ему увлекаться театром. Он купил «Хартс-Фолли» еще молодым человеком, а потом много лет отстраивал его. Когда мне было семнадцать или около того, я начал ускользать от семьи и всеми правдами и неправдами пробирался в театр. Обнаружив, где я шатаюсь, отец был рассержен… и это слишком мягко сказано…
– Но если сэр Стэнли был его другом… – Эва нахмурилась, явно пытаясь разобраться в ситуации.
Аса тряхнул головой.
– Я думаю, он искренне любил сэра Стэнли, но вместе с тем считал его занятие греховным. Мне было девятнадцать, когда он обнаружил, что я всячески помогаю сэру Стэнли. Я сказал ему, что хочу работать в его театре. Отцу это не понравилось.
Аса замолчал, вспомнив слова, которые выкрикнул ему в лицо отец, и те, что он ему ответил, и понурился.
– Сэр Стэнли принял меня как родного: он был добр, научил всему, что знал: о театре, опере и управлении местами развлечений. У него не было собственной семьи, и с годами он стал доверять мне все больше.
Аса мечтательно улыбнулся, вспоминая мальчишеский энтузиазм сэра Стэнли и неиссякаемую любовь к театру.
– Судя по всему, и вы к нему относились очень хорошо, – тихо сказала Эва.
– Я любил его как отца, – признался Аса, – и когда узнал, что он оставил «Хартс-Фолли» мне, поклялся сделать его самым замечательным местом на земле.
– Таким образом, вы работали в парке развлечений с семнадцатилетнего возраста, иными словами – больше десяти лет.
– Да, – ответил Аса. – Мне тридцать четыре года, и я посвятил этой работе всю свою сознательную жизнь.
Она медленно кивнула.
– Все же есть кое-что, чего я не могу понять.
– И что же это?
– Если парк принадлежал сэру Стэнли Гилпину, то почему носил ваше имя еще до того, как вы его унаследовали?
Экипаж остановился. Они приехали на Бонд-стрит.
Эва с любопытством наблюдала за мистером Хартом. Он оказался куда более многогранной личностью, чем она думала, и ей хотелось узнать о нем больше и понять, что сделало его таким… непредсказуемым и что прячется под этой, прямо скажем, неординарной внешностью.
Губы ее собеседника скривились, и, отвернувшись, он медленно проговорил:
– Ну, если уж быть до конца правдивым… Мое имя вовсе не Харт.
Жан-Мари громко фыркнул, а Эва ждала продолжения, вдруг ощутив, как учащается дыхание и ускоряется сердцебиение. Узнавать информацию о мистере Харте – или как там его зовут – оказалось так волнующе.
– Меня зовут Аса Мейкпис.
Аса. Какое оригинальное имя, но ему подходит. А фамилия ей почему-то показалась знакомой. И вдруг она вспомнила.
– Мейкпис. Это не один из основателей приюта для сирот и беспризорников? Я встречалась с ним и его супругой на благотворительном вечере, когда как раз и собирали средства для этого приюта.
Аса кивнул.
– Уинтер – мой младший брат. Значит, вы бывали в приюте?
– Да.
Эва не стала уточнять, при каких обстоятельствах: гордиться было нечем. К счастью, дверца экипажа открылась, и разговор прервался.
Уже на улице, глядя на него с любопытством, она спросила:
– Значит, вы взяли имя Харт в честь парка, а не наоборот.
Мистер Мейкпис помрачнел.
– При нашей последней встрече отец дал мне понять, что не потерпит использования нашего имени в любом предприятии, связанном с театром.
Эва поняла, что под встречей подразумевался семейный скандал, итогом которого стало лишение Асы наследства. Мистер Мейкпис – человек гордый, это понятно. Что должен он был почувствовать, когда отец лишил его собственного имени?
Он предложил ей руку, и на несколько секунд она замешкалась. Как правило, никому, кроме брата и верного лакея, дотрагиваться до нее не позволялось. Для нее стало настоящим подвигом положить кончики пальцев на его рукав.
Аса, похоже, не заметил ее колебаний, и они пошли по Бонд-стрит. День выдался теплый, без дождя, и настроение у Эвы было ему под стать. Жан-Мари был рядом и мог вовремя прийти на помощь, если понадобится.
– Куда мы идем? – спросила Эва.
Если есть желание и деньги, на Бонд-стрит можно купить все, от канцелярских принадлежностей до мебели, кружев, табака и всего прочего. Товары со всего света, которые привозили в Лондон, продавались именно здесь. Улица состояла из одних магазинов, и перед каждым на прилавках были разложены товары. Но Бонд-стрит – это не просто торговая улица: здесь прогуливались леди и джентльмены, чтобы на других посмотреть и себя показать.
– К Торпу, – ответил Аса, обходя с ней очередную лужу.
– Он изготавливает люстры и канделябры?
– Да. Думаю, для освещения сцены нам понадобится большая люстра, а еще подсвечники и канделябры.
Эва кивнула, но тут же замерла, заметив важно шествовавшую в их сторону матрону с маленькой пушистой собачкой на поводке.
Аса взглянул на животное, потом на свою спутницу и ловко повернул ее так, что собака оказалась у нее за спиной и быстро исчезла из поля зрения.
Эва с облегчением вздохнула, хотя и чувствовала огромное раздражение на саму себя. Она понимала, что страхи беспочвенны, но тело в определенных ситуациях реагировало само по себе, не консультируясь с умом.
Аса наклонился к ней и тихо спросил:
– Это касается всех собак?
Эва уныло кивнула и в этот момент ощутила его аромат: то ли древесины, то ли кожи… Может, у него такой одеколон или мыло?
– Да, особенно больших.
Он выпрямился, больше ничего не сказав, но положил ладонь на ее руку, лежавшую на его рукаве, и легонько пожал. Простое прикосновение заставило все ее внутренности перевернуться, пришлось затратить немало усилий, чтобы не выдать своих чувств.
– Мы пришли, – услышала она голос мистера Мейкписа.
Вывеска магазина Торпа, выполненная замысловатыми черными буквами, болталась над головами, а на двух широких прилавках были выложены свечи всех цветов и размеров. В магазине не было витринных окон, но когда хозяин открыл двери, Эва оказалась в помещении, с пола до потолка наполненном всевозможными светильниками. Многие из них были зажжены, и казалось, что вся комната горит.
Потрясенная увиденным, чувствуя жар от сотен горящих свечей, она остановилась на пороге, но мистер Мейкпис, не обращая внимания на внешние эффекты, прошел сразу в центр магазина и, внимательно рассмотрев ассортимент, указал на самую большую люстру.
– Вот то, что мне нужно.
– Она, наверное, очень дорогая, – пискнула Эва, разглядывая причудливые завитушки, позолоту, изгибы и множество хрустальных подвесок. – Как насчет этой? – Указала она на медную люстру, куда скромнее первой и не столь обильно украшенную хрусталем.
– Эта не подойдет! – отрезал Аса раздраженно.
Эве тут же захотелось сбежать, спрятаться от мужского гнева, но гигантским усилием воли она заставила себя остаться на месте.
– Не подойдет? Но почему? – Ей показалось, что он сразу же начнет спорить, поэтому она коснулась его руки и тихо попросила. – Пожалуйста, объясните, я хочу понять.
Он покосился на нее.
– Свет в театре очень важен. Если зрители не могут что-то рассмотреть, то не получают удовольствия от пьесы, им становится скучно, и больше они не придут.
Эва с неохотой признала, что в его доводах есть смысл.
Должно быть, эти мысли были написаны у нее на лице. Аса взглянул на нее и усмехнулся.
– Вы подумали, что я выбрал ее из-за того, что она самая дорогая?
– Возможно. – Эва нерешительно кашлянула. – Значит, вас интересует количество свечей, а не позолота?
Аса прищурился.
– Естественно, внешний вид люстры тоже важен.
– Но ведь она висит высоко над головами зрителей. – Эва внимательнее рассмотрела выбранную им люстру. – Интересно, можно ли сделать точно такую же, но без позолоты? Хрусталя там будет столько же. Сомневаюсь, что снизу можно заметить, если она будет из меди, а экономия получится весьма значительная. Понимаете?