– Вы считаете, что, познакомившись с ней всего пару дней назад, знаете, что для нее лучше?
Аса вздернул подбородок.
– Черт возьми, да! Возможно, я не знаю, что ей нужно для счастья именно сейчас, но точно не это…
Телохранитель несколько минут стоял неподвижно и совершенно бесстрастно смотрел на мужчину, бросившему ему вызов, потом поднял глаза вверх, как будто мог видеть свою хозяйку сквозь потолок, и сказал:
– Хорошо. Тогда идите к ней.
Эва склонилась над увеличительным стеклом, всматриваясь в миниатюру, над которой работала. Это было изображение молодой леди вполуоборот, с распущенными волосами, отброшенными с лица. Стоило окунуть кисть в красную краску, и улыбка леди сразу стала ярче. Теперь она выглядела счастливой, и Эва втайне позавидовала ей.
Дверь гостиной приоткрылась, но Эва не подняла головы, лишь попросила:
– Ты можешь поставить поднос на стол, Руфь, спасибо.
– Вообще-то я не Руфь, – послышалось в ответ.
Эва судорожно вздохнула и оцепенела. Разумеется, стук во входную дверь чуть раньше она слышала, но поскольку наверх никто не поднялся, сделала вывод, что Жану-Мари удалось спровадить мистера Мейкписа.
Значит, ошиблась.
Она подняла голову и увидела мистера Мейкписа, державшего поднос с едой как плохо обученный лакей.
Их взгляды встретились, и Аса сказал, осмотрев поднос весьма подозрительным взглядом:
– Кухарка приготовила для тебя, по ее заверению, очень нежные яйца, а по мне, так почти сырые, и какие-то тушеные фрукты.
Эва кивнула:
– Чернослив.
Аса поднял глаза.
– Что?
Эва указала на поднос.
– Тушеный чернослив. Мое любимое блюдо. Хочешь попробовать?
Его взгляд выражал столь явный испуг, что Эва поневоле улыбнулась.
– Да, уверен, что чернослив – восхитительное блюдо, но я уже поел на кухне.
– С Жаном-Мари, полагаю?
Аса искоса наблюдал за ней, ставя поднос на низкий столик перед диваном.
– Да. Он сказал, что с тобой все в порядке, поэтому можно тебя навестить.
– Он прав.
Эва боялась, что сейчас он начнет задавать вопросы о ее странной реакции на обычный поцелуй, решила отругать Жана-Мари за то, что позволил мистеру Мейкпису войти в ее комнату, но чувствовала сейчас лишь бесконечную усталость.
Она жила со своим страданием уже больше десяти лет и временами уставала от тяжести ноши.
Эва встала и пересела на стул, поставленный напротив диванчика. Тесс приготовила для нее очень легкий ужин: как раз такой, чтобы суметь съесть после столь тяжелого нервного дня, – и Эва была ей за это очень благодарна. Тесс не только отличная кухарка, но и очень тонко чувствующая женщина.
Мистер Мейкпис уселся на диван, несколько секунд молча наблюдал, как она ест, и вдруг выпалил:
– Мне очень жаль.
Эва на мгновение застыла с вилкой на весу, потом молча кивнула и продолжила есть.
Аса пригладил растрепанные волосы, отчего они взъерошились еще больше, и добавил:
– Я был зол: сцена рухнула, все сроки срываются, – иначе не повел бы себя столь бесцеремонно.
– Но почему ты сделал именно это? – спросила Эва.
Он пожал плечами и откинулся на спинку дивана, вытянув ноги. Ну почему этот мужчина всегда занимает так много места?
– Я уже сказал, что был зол.
– И злость вызвала желание меня поцеловать?
Аса поморщился, пожал плечами и признался:
– Да. Почему? Не знаю. Мы, мужчины, очень примитивные существа: путаем злость, агрессию и страсть и обращаем все это на женщину, которая находится рядом.
Эва молча кивнула.
– Но это вовсе не значит… – Он машинально протянул к ней руку, но тут же отдернул.
Эва с сожалением заметила, что он не может просто дотронуться до нее, как до любой другой женщины, а он отвел глаза.
– Я никогда не причиню тебе боли, Эва: ни тебе, ни любой другой женщине.
– Я знаю, – прошептала она, глядя на его руку, которая мгновение назад была протянута к ней, а теперь лежала у него на колене: большая, мужская, с царапинами на загорелой коже, – и вдруг почувствовала такую тоску, что захотелось плакать. – Я знаю, но это неважно. Хотел ты причинить мне боль или нет, хороший ты или плохой, я не смогу вынести близости мужчины, и это невозможно излечить.
Выражение его лица осталось прежним, но Эва видела, как рука, лежавшая на колене, сжалась в кулак так сильно, что побелели костяшки пальцев.
– Я больше не прикоснусь к тебе без разрешения, обещаю.
Она вскинула брови и резко заявила:
– Моего разрешения не будет. Никогда.
Аса кивнул, до странности официально, словно ему бросили перчатку.
– А также не стану обнимать и тем более целовать, если ты сама этого не захочешь.
Эва нахмурилась, пожала плечами и принялась за свое любимое блюдо – тушеный чернослив.
Тесс всегда добавляла туда бренди, и, почувствовав характерный привкус на языке, Эва с удовольствием съела все до последней ягоды.
Мистер Мейкпис терпеливо дождался, когда она закончит, и заговорил:
– Жан-Мари сказал, что я могу спросить у тебя, какова причина твоих страхов.
Эва всполошилась, и Аса поспешил ее успокоить:
– Будет лучше, если ты сама расскажешь, если захочешь. Я не буду тебя торопить.
– Спасибо.
Неожиданно Эва почувствовала себя лучше. Она может ничего не говорить и продолжать делать вид, что с ней все в порядке. Ему вовсе не обязательно знать, что случилось, к тому же это уже не имеет значения. Она живет так уже десять лет, и проживет до самой смерти.
Эва поставила на поднос пустую чашку и сложила руки на коленях.
– Как чувствуют себя пострадавшие девушки?
Аса, похоже, тоже обрадовался смене темы разговора.
– У Полли и Сары всего по несколько шишек – крепкие у них головы. Доктор сказал, что пару дней отдохнут – и будут как новенькие. Что касается Деборы, я организовал отправку ее тела домой и передал приличную сумму для пристойных похорон.
Эва кивнула.
– А как же Полли и Сара справятся одни?
– Я нанял для них сиделку. – Уголок его рта дернулся. – Разумеется, на деньги Монтгомери. Похороны Деборы – тоже за его счет. Как ты думаешь, он не будет против?
– Вот уж не знаю… – вздохнула Эва. – Но поскольку он поручил управление финансами мне, я вправе расходовать их так, как считаю нужным. Полли и Сара не получили бы ранения, и Дебора была бы жива, если бы не танцевали на этой сцене.
– Совершенно верно! – улыбнулся Аса, и Эва почувствовала себя на вершине блаженства.
Похоже, этот ужасный человек все знал и понимал. Откинувшись на спинку дивана и устроившись в самой удобной позе, как сытый лев, он спросил:
– У тебя альбом с собой?
– Конечно, – ответила Эва, немного удивившись. – А что?
– Раз уж я все равно здесь, мог бы и попозировать.
Она хотела было выпалить полдюжины возражений, но передумала: дело в том, что ей хотелось его рисовать.
Кроме того, это было ее условие, разве нет?
Эва встала, подошла к столу, взяла альбом и карандаш и вернулась к своему стулу, но остановилась, увидев, что мистер Мейкпис развязывает галстук.
Заметив недоумение в ее зеленых глазах, Аса с улыбкой сказал:
– Я помню: ты намерена рисовать меня в одежде, – но ведь можно попробовать что-нибудь новенькое.
Эва сглотнула, не в силах оторвать глаз от его пальцев, возившихся с галстуком.
– Что, например?
Аса пожал плечами.
– Понятия не имею. Я остановлюсь, когда ты скажешь, идет?
Она нервно кивнула.
– Эва?
Услышав свое имя, слетевшее с его уст, она подняла глаза.
– Да? Ты хотела сказать «да»? Так скажи это.
Хотела ли она этого? Да, она наедине с этим мужчиной, но он расположился на диване, по другую сторону от стола, и обещал не прикасаться к ней. И да, она очень хотела увидеть, что скрывается у него под одеждой.
– Да…
Аса удовлетворенно вздохнул и снял наконец галстук, обнажив мощную загорелую шею.
Эва села, прижав альбом к груди, а он вопросительно поднял бровь и взялся за пуговицы жилета.
– Пожалуйста, – пробормотала Эва.
С его губ не сходила довольная улыбка, когда он расстегнул одну, потом взялся за вторую. Сюртук он не снял, как будто знал, что это будет уже слишком. Покончив с пуговицами жилета, он развел его полы в стороны, продемонстрировав рубашку, мятую и грязную после дневных приключений.
Аса взглянул на хозяйку гостиной с некоторым вызовом, и Эва решила, что она не трусиха… в душе, в самой ее глубине, поэтому твердо проговорила:
– Да, ее можно расстегнуть.
Аса ухмыльнулся, явно довольный, и его крупные пальцы с мучительной медлительностью принялись проталкивать маленькие пуговички через крошечные петли. В конце концов, он добрался до последней пуговицы и, внимательно наблюдая за Эвой, развел полы рубашки, обнажив изрядную часть загорелой груди, покрытой темными волосками. Но этого было мало: она не видела соски, живот, – хотя и то, что открылось взору, было великолепно: впадинка у основания горла, напряженные мышцы шеи, крупные ключицы, исчезающие под рубашкой.
Она еще никогда не видела так много мужского тела, и ей следует бояться: мужчина наедине с ней в ее комнате, сидит на ее диване, расстегнув рубашку, – но ей почему-то не было страшно, вот что удивительно. Она не боялась этого мужчину, нисколечко, и осознание этого осветило ее лицо улыбкой.
Аса поймал ее взгляд и кивнул, не посчитав нужным что-то говорить, но его губы тоже улыбались.
Эва открыла альбом и приступила к работе. Рисование всегда доставляло ей удовольствие и, главное, успокаивало. В комнате стояла полная тишина, слышен был только скрип карандаша по бумаге. Мистер Мейкпис не шевелился. Ему, казалось, нравилось просто сидеть и смотреть, как она на него смотрит.
Эва продолжала рисовать, пока настенные часы не пробили десять.
Мистер Мейкпис встал, потянулся и, сладко зевнув, словно только что проснулся, принялся застегивать рубашку:
– Пожалуй, мне пора.