Она подошла, помогла ему снять сюртук и повесила его на спинку стула, а потом наклонилась, чтобы расстегнуть пуговицы на жилете, и сразу почувствовала тепло его тела. Он стоял, молча, только дыхание выдавало, как он напряжен, зато Эву охватил жар. Жилет последовал на стул за сюртуком, а следом за ним и галстук. Шнуровка на его белой льняной рубашке была такой тугой, что пальцы дрожали, когда она занялась ею. Сколько времени они смогут провести вместе? Эва с грустью подумала, что, вероятно, желала бы больше, чем он готов ей предложить, а лучше быть с ним всегда.
Аса чуть отстранился, быстро стянул через голову рубашку, за ней последовали бриджи, белье. Наконец, он предстал перед ней голым и нахально уставился на нее своими невероятно зелеными, весело блестевшими глазами.
Ванна оказалась слишком мала для него, и, чтобы сесть, ему пришлось подтянуть колени почти до подбородка, залив водой пол. Голову он опустил на высокий бортик ванны, и его соски оказались как раз на уровне воды. Широкие плечи не умещались, и он свесил одну руку через край. Эва, глядя на него, пожалела, что у нее нет при себе альбома: так хотелось нарисовать его именно таким, чтобы потом хранить этот набросок, как память, до конца жизни.
Эва знала, что годы спустя будет вспоминать этот момент и гадать, не был ли он сном.
Не говоря ни слова, она взяла кусок полотна, окунула в горячую воду, намылила и принялась мыть ему плечи.
Аса тихо заурчал, словно довольный кот.
– Господи, как же хорошо…
Закончив с плечами, она приступила к рукам и по очереди тщательно промыла мозолистые ладони и пальцы.
Аса наблюдал за ней из-под полуприкрытых век, и глаза его, превратившиеся в зеленые щелочки, возбужденно сверкали. Она вздрогнула в предвкушении и не ошиблась: когда перешла на другую сторону ванны, Аса схватил ее за плечи, прижал к голой мокрой груди и завладел губами. От нее пахло вином, которое они пили за ужином, и ею самой – нежной и строгой Эвой, самой невероятной и самой волнующей.
Она испугала его до безумия, запертая в кабинете. Огонь мог навсегда уничтожить ее хмурые гримасы и улыбки, остроумные ответы, укоризненные взгляды. От одной только мысли об этом его охватила паника. Он все равно, не жалея себя, выбил бы эту проклятую дверь своим телом, лишь бы освободить ее.
Сейчас воспоминание об этом жутком первобытном ужасе заставило его стиснуть ее в объятиях так, что она едва дышала. Он ведь не мог потерять ее, свою милую гарпию. Даже без нее он будет спать спокойно, зная, что она живет в этом мире, здоровая и веселая, рядом с огромным мастифом и нежной голубкой.
Сейчас его Эва рядом с ним, такая аккуратная и правильная, а он оставляет мокрые отпечатки своих ручищ на ее платье, совершенно позабыв, зачем он здесь. А ведь он должен задать ей множество вопросов и выяснить, что задумал ее братец. Но пока у него были более насущные желания.
Он хотел ее, Эву.
Аса прервал поцелуй и, не изменяя своим привычкам, спросил:
– Ты не против, если мы займемся любовью?
Она усмехнулась:
– Конечно, нет.
Через многие годы Эва будет лежать в своей одинокой постели, вспоминать этот момент и рыдать о том, что потеряла, но пока намерена насладиться всем, что готов ей предложить этот потрясающий мужчина.
Глядя на него, голого и мокрого, Эва чувствовала свою женскую силу. Высвободившись из его объятий, она встала и начала раздеваться: без всякого смущения, откровенно радуясь происходящему. Когда на ней не осталось ничего, кроме корсета и сорочки, он протянул ей руку, но она покачала головой, и медленно расшнуровав корсет, сняла его.
Аса поднялся и вышел из ванны. Вода струилась по его большому телу. Он был великолепен: воплощение всего, о чем она мечтала, подозревала – и чего опасалась – в то первое утро. Широкие плечи, грудь, покрытая влажной темной порослью, узкие бедра, треугольник волос внизу живота, из которых выступало внушительных размеров мужское естество. Его длинные мускулистые ноги тоже покрывали темные волосы.
Этот мужчина хотел ее: очевидное свидетельство тому было у нее перед глазами.
Эва шагнула к нему, положила ладони на широкие мокрые плечи и поцеловала: бесстрашно и откровенно, давая понять, что тоже хочет его.
Ее сорочка намокла и прилипла к телу. Соски затвердели и воинственно торчали. Даже сквозь мокрую ткань она чувствовала прикосновение его жестких волос к своей груди.
Он раздвинул коленом ее бедра, и Эва оказалась верхом на его ноге.
– Эва. – Он подхватил ее на руки, легко, как пушинку, и понес в спальню, как был, голый и мокрый, победитель с наградой в руках.
Они вместе упали на постель, он оказался внизу, и она распласталась на нем, а потом села верхом, упиваясь моментом.
– Ах, Эва, как я мечтал об этом: о твоих сосках, голом животе, ягодицах в моих ладонях, – прохрипел Аса.
– Правда? – переспросила Эва, не в силах в это поверить, и переместилась так, что его член оказался под ней.
Аса выгнулся под ней – такой большой и сильный, – раскинул руки и вцепился пальцами в простыни, когда она принялась тереться о него.
– Что ты со мной делаешь?.. – вырвалось у него.
Она несколько секунд смотрела на него затуманенным взглядом, потом потянулась к подолу своей промокшей сорочки, чтобы, наконец, снять ее.
– Позволь мне войти в тебя, – прохрипел Аса, и его зеленые глаза стали почти черными.
Она немного приподнялась в безмолвном приглашении, и, вот наконец, его естество раздвинуло влажные складки ее плоти…
Эва негромко ахнула и начала опускаться на него.
– Медленнее, дорогая, – прошептал Аса, – иначе будет больно, а я этого не переживу.
Она чувствовала непривычное давление: неужели оно, такое огромное, поместится в ней? Она очень хотела этого, но не могла понять как… И все же медленно опускалась, принимая его в себя.
Его ладони лежали на ее бедрах, но он ничего не предпринимал, не торопил ее, а просто лежал и ждал, словно решил принести себя в жертву ее девственности.
Эва пошевелила бедрами и взглянула на него, ожидая дальнейших указаний.
Аса напряженно улыбался, его верхняя губа покрылась бисеринками пота.
– Ты все делаешь правильно, дорогая.
Эва немного приподнялась, вздохнула и вдруг с силой опустилась на него, приняв его в себя целиком.
Аса откинул голову и скрипнул зубами.
– Проклятье, Эва! Тебе же больно!
– Нет, – сказала она почти весело и подняла руки, чтобы вытащить заколки из волос.
Его горящие глаза напряженно смотрели на нее, грудь тяжело вздымалась.
– Ты убиваешь меня, милая, отрезаешь по частям, но я умру счастливым, лежа под тобой, моя Эва.
Она отбросила заколки, волосы рассыпались по плечам, потом уперлась ладонями ему в грудь, как раз над сосками, и приподнялась. Скольжение мужского органа внутри тела оказалось удивительно приятным, а где-то глубоко внутри зарождалось что-то непонятное и наполняло ее ожиданием. Ощущение было таким сильным, что граничило с болью. Эва опустилась и опять приподнялась, закрыв глаза, чтобы острее чувствовать, испытывая радость и удовольствие.
И радость ее была не только физической. Одна лишь мысль, что это Аса внутри ее, что это он поднимает нетерпеливо бедра ей навстречу, побуждая двигаться быстрее, наполняла ее счастьем обладания. Это она, некрасивая простушка, вызвала в нем такие ощущения, заставила молить и подчинила себе. Чувство собственности было таким сильным, что теперь она ревновала его к каждой женщине, которая была до нее, в которую он входил, которая слышала его стоны.
Она открыла глаза. Сейчас он принадлежал только ей, и она не собиралась его ни с кем делить.
Эва откинула голову, принялась скользить вверх-вниз, но он хотел быстрее, и она пустилась вскачь. Пот стекал по ложбинке между грудями, но она этого не заметила, а вот Аса заметил, приподнялся и слизнул влагу.
Она что-то хрипло выкрикнула, задыхаясь, прижимая его голову к себе, а он поймал губами ее сосок и резко втянул в рот. Эва ощутила, что мир раскалывается на части и она вместе с ним. Из глубин ее существа вырвался крик, и Аса прижался к ней со всей силой, на какую оказался способен, а Эва почувствовала внутри тепло. В последний раз поднявшись и опустившись, приняв его как можно глубже в себя, она рухнула ему на грудь, не желая отпускать и мечтая, чтобы он оставался в ней всегда.
Поздно вечером Бриджит, высоко подняв свечу, как обычно, обходила комнаты Гермес-Хауса и, как всегда, по телу бежали мурашки.
Ей приходилось работать во многих домах, но только домоправительницей. Она сама находила себе место работы, выясняла достоинства и недостатки ведения хозяйства в доме, устраняла то, что было плохо и когда все было отлажено, как часовой механизм, переходила в другой дом. И неважно, какие это были дома: возможно требовавшие ремонта или вообще нежилые, стоявшие пустыми, где по коридорам гуляло эхо, – она все равно их приводила в порядок, чтобы владельцы помещения могли в любой момент вернуться.
Опыт у миссис Крамб был богатый, но ни в одном доме она не чувствовала такого холода, как в Гермес-Хаусе. Это было не просто отсутствие тепла: создавалось впечатление, что холод обосновался здесь навсегда. Сделать такой дом теплым и уютным было не под силу даже Бриджит. Благодаря ее стараниям в доме всегда царила безукоризненная чистота, все сверкало. Горничные вставали в пять часов, чистили каминные решетки и разводили огонь. Ливреи лакеев всегда были чистыми и аккуратными. И все равно придать ощущение уюта и комфорта дому, в котором его никогда не было, ей не удавалось.
Вздохнув, миссис Крамб развернулась, намереваясь идти обратно, и едва не взвизгнула, обнаружив прямо перед собой Элфа.
Негодник ухмылялся, и Бриджит очень захотелось влепить ему хорошую затрещину, чтобы дать понять, что ее не так-то легко обмануть даже самой умелой маскировкой, но она понимала, как важно скрыть свое истинное лицо из соображений безопасности, а потому ограничилась неодобрительным взглядом.