Я вскочила;
— Нюша, ну, как ты можешь говорить такую ерунду! Слушать стыдно.
— А ты слушай, не стыдись, — ответила Нюша спокойно. — Пригодится. И давай-ка, девонька, жить по-мирному, по-товарищески. — Она наставительно и серьезно подняла палец. — Куда пойдешь, когда придешь — доложись, с кем пойдешь — извести. Надо заботиться и о других. Любит она тебя сверх меры, Серафима, вот в чем дело-то, Женечка…
После сегодняшней ночи, я знаю, мама будет торопиться «соединить меня Вадима брачными узами».
Я закрыла лицо ладонями и тихо заплакала от обиды на маму, от чувства своей обреченности — того, что должно произойти, не избежать.
— А если избежать, — сказала я вслух. Эта внезапная мысль словно подбросила меня. Я стала ходить по комнате, остужая щеки ладонями. — Что будет, если избежать? Что в этом такого ужасного, невозможного, а, Нюша?
— Про что это ты, господь с тобой? — встревоженно спросила она, приподымаясь. — Ты что это удумала?..
Мама рывком распахнула дверь.
— Секретничаете! Нашли время. Ложись в постель. Живо!
Я послушно легла, но долго, долго еще не могла заснуть, растревоженная какими-то неясными предчувствиями.
III
АЛЕША: Прошли два дня. Не прошли, а медленно, переваливаясь с минуты на минуту, проползли, бесконечные и изнуряющие. Я сам себе казался смешным. Перестал есть…
Мать обеспокоенно хлопотала вокруг меня:
— Не заболел ли ты, Алешенька? Не жар ли у тебя?..
— Любовный жар, мать. — Семен, должно быть, не раз испытывал такое состояние и теперь посмеивался надо мной. — Смотря какую любовь повстречаешь, мама. Иная похлеще болезни иссушит. Душа к ребрам присохнет…
Сидеть дома не хватало сил. И вообще я нигде не мог усидеть. Я все время ходил, чтобы унять не то боль, не то неспокойное чувство ожидания чего-то. Потерял покой… Вот когда я постиг смысл этих удивительно простых и человечных слов, казавшихся мне когда-то сентиментальными!..
Я шагал по улицам наугад, куда вынесут ноги. Прислушивался к своему чувству, нежданному и неотвратимому, как беда. Заходил в книжные магазины, бездумно перелистывал книги… Задерживался у телефонных будок… К 9-95-20. Эти цифры жгли мозг. Я звонил три раза, вызывал Женю. Один раз мне ответили, что ее нет дома. Ответ прозвучал твердо, отрывисто, чтобы отбить охоту задавать вопросы. Даже трубка похолодела от такого ледяного голоса. При вторичной попытке уточнили: на даче. В третий раз решили узнать, кто спрашивает.
— Токарев, — сказал я.
— Не знаю такого. Что вам нужно от моей дочери?
— Внимания, — подсказала мне моя не очень богатая сообразительность.
— Однако… — Женщина помедлила в затруднении; ее, видимо, раздражало, что на такое глупое, по ее мнению, желание ничего вразумительного ответить нельзя. — Ничем не могу помочь. Ее по-прежнему нет дома.
К вечеру я выбрался на Бульварное кольцо и направился в сторону Пионерских прудов. Вдоль всех бульваров! Я шел медленно, чтобы глубже и полнее воспринять ощущение, что я иду к ней, к ее дому. Я часто останавливался и разглядывал свою ладонь. На ней как бы хранился отпечаток Жениной руки.
Я пришел к тому месту в сквере, где мы прощались на рассвете, и посмотрел на ее окошко. В нем стояла глухая чернота.
В это время на бульваре появился высокий парень с пиджаком, перекинутым через плечо… Небрежно посвистывая, он взглянул на окна дома напротив. Постоял немного, размышляя, затем спросил:
— Огня нет?
— Я не курю, — сказал я и отвернулся: бывают минуты, когда никого не хочется видеть, кроме одного человека, который именно в эту минуту необходим.
Парень рассматривал меня с веселым любопытством. Я спросил его:
— Не скажете, который час?
Он, улыбаясь, согнул руку в локте:
— Половина восьмого.
— Спасибо.
— На здоровье. — И вдруг рассмеялся по-свойски: — Ну, как, не идет?
Я с недоумением пожал плечами — не хватало еще откровенничать с первым встречным.
— Они такие, красивые-то. Намучаешься, наволнуешься вдоволь, прежде чем дождешься. Иной раз себя проклянешь за то, что назначил встречу. Да, да. А явится на час позже — слова не скажи, оскорбится, губы надует… Но вы не теряйте надежды, придет. Желаю удачи, дружище! — Он опять небрежно засвистел, пересек мостовую и скрылся за массивной дубовой дверью. Я удивился: бывают же такие словоохотливые жизнерадостные эмбрионы!
Вскоре Женино окно осветилось, точно радостно улыбнулось, мне, и сердце мое сделало бешеный рывок. Дома!..
На пруду крякали утки. Проплывали, тоскуя, среди чуждых каменных стен белые, как облачка, лебеди. Они выглядели здесь по-театральному неживыми. Один лебедь увел меня в дальний конец пруда. Качнув круто выписанной шеей, он развернулся у берега и заторопился назад, точно знал, что отлучаться мне нельзя — могу пропустить момент, когда выйдет Женя.
Я размышлял о том, что парень, который только что жаловался на свою участь, просто чудак, заурядный элемент. Он не понимал, должно быть, что человеческие взаимоотношения были бы мертвы. если бы не было в них страстных ожиданий, волнений, неожиданных встреч, загадочных недомолвок, едва уловимых прикосновений рук, немых, но всепоглощающих, проникающих в грудь взглядов. И как было бы скучно и бедно на земле, если бы все кругом было ясно и несложно — ни трагедий, ни разочарований, ни надежд. И выси и бездны — все должно быть в жизни человеческой…
В это время к подъезду, шелестя шинами, подкралась длинная машина. Из нее вышел военный, высокий, седой. Надел фуражку. Толкнул за спиной дверцу и направился в дом.
С другой стороны из машины выпрыгнула Женя.
— Алеша?.. — Она смотрела на меня долго и недоуменно, словно не узнавая или припоминая что-то. — Как вы сюда попали? Что вы тут делаете?
— Жду вас.
Она недоверчиво склонила голову, и сразу очень красиво обозначились крупные белки ее глаз.
— Это правда?
— Да. Я много раз звонил, но не заставал вас и вот пришел… Я уже третий раз прихожу…
Женя кивнула на мою повязку;
— Все еще болит?
— Немного. Привыкаю глядеть на мир одним глазом. Второй занят разгадкой формулы; «Познай самого себя…»
— Я была уверена, что вы придете… Нельсон… — Улыбка получилась слабой и немножко печальной. — Подождите тут, я скоро выйду. Хорошо?
Я не робел перед ней, как вообще ни перед кем не робел. Но Судьба диктовала мне свою волю, и я слепо и послушно ей подчинялся.
— Смотрите никуда не уходите с этого места! — сказала Женя и побежала через улицу к подъезду.
Я мысленно начертил круг, как это делают мелом на асфальте девочки для своей игры, и в этот круг заключил себя, надежно отгородившись от мира. Громкими толчками билось в груди счастье: сейчас она выйдет, вложит свою руку в мою ладонь, и мы двинемся сквозь гopoд, сквозь годы… Вместе!.. Круг как будто замкнул и приостановил время. Минуты обретали бескрайность вечности… Свет окошка на третьем этаже рождал во мне ликование и тепло. «Кто его зажег, если Жени не было дома? — мелькнуло у меня. — Наверное, мать…»
IV
ЖЕНЯ: В моей комнате находился Вадим — мы сговорились провести вечер вместе. Он сидел прямо на полу, на ковре, прислонившись спиной к моей кровати и вытянув ноги с загнутыми носами ботинок, — излюбленная его поза.
— Давно ждешь? — спросила я, входя.
— С полчаса.
— Сиди, сиди. Я должна привести себя в порядок. Я быстро.
В ванной комнате мама подошла сзади и тихонько погладила мне шею, плечи.
— Куда мы так поспешно собираемся?
Я не могла сдержать усмешки:
— Спроси, пожалуйста, у Вадима.
В зеркало я увидела, как у мамы подозрительно сузились глаза.
— Отчего нам так весело?
— Просто весело — и все. — Я умолчала о том, что внизу, в сквере, ждет Алеша. — Когда прикажешь прийти домой?
— Да уж конечно, не в четыре утра!..
Я накинула халат и зашла в комнату чтобы выбрать платье. Вадим по-прежнему сидел на ковре, на коленях — раскрытый журнал.
— Что ты читаешь?
— «Время больших ожиданий» Паустовского. — Вадим захлопнул журнал, переложив страницы указательным пальцем. — Неслыханное время! — воскликнул он в каком-то восхищенном изнеможении. — Одесса двадцатого года. Бестолковые обыватели, чудаковатые романтики, писатели, репортеры. Ловкие жулики. Безалаберщина. Интересно до чрезвычайности! Человек мог делать все, что ему взбредет в голову. Большое счастье жить в такое время! А тут?.. Человека как личность уничтожает дисциплина, грубый окрик. Прежде чем сделать шаг, я прислушиваюсь, не последует ли окрик: «Не сметь! Нельзя! Не туда!»
— А ты шагай именно туда, куда положено, — сказала я. — Иди с открытой душой. Тогда и окрика не будет.
Вадим застонал:
— Не хочу я, понимаешь, не хочу туда, куда положено!.. До возмущения не хочу!
— А куда ты хочешь, Вадим? — Я надеялась, что он выскажет мне свои заветные мысли. В этот момент мне вспомнились слова Алеши про Город Солнца.
Вопрос мой поставил Вадима в тупик. Он, как всегда в такую минуту, недоуменно замигал, пробормотав что-то о «бесконтрольности».
— Вот и не знаешь, что сказать. Некуда тебе идти. Именно таким, как ты, поводырь нужен, а если хочешь, то и окрик, даже подзатыльник. Иначе натворишь глупостей. Пропадешь… Наслушался у Аркашки Растворова всякого вздора и болтаешь о свободе личности!.. Болтун ты! Живешь без руля и без ветрил. Большое твое несчастье, что ты не знаешь настоящих ребят. Да. да. И может быть, ты был бы хорошим и толковым парнем, если бы не попал в подчинение к Аркадию.
Вадим медленно поднялся.
— Ты ли это, Женя?.. — прошептал он, недоуменно мигая. — Я тебя совершенно не узнаю, хоть убей! Это же чертовски нелепо и смешно, что ты тут наговорила! Каким ветром занесло тебе в голову такую чепуху?
Неожиданные и резкие рассуждения мои поразили меня не меньше, чем Вадима.
— Я сказала то, что есть, а ты подумай…
Вадим помрачнел.