Меня подергали за рукав. Обернулся — Женя. Я скорее испугался, чем обрадовался.
— Почему вы здесь?
— Захотелось узнать, прошли вы или нет. Почему вы не позвонили? — Женя смотрела на меня требовательно и с укором.
— Настроение неважное, — ответил я.
— Вы же обещали… — Вдруг она улыбнулась и чуть-чуть вскинула голову. — Волнуетесь?
— Немного.
— Мужчине это не к лицу. Постойте тут. Я пойду разузнаю кое-что… — Она прошла сквозь толпу и скрылась за углом.
Я отодвинулся за колонну. Сложное чувство торжества и страха испытывал я в тот момент. Мысли то неслись вперед, увлекая меня в какие-то незнакомые мне, заманчивые дали, и в этих далях я видел рядом с собой Женю — пришла же она сюда, значит, думала, значит, беспокоилась, значит, я ей небезразличен. — то голова моя вдруг делалась пустой, я чувствовал себя одиноким, растерянным…
— Я была уверена больше, чем вы сами, — сказала Женя, вернувшись ко мне. — Сейчас вывесят списки. Я узнала у секретаря: Токарев есть.
Чувство радости перехватило дыхание. Я взял ее за хрупкие плечи. Если бы я смог что-либо произнести в тот момент, я сказал бы, что люблю ее до невозможности, всем моим существом.
— Идемте, — сказала Женя. — Делать здесь больше нечего. Идемте же!
— Подождем немного.
Двери наконец открыли, и все, кто был во дворе, повалили в здание.
Плотная толпа обступила списки. Я не стал пробиваться к доске.
— Посмотрите-ка там: Токарев, — попросил я небрежно, точно не все мое будущее зависело от этого вопроса, а так, какое-нибудь первенство по шахматам.
— Токарев Андрей Иванович, — ответили мне. — Есть!
— Алексей Иванович, — поправил я.
Щупленький парнишка о цыплячьей грудью, в массивных очках на крохотном, с кулачок, личике недоуменно возразил мне:
— Почему же Алексей? Андрей Иванович. Это я. Все верно.
Я протолкался к спискам. Верно: Токарев Андрей Иванович. Щупленький, в очках парнишка, но не я.
Женя прижала ладони к щекам. Испуг и сожаление расширили ее глаза. Она чувствовала себя виноватой, точно нехорошо разыграла меня. Уничтоженный, я кинулся на улицу. Остановился, не зная, что предпринять, куда бежать от самого себя. В глазах сгустилась тьма. Женя очутилась рядом.
— Возьмите себя в руки, — сказала она строго.
— Вы… Вы лучше уйдите!..
— Не сходите с ума. Меня однажды не приняли в консерваторию. И, как видите, я не сошла с ума.
Я резко обернулся к ней, крикнул, точно все дело было в ней и в этом моем крике;
— Что вы сравниваете! Не попали в консерваторию, так попали в институт. Не приняли в институт, поступили бы в театральное училище!
Женя вскинула над головой руку, точно я на нее замахнулся:
— Алексей, как вам не стыдно!
Она повернулась, чтобы уйти.
Я задержал ее — тьма отступила, сознание прояснилось.
— Простите, Женя, я сам не знаю, что говорю…
Мы медленно двинулись вдоль улицы.
— Понимаете, не могу я показаться домой, на глаза отцу. У меня два брата: один фрезеровщик, второй шофер. Отец считает, что они ничего в жизни не достигли. Они меня ждут сейчас. Что я им скажу? Отец был так, уверен!..
— Почему он был уверен?! — воскликнула Женя с возмущением. — Разве он не знает, как теперь трудно попасть в институт?! Я пойду с вами. Я им все объясню!.. Если человек не прошел в институт, — значит, и жизнь кончена? Ошибаетесь!.. — Она была какая-то совсем другая в этой своей воинственности.
Мое изумление притупило остроту несчастья.
…Так мы вместе и появились у нас дома.
Соседки как бы невзначай выглядывали из кухни, чтобы утолить жадное любопытство: впервые со мной пришла девушка.
Я страшился. перешагнуть порог и своим известием нанести удар отцу. Быть может, впервые я по-настоящему осознал всю меру гордости родителей за детей: «Сам я малограмотный, дальше станка не ушел, а сын у меня — орел! Инженер, большими делами ворочает». Или кандидат наук! А еще выше: артист, музыкант!..
«Сколько ни утверждают, что все профессии в наше время хороши и почетны, — размышлял я, — а все-таки даже те, кто об этом твердит и пишет, всеми силами стараются пристроить своих детей получше. Если сынок или дочка умеет пиликать на скрипке, бренчать на рояле — обивают пороги музыкальных училищ, если сынок или дочка лепит из пластилина собачек и зайчиков, — в художественную школу: студента, окончившего институт, тянут в аспирантуру. Только бы подальше дальше от повседневной „черной“ работы!»
Я пропустил Женю вперед. Она чуть съежилась и негромко сказала: «Здравствуйте…»
За столом, накрытым чистой скатертью, сидели отец и старший брат Иван. Из-за перегородки выбежала маленькая Надя с ручкой в перепачканных чернилами пальцах, уставилась на Женю. Отец, опираясь о стол, медленно приподнялся в нетерпеливом ожидании. Во взгляде — и вопрос, и мольба, и надежда, и тревога. В душе у меня что-то стронулось с места, словно оборвалось что-то.
— Все в порядке, отец, — сказал я бодрым, ненатуральным голосом. — Приняли! — И ужаснулся: как я мог так легко, так предательски выговорить, ложь перед этими добрыми, умными, ласковыми глазами! Мужество изменило. Но сказанного уже не вернуть.
Женя со страхом и, казалось, с отвращением покосилась на меня, отступила на шаг в сторону.
Отец молодо распрямился, стал подгонять женщин — собирать на стол.
— Здравствуй, милая девушка! Как величать? Женя… Хорошее имя. Вместе с Алешей поступали?
— Я уже учусь, — прошептала Женя.
— Что же вы стоите у порога? Садитесь! Выпьем по такому случаю.
Мать и Татьяна, жена Ивана, быстро накрыли на стол — все было приготовлено заранее.
Мне казалось, что Женя неживая. Сидит рядом со мной, уронив взгляд на свои руки, лежащие на туго сдвинутых коленях, и не дышит.
— Мы за тебя рады, Алеша, — сказал Иван, приподняв рюмку с водкой. — Будь здоров!..
Отец, мельком взглянув на меня и на Женю, выпил молча. Осторожно поставил стаканчик. Я готов был заплакать от жгучего стыда. Я себя ненавидел.
— Что же вы не притронулись даже? — сказала мать. — Сынок, Женечка!..
Женя приподняла голову, крупные завитки волос с рожками на лбу чуть встряхнулись, черные, оттененные синеватыми белками глаза ее выражали озабоченность и испуг.
— Алеша очень устал, — проговорила она.
— Ну, как не устать! Сколько ночей не спал… Ешьте, ешьте.
— А я, сынок, в Крым не поеду, — сказал отец, постукивая пустым стаканчиком. — Мне и здесь неплохо. Посоветовались мы с матерью и надумали справить тебе костюм. Хороший. Ты теперь на людях… — И украдкой вскользь взглянул на Женю.
— Что ты выдумал, папа! Я никогда не надену тот костюм! Мне твое здоровье дороже…
— Ну, спасибо, — сказал отец тихо, чуть растроганно. — Наливай, Иван.
В это время, широко растворив дверь, в комнату шумно вдвинулась Лиза. Некрасивое, в бурых пятнах лицо ее было изломано гримасой плача — губы растянулись, глаза расплылись, в- них дрожали слезы. Она рухнула перед отцом на колени.
— Папа, пожалей меня! Сил моих нет. Измучил! Измучил он меня вконец!.. Жизни нет! Поговорите с ним… Опять раскатывался в машине с этой…
Женя, сторонясь Лизы, непроизвольно отодвигала от себя тарелку. Она прижалась плечом к моему плечу.
Отец подхватил Лизу.
— Встань. Не реви. — Лиза поднялась.
— Где он?
— Идет сейчас. Высадил ее у заправочной колонки, чтобы к дому с ней не подъезжать.
К Лизе подошла мать.
— Будет заливаться-то… При чужих-то людях…
Лиза обошла стол, направляясь за перегородку.
— Что мне чужие люди! Им дела нет до моего горя…
Голова отца поникла над столом. Он не знал, что предпринять. Иван молчал. Из-за перегородки доносились всхлипывания Лизы, утешения матери.
Возможно, сцена эта показалась Жене дикой, немыслимой, но она не смела встать и убежать, даже пошевелиться боялась.
Молчаливое ожидание момента, когда войдет Семен, было тягостным.
Он явился легкий, нетерпеливый и оживленный. Встал на пороге, изумляясь необычному торжеству, швырнул промасленную куртку в угол…
— По какому поводу праздник? — скользнул по Жене наметанным взглядом, уронив блудливый смешок.
— Уж, не свадьба ли?
Более глупой и неуместной шутки трудно было придумать.
Руки Жени соскользнули со стола, она строго выпрямилась. Надменный, брезгливо-пронзительный взгляд ее утихомирил, даже смутил Семена.
Он переступил с ноги на ногу. Иван сказал ему:
— Алешу в институт приняли.
— А-а… — протянул Семен снисходительно шутливо, а мне в этом «а» пocлышaлocь недосказанное, точно он о чем-то догадывался.
— Поздравляю!..
Иван налил стопку водки:
— Выпей.
— Не могу. Мне работать еще полсмены. Закушу с удовольствием. Пойду умоюсь.
Отец остановил его:
— Погоди.
Семен насторожился.
Отец смотрел на свои руки, туго сцепленные, каменные.
— Долго ты будешь издеваться над женой? Не мила стала — оставь ее, уходи.
— Я не знаю, про что ты говоришь, отец. — Семен как будто и в самом деле ничего не понимал.
Отец рывком встал, лысина его побелела до синевы.
— Не знаешь? Врешь! Святым прикидываешься. Уходи куда хочешь! Но измываться и мучить женщину я тебе не позволю! Подлец! Хлыщ! — Он схватил тарелку и запустил ею в Семена.
Тот увернулся, и тарелка, ударившись о косяк двери, рассыпалась на куски.
Из-за перегородки показалась мать, за ней Лиза. Отец грузно осел, на темени и на лбу выступил пот.
— Успокойся, отец… — Иван обнял его за плечи. — Разве ты не знаешь этого субчика…
— Мало ли что тебе наболтают, — оправдывался Семен, косясь на жену.
Лиза двинулась на него, всплескивая руками и крича;
— Наболтают! Кто из кабины выпорхнул у бензоколонки? Кладовщица! У бесстыжий!..
— Подкарауливаешь… — Семен ненавидящим взглядом окинул жену, некрасивую, зареванную, с уродливой фигурой, и пошел умываться.
Лиза опять всхлипнула…