как гордая, несносная девочка, наступившая на хлеб. Хотелось крикнуть миру: попробуй сломай меня! И дать понять, что я еще не сломлена.
Однажды мы с Би шли из школы, и какая-то женщина с черным фотоаппаратом вышла на тротуар. Она сказала, что учится в колледже и готовит проект о дружбе, а потом попросила нас сфотографировать. Би тут же согласилась и взяла меня за руку. Женщина щелкнула фотоаппаратом, я стряхнула мягкую ладонь Би и несколько дней спустя в разговоре с мамой обмолвилась о женщине, которая сфотографировала нас у горчичного дома на Уикс-роуд. Мама вспыхнула и, повизгивая, закричала, что нельзя просто так давать людям себя фотографировать. Теперь этот случай с фотографией я вспоминаю так, будто я – та женщина и смотрю на нас с Би сквозь объектив. Улыбается только Би.
Мама отругала меня совсем как в тот раз, когда я рассказала ей про мужчин, роющих болото, и тогда я поняла, что разговаривать опасно со всеми, что из всех взрослых в городе только мама может защитить меня от того, что прячется там – за пределами школы, магазина, заправки и за краем леса, подбиравшегося к нашему заднему двору.
В то время, когда сошедший снег еще не успевал высыпаться обратно, мы играли в квадрат. Би всегда стояла в первом квадрате, Эмбер – во втором, я – в третьем, и, если кто-то хотел с нами, вставал в четвертый или ждал в очереди.
Правила такие: не бить два раза подряд, не обманывать, не бить в сторону, в угол, в деревья. Мяч частенько оказывался близко к земле, и мы поднимали его быстрым крученым ударом. У кого мяч упадет, выбывает, и тогда оставшиеся игроки перемещаются по большому квадрату против часовой стрелки.
Мы, девочки из четвертого класса, играли в полную силу. Пятый класс тоже играл в квадрат, но они не улюлюкали и передавали мяч мягко из квадрата в квадрат. Они играли будто намеренно плавно, словно танцевали. Юбки медленно шелестели о колени, покачиваясь. Не сказать чтобы они выглядели совсем иначе, чем мы. Просто так, словно знали, что за ними наблюдают.
Когда меня пригласили на ужин к Би, мама сказала, что я должна подарить что-то ее маме. Они с отцом обвели взглядом темную коморку, где мы сидели. Старые книжки с книжных развалов, ваза с благотворительной распродажи. Купить подарок для них было немыслимо: подарок – это то, что ты отдаешь, когда самому больше не нужно. Я принесла маме Би книжку об истории Уэйтсфилда. Выглядела почти новой.
Мама Би называла драники «треньками», и, стоило мне попить воды из стакана, тут же вытягивала руку через стол и переставляла его со словами Стакан должен стоять справа от тарелки. Я нарочно снова поднимала стакан, снова отпивала глоток и ставила его слева. Ни мама, ни папа Би не получили высшего образования, и отец ее работал на стройке. Вообще ничего о нем не помню.
Мама Би подышала над ароматической свечкой в центре стола и тихо, смакуя удовольствие от того, что нашла тот самый идеальный разговор, сказала: «Интересно, что это за запах?» Я непринужденно ответила: «Это гвоздика», потому что помнила эту специю по маминой полочке для пряностей – одну из немногих. Мама Би снова принюхалась и взглянула на меня недовольно. Как ни странно, я угадала.
У Би было две главные отличительные черты: она хотела стать ведущей новостей и ненавидела обои у себя в комнате. От их коричнево-голубого спирального узора разило концом семидесятых. Би каждому встречному говорила, что ненавидит эти обои. Когда я предложила достать банку краски и закрасить их, она была в ужасе, но не потому, что боялась неприятностей. Она боялась потерять один из двух единственных интересных фактов о себе.
В четвертом классе всем девочкам показали фильм про старомодные прокладки: длинные, белые, они с обоих концов крепились под рубашкой к поясу на талии. В фильме объясняли, что пояс меняли: один носишь, другой в стирке. Зачем стирать пояс? Как понять, что пора поменять прокладку? Как носить с собой прокладку на смену? Этого в фильме не объясняли, но пояса запомнились всем. После фильма учительница объяснила нам, что пояса больше никто не использует и что нынешние прокладки приклеиваются к белью, как мягкая клейкая лента.
У большинства из нас было слабое представление о месячных. Значит, кровь бьет струей, а ты и не знаешь, когда это случится? Би с ужасом ждала этого первого цунами, которое снесет все на своем пути. Сказала, что будет носить прокладку каждый день – на всякий случай. Мама носила какие-то «ежедневки» – на вид как мягкие наклейки, повторяющие форму белья, – думаю, их было бы достаточно, но Би не хотела рисковать. Она собиралась носить самый настоящий подгузник каждый день – может, уже с завтрашнего дня – чтобы наверняка.
Би любила все планировать, но не потому, что у нее были стоящие идеи, а потому, что ей нравилось рассказывать. Сначала Барби и Кен встретятся на пляже, потом пойдут домой, потом поужинают на веранде, потом отнесут посуду на кухню, потом переоденутся в пижаму, а потом займутся сексом.
Так вот зачем нужны Кены! Мысль пленила меня моментально. Я должна была увидеть, как выглядит секс, срежиссированный Би, и сил не было ждать, когда они закончат со всеми этими подготовительными делами, которыми занимаются порядочные люди, так что я предложила пропустить часть со свиданием на пляже. Потом предложила пропустить мытье посуды, а затем и переодевание в пижаму – тогда Би посмотрела на меня лукаво и голосом понимающей тетушки проворковала: «Кому-то не терпится?»
Мне стало так стыдно от этого разоблачения, что я тут же предложила пропустить и секс, так что в тот день куклы в блаженстве не слились. Позже я думала об этом. Взгромоздился бы Кен на Барби или они соприкасались бы только промежностями, балансируя, как акробаты?
Когда родители Би построили оранжерею и поставили внутри джакузи, Би сказала, что хочет устроить вечеринку на день рождения новенькой – Чарли. День рождения Чарли был через два дня после моего. «Думаешь, мне приятно?» — сказала я. Для меня это было так, будто Би толкнула меня в лес и сбежала, а меня оставила. Она забыла про мой день рождения. После она рассказала мне, что вообще-то не собиралась устраивать вечеринку.
Потом, несколько недель спустя, она пригласила меня к себе. Сюрприз! Вечеринка: для меня и Чарли. Би с девочками сделали нам открытки и купили рюкзаки. Мне – красный, а Чарли – синий.
Мы наплескались в джакузи и поднялись в комнату Би переодеться, стараясь удержать полотенца, которыми обмотались. С Би полотенце соскользнуло, и все увидели ее вульву – складочку пельмешка.
Потом мы смотрели фильм на кассете из проката – тогда так делали. Фильм был пошловат: две девчонки поспорили, кто из них успеет потерять девственность до конца лета. Одна была богатая, у второй, как у нас, ни гроша. Мы были маленькие, без четких телесных границ, и мы заплетали друг дружке косички и знали, как пахнет голова каждой.
Фильм скоро начал надоедать, и где-то слева начали щекотаться. Девочки хихикали и извивались. Я продолжала заплетать Чарли и фильм смотрела краем глаза. Фоновый шум казался чем-то нормальным.
«В живот бить нельзя!» – кричал отец Би. Я повернулась в его сторону. Девочки катались по полу и баловались, толкаясь, но что произошло, я не поняла – если что-то вообще произошло. Специально никто из нас другую не ударил бы, и первой мыслью было не обращать внимания на его гнев. Он был далеко-далеко, отделенный пространством и временем. Никто не реагировал на его лай. Я не выпускала волосы Чарли из пальцев.
Мы уже подросли, но отец Би все еще разрешал ей садиться к нему на колени в спорткаре и притворяться, что это она его ведет. Он рулил одними большими пальцами – хотел показать нам, что может.
Когда в новом рюкзаке протерлась дыра, мама отвела меня в галантерейный отдел старого швейного магазинчика – я выбрала заплатку в виде желтой уточки и пришила ее.
7
Той весной я каталась на своем зеленом велосипеде, начиная от дома Браунов напротив, где начинался тротуар. Переезжала через дорогу, поворачивала направо и ехала мимо домов вверх по холму, пока тротуар не заканчивался. Потом кое-как разворачивала велосипед и ехала обратно вниз и домой. Я знала, что детям положено кататься на велике, что это весело, и старательно исполняла роль ребенка, которому весело.
Пристегивала металлические ролики к обуви и каталась до конца тротуара вверх по холму и обратно домой. Раз в несколько лет Брауны меняли покрытие на въезде и звали меня покататься. Въезд был гладкий, и колеса скользили бесшумно, без обычного дребезжания и стука зубов.
Когда мы попали в центр сильнейшей бури, отец вышел на улицу. Потом он вернулся в подвал к нам с мамой и сказал, что миссис Браун тоже выходила оценить ущерб и пошутила, что лучше бы им быстро вернуться внутрь, не то улетят.
Мама потом годами, презрительно выпучив глаза, рассказывала всем, что миссис Браун вышла на улицу в ураган, потому что хотела улететь. Она думала, что миссис Браун чокнутая.
У соседей в конце улицы вокруг дома был забор из сетки. Ни у кого больше не было такого забора. Уезжая в отпуск, они платили мне, чтобы я забирала почту и следила за домом. У меня был ключ от калитки в заборе. Основной обязанностью было проверять, целы ли окна. Я отворяла калитку, обходила вокруг дома, запирала калитку. Как-то раз я увидела разбитое окно на втором этаже. Позвонила им и сказала. Больше ничего об этом не слышала.
Слева от нас жила пожилая пара. Муж работал трудовиком в старших классах: преподавал машиночерчение, столярное и слесарное дело. Его жена почти весь день стирала. У них не было сушилки, и она развешивала белье на заднем дворе, на хлипкой штуке, похожей на телеантенну.
Каждый день она стирала постельное белье и развешивала на этой вертушке. Мама говорила, что это мерзко, но не объясняла почему.