И вправду… Сколько раз она наблюдала: любой, кто влетал в лес – прогулять перед работой питомца, совершить утреннюю пробежку или «с ранья» подзаправиться пивком, – уже через десять-двадцать метров смягчал решительность шага, распрямлял спину, закаменелые заботами черты лица оттаивали, «плыли», напряженные плечи расслаблялись, а налитые целеустремленностью глаза светлели и туманились.
И сама она чувствовала, что с каждым новым шагом в глубь лесных зарослей теплеет и расправляется стиснутая заботами душа.
Где тропками, а где и так, по бездорожью, перебираясь через поваленные стволы, кочки, лужицы и крохотную узенькую речушку, она с собаками выходила на огромную поляну, отцепляла поводки и… погружалась в детство, в то самое беззаботное ощущение бесконечной жизни впереди, то прежнее чувство вкуса и запаха каждого дня, каждого часа, минуты, в то ожидание от этих часов и минут чего-то фантастически-сказочного, доброго и непременно чудесного.
Бросая собакам мячик или палочку, бегая от них или за ними, падая от их толчков и барахтаясь, в зависимости от времени года в снегу или в траве, она смеялась легко и беззаботно, словно не ждали ее через какой-нибудь час-другой балбес сын, вечный поиск заработка, каждодневный забег с перескоками с одного транспорта на другой, аудитории, полные юношей и девушек со старческими лицами и тусклыми оловянными глазами, в которых бесполезно было искать хотя бы какой-то проблеск интереса к жизни…
Лес странным образом куда-то девал давненько поселившегося в ней главного врага ожидания чуда – взрослый, скучный и мучительный здравый смысл. Под натиском вселенской тишины, мафусаилова спокойствия сосен и беспечной радости тянущихся к солнцу трав отступал мучительный прагматизм ума. Чудо ведь вещь тонкая, грубости мысли не выносит и целиком состоит из неуловимой ткани чувств…
Здесь, в лесу, она не думала ни о чем, голова становилась пустой, а все тело – легким и молодым. Оно слышало, видело, осязало, звенело, жадно впитывая запахи, цвета и ощущения. И именно чувства, заброшенные, стиснутые, затолканные подальше за ненужностью в повседневной столичной жизни, заполняли все ее существо, возвращая ей детское ощущение радости. Все оттенки этих чувств казались значительными, наполненными, густыми и сладкими, как капающий из банки мед.
Собаки, свесив набок языки, набегавшись за палочкой, мячиком или бабочками, налакавшись воды из маленького озерца или наевшись снегу, валялись рядом, а она, растянувшись на толстенном поваленном дереве, с наслаждением вдыхала запахи луга и леса… запахи глубокого, всеобъемлющего, незыблемого, какого-то вселенского покоя, перед которым все ее заботы и проблемы уже казались не такими страшными, вполне преодолимыми, как-нибудь решаемыми… Словом, на эти прогулки по выходным она ходила в лес, как в храм. И этот храм возвращал ей силы и исцелял душу, реанимировал угасающее желание жить.
Но так было только в очень-очень редкие выходные.
Чаще же всего, как сегодня, у нее оставались какие-нибудь двадцать-тридцать минут перед работой пробежать по главной аллее или краю леса. Такие прогулки доставляли ей мученье, ибо только дразнили возможностью, не оставляя времени на «оттаивание души»…
Время отчетливо поджимало. Пулей вылетая из подъезда за рвущимся Феликсом и таща не поспевающую за ними неторопливую, обстоятельную толстушку Линду, она с раздражением подумала, что не хочет себя дразнить и в лес не пойдет. Выходных, когда можно было потратить хоть какое-то время на себя, у нее не было давно, и общая осатанелость накопилась настолько, что… бог с ним… Не об этом надо сейчас думать. Быстро пробежать по краю – и домой, чтобы схватить сумку – и на остановку.
Вдруг, когда они достигли уже середины улочки, Феликс встал как вкопанный. Секундное замешательство, и пока она пыталась затормозить, пес как-то хитро крутанул головой и вывернулся из ошейника.
– Феликс!
Увы!
Крепко завернув свой тугой пушистый бублик, счастливый «партизан» совершил хитроумный скачок вбок, увернувшись от пытавшейся схватить его хозяйской руки, и, стремительно набирая скорость, помчался к лесу. В несколько секунд он покрыл расстояние длиной в соседскую «сталинку» и исчез за ее углом.
– Феликс!
В этот момент оттуда на бешеной скорости вылетел зеленый затрапезный «жигуль».
Она не видела и не слышала удара, она его почувствовала. Ее словно садануло в самое сердце, и оно на одну секунду, нет, даже на долю секунды замерло. Задыхаясь и таща на поводке упорно тормозящую Линду, она рванулась к соседскому углу.
Но там все было тихо и безмятежно. Ни раненой собаки, ни следов крови… Ни прохожих, у кого можно было бы что-то спросить.
– Феликс! Феликс!
Пыхтящая Линда опустила свой тяжелый зад на асфальт и виновато завиляла хвостом: после такой пробежки ей требовался отдых.
– Феликс! Феликс!
Примотав поводок Линды к фонарному столбу, она заметалась у дома. Если собаку сбила машина, то где-то сейчас в кустах, тянущихся вдоль него, лежит, истекая кровью, ее тело. Пробежала по одной стороне, заглядывая под каждый куст, затем по другой. Тщательно обследовала газон перед школьным забором.
Никого. Ничего.
– Феликс!
Тишина и безмолвие окон соседних домов и школы. Безмолвие строгих сосен, начинавшихся от самой ограды по другую сторону улочки.
Она вернулась к Линде, отвязала поводок. На прогулку оставалось не более десяти минут.
– Пойдем, Линдочка. Только скорее.
Если его не сбила машина, значит, сейчас этот поганец «вышивает» по лесу. И, судя по тому, что еще не прошло и пяти минут, он не успел далеко убежать. Значит, есть шанс попытаться его нагнать и поймать.
– Линда, бегом!
Линда смущенно замигала: при всем желании бегом она не могла.
Но ей пришлось пошевелиться – не оставаться же снова привязанной к столбу, пока хозяйка бегает по лесу.
Время, отведенное на прогулку, неумолимо истекало. И уже совсем пора перестать мучить несчастную Линду, нестись домой, хватать сумку и мчаться на троллейбус. Но на сердце было холодно: почему-то не оставляла уверенность, что Феликса сбил этот проклятый зеленый «жигуль». И что сейчас в состоянии шока пес залег где-то в лесу, и если его не найти, то до вечера он просто истечет кровью… Или без ошейника попадет в собачий отлов…
– Феликс! Феликс! Феликс!
Бесполезно. Поиски и так заняли лишние пятнадцать минут, она уже сильно опаздывала на лекции и надеяться можно было только на то, что ей нигде не придется ждать транспорта (что было сущей фантастикой!) – он подойдет сразу, сократив ей время опоздания.
Захлебнувшись от бега по лестнице на третий этаж, с окончательно уставшей Линдой на руках она ворвалась в квартиру. Сын возился в прихожей, зашнуровывая кроссовки.
– Веня! Феликс убежал!
– И что? – философски изрек сын, перебросив рюкзак с плеча на плечо и пересаживаясь с одной ноги на другую, чтоб зашнуровать второй кроссовок.
– Ну как что? Он вынул голову из ошейника! Он же попадет в отлов!
– Мать… прекрати истерику. – Сын поднялся и свысока своего немаленького роста покровительственно похлопал Анну по плечу. – Он что, убегает первый раз? К вечеру придет.
– Веня! – Она все никак не могла отдышаться – то ли от бега по лестнице, то ли от не только не покидающего ее, но и все больше нарастающего волнения. – Веня! Его сбила машина!
Сын на секунду сосредоточился.
– Так если его сбила машина, где он? Почему ты его не принесла?
– Веня! Я не видела, как его сбила машина! Я видела только вылетевший зеленый «жигуль», который несся как на ралли. Но я уверена, что его сбила машина и сейчас он где-то в лесу…
Сын расслабился, поправил рюкзак.
– Мать… еще раз! Прекрати истерику! Наш Феликс сейчас спокойно осваивает окрестные помойки и окучивает местных сучек, как это было не раз. К вечеру нагуляется и снова будет околачиваться у подъезда. Придет, куда он денется!
– Веня!
Она не знала, что еще сказать сыну такого, чтобы он понял, что Феликс не придет. Что она это откуда-то знает.
Но слова не находились, а время… время стремительно убывало.
Она мысленно прикинула, сколько у нее есть денег: вероятно, теперь уже надо хватать машину.
– Я пошел! – Сын распахнул дверь и обернулся: – Да, мать… Ты мне можешь дать тысячу?
– Зачем? – машинально спросила она, все еще не в силах отделаться от картинки истекающего кровью Феликса под кустом в лесу.
– Да… там… – сын замялся. – Они опять в школе на что-то собирают.
– Венечка! Я страшно опаздываю на работу, страшно! Ты не мог бы пойти его поискать?
Лицо сына поскучнело.
– Мать, ну ты совсем… Мне в одиннадцатом классе перед ЕГЭ пропускать занятия… Да придет Феликс, что ты волнуешься. Не сходи с ума. – Сын потоптался в прихожей и снова спросил: – Так ты мне тысячу дашь?
Она с трудом переключила мысли: если сейчас отдать сыну тысячу, прощай машина. Опоздание гарантировано.
– Вень! Не могу. Мне придется ловить такси. Ты можешь подождать до завтра? Завтра придет аванс.
– Хорошо, – холодно сказал сын и шагнул в двери. – Сама закроешь или вместе выйдем?
– Беги. Не жди. – Она заметалась, отстегивая покорно сидящую у ее ног Линду. – Мне еще сумку собрать надо.
– Я пошел, – совсем уже ледяным тоном сказал сын и хлопнул дверью.
Она рванула ее на себя.
– Веня, Веня! – закричала вслед сбегавшему по ступенькам сыну. – Ты когда придешь?
– Часа через четыре. А что?
– Пожалуйста. Я тебя очень прошу! Как придешь – поищи его в лесу! Его сбили где-то возле школы!
– Ладно, – дежурно пообещал сын и снова затопал кроссовками по ступенькам.
Она закрыла дверь.
С кухни доносились характерные чавкающие звуки: несчастная Линда жадно хлебала воду – к прогулкам в таком темпе она в принципе не была приспособлена.
– Что мне надо взять с собой?
Голова ничего не соображала, перед глазами неотступно стояла картинка истекающей кровью собаки. Она механически похватала со стола какие-то бумаги, сунула в сумку ежедневник…