Фанни прыгнула на диван и привалилась ко мне горячим боком, жарко дыша раскрытой пастью с вываленным языком… Нелли уютно, с ногами, забралась в кресло, прикрылась пледом, Егор уселся на пол у самого экрана, и мы «поплыли».
Что-то кричали герои, размахивая руками и пистолетами, сверкали катаны и свистели в воздухе цепи, сменяя друг друга, мелькали события, города и страны… Мы пили вкуснейший горячий чай, подкладывая друг другу «еще кусочек торта», Егор периодически останавливал видео, объяснял, показывал, отматывал назад… Я с удивлением открывал для себя вещи, которые точно не заметил бы, смотри эту «стрелялку» один. Глубина заложенного смысла в этом внешне совсем непритязательном кино разверзлась передо мной как бездна.
Когда мелькнуло финальное «The end», на часах было почти два ночи. Я ощутил легкое беспокойство – неудобно, так поздно, мне, очевидно, пора. И тут же острый приступ тоски накрыл меня, я прямо захлебнулся в нем, ощущая себя как уличный пес, которого, уж поскольку он прибился в непогоду, пригрели, накормили, приласкали и… теперь ему пора на волю своей бездомной судьбы. Представил, как выйду из этой тишины и чистоты в промозглую морось московской зимы… Как буду зябко кутаться в куртку в такси, с легким ознобом от сырости и недосыпа подниматься в лифте, зажигать свет в пустой прихожей… А завтра с утра – субботнего утра! – не в пример покойной тишине этой, тревожное молчание моей квартиры обнимет меня со всех сторон… Сам сварю себе кофе, засяду за работу, по привычке, по еще не погасшей инерции прислушиваясь, не гремит ли на кухне чем-нибудь Нина… и, конечно же, не услышу…
Я понимал, что не хочу отсюда уходить. Не хочу, и все… Хочу слышать, как моет посуду Неля, как жарко дышит мне в бок по-детски доверчиво уснувшая Фанни, как еще договаривает что-то Егор, протягивая какие-то диски и ожидая от меня ответа… И я что-то отвечал, даже смеялся и кивал… но отдавал себе отчет в том, что всем этим лишь оттягиваю и оттягиваю момент, когда надо встать, выйти в прихожую, надеть куртку… Меня вдруг покинуло мужество настолько, что было совестно даже перед самим собой – да что же это я, взрослый человек, а веду себя как ребенок… Что же это со мной…
– Мне пора… я засиделся, – каких усилий стоили мне эти доселе так легко и привычно произносимые слова. – Егор, я тебе очень благодарен за этот вечер. Ты действительно открыл мне целый мир… Позволь, я вызову такси…
– То есть как? – обалдел Егор. – Вы что, домой собрались?
– Ну да, – хорошо маскируя свое тоскливое смятение под вышколенной годами вежливостью, уверенно сказал я. – Конечно! Третий час ночи. Понятно, что завтра суббота, но вы же всю неделю работаете, рано встаете, вам надо отдыхать, отсыпаться…
– Нель! – Егор зычно воззвал к жене. – Тащи постель, я раскладываю диван!
– Хорошо! – мелодично прозвучало с кухни.
Сердце мое прыгнуло, но я еще держался.
– Егор, но это неудобно… Я и так засиделся. Отнял у вас столько времени…
– Да бросьте вы! – Он аккуратно, чтобы не разбудить, взял на руки подслеповато-сонно помигивающую, до конца не проснувшуюся Фанни, и она лизнула его в лицо. – Вам завтра с утра куда-то надо?
– Нет…
– Ну и все!
Егор бережно, как дитя, понес снова уснувшую Фанни в спальню, приостановился в дверях:
– Неля вам сейчас постелет… Спите завтра сколько нужно… утром попьем кофейку, еще поболтаем. Завтра суббота, мне тоже не вставать.
Вошла Неля, неся в руках стопку аккуратно сложенного белья. На кресло выложила белый махровый халат.
– Завтра утром, когда проснетесь, если захотите в душ, вот халат и полотенце. В ванной во втором стакане есть нераспечатанная зубная щетка. Остальное найдете. Доброй ночи.
И я остался… Остался на почти полтора года, обретя, по сути, свой второй дом. Каждые выходные приезжал в эту квартиру, как за глотком кислорода. Возможность тут бывать превратилась в потребность. И все чаще появлялся уже не только с тортиком, как гость, а как полноправный член семьи – с продуктами, с чем-то, что просили купить по дороге… И сколько потом было таких щемяще, проникновенно теплых вечеров!
Удивительно, но я как бы и не ощущал нашей разницы в возрасте, да и ребята никогда не давали для этого повода. Странным образом у меня не возникало желания чему-то поучать, что-то исправлять, наставничать… Да и необходимости такой не было – я никогда не видел в этом доме напряженных лиц, маскирующих скрываемые ссоры, прорывающегося сквозь вежливость раздражения… Ровно приветливые и без излишнего сюсюканья нежные друг с другом, они всегда были искренне рады мне, так же как и я им. Я не ощущал себя здесь ни папой, ни учителем, ни старшим товарищем. Был просто желанным другом, нам становилось все интереснее вместе, и мы все трое пили из этой чаши дружбы с удовольствием и взахлеб.
Мотаясь и колготясь по родимой Москве, забиваясь в свою одинокую берлогу вечерами, чтобы забыться сном и снова из нее, пустой и тоскливой, как можно скорее «удрать» утром, я, стыдясь самого себя, считал дни до конца недели, первое время от самого себя скрывая боязнь, что Егор не позвонит. Что не услышу его трубного «Вадим Петрович! Специально для вас! Вы оцените! Сам еще не видел, однако то, что пишут…»
Но он звонил. Звонил каждый раз, и каждый раз повторялось ставшее уже привычным и родным: прогулка с Фанни, к которой я иногда присоединялся, когда темпераментному хозяину особенно не терпелось мне срочно что-то рассказать; приготовленный им плотный и вкусный ужин, чай в гостиной под «хорошее кино».
Постепенно я втянулся и оказался «способным учеником»: стал сам «видеть». И зачастую Нелли, видимо утомленная нашими с Егором спорами о «трактовках» тех или иных эпизодов, тихо и незаметно исчезала спать. А мы на кухне говорили, говорили, говорили… Я стал своим настолько, что Фанни теперь неизменно дремала на диване возле меня, вызывая легкую ревность Нелли, а Егор, заваленный, как оказалось, работой, которую он брал и на дом, пренебрегая вежливостью, частенько смотрел кино, как он шутил, «спиной».
– Я это уже видел, но с удовольствием посмотрю еще раз, – говорил он в такие вечера. – Только я буду работать, а потом мы обсудим…
И все равно не удерживался. Восседая за столом-башней, отчаянно барабаня по клавишам своего «зверя», не видя экрана плазмы, он каким-то непостижимым образом умудрялся не выпадать из хода сюжета. И неизменно удивлял меня тем, что, не поворачиваясь, точно комментировал тот или иной кадр, те или иные поступки героев и даже оттенки их игры так, словно сидел на своем привычном месте – на полу перед экраном.
– Смотрите, смотрите, вот сейчас будет крупный план, она опустит ресницы… Ах, какой кадр, какой кадр!
И, не выдержав, срывался от компьютера, отматывал назад и, чуть откинув свою вихрастую с большим выпуклым лбом голову, прищуриваясь, просматривал нравящийся ему момент: переживал его, впитывал, вдыхал, как иной знаток и ценитель вдыхает аромат хорошего вина, затем снова возвращался к работе…
Когда в тот первый вечер во всей квартире погасили свет и я растянулся на разложенном диване, на простынях, которые, как у меня дома при Нине, вкусно пахли глажкой, то внезапно ощутил, казалось, давно забытую безмятежность…
Как я спал в ту ночь, вы себе представить не можете! Глубоко и спокойно. Так глубоко и так спокойно, как, наверное, не спал с детства. Ранним (а может, и не ранним – я мог себе позволить не смотреть на часы!) сереньким, мозглявеньким январским утром, почти не просыпаясь, услышал, как Егор в прихожей, вполголоса что-то бурча, собирается с Фанни на прогулку, успел подумать о чем-то вроде: «Господи! Слава богу, мне не вставать!» – и снова провалился в эту самую блаженную безмятежность. А когда реальность в виде негромких голосов за дверью и поскуливания Фанни все же стала проникать в сознание, то – и опять же, как давно со мной такого не было! – не сразу открыл глаза, а нежился в полудреме, постепенно осознавая, где я, что со мной и, главное, как же мне хорошо!
Наконец Фанни не выдержала, штурмом взяла дверь в гостиную, ворвалась и с радостным визгом вылизала мне все лицо.
– Фанни, бессовестная! Вадим Петрович, может быть, еще спать будет!
– Нет, нет, Егор, я уже встаю. С добрым утром!
– С добрым! – вместе с бодрым, свежим, улыбающимся Егором в комнату ворвался аромат кофе, ванили и еще чего-то очень вкусного.
Беззаботным, безответственным оказался не только вечер: утро наполнило душу радостью от наступившего дня – такое позабытое чувство, совсем как в детстве!
Выйдя из душа, я заглянул на кухню. В таком же, как на мне, белом халате там уже сидела Нелли, задумчиво ковыряя ложечкой в пластиковом стаканчике с очередным затейливым творожком.
– С добрым утром! – прозвенели колокольчики.
– Вы даже не представляете, с каким добрым!
Я забрался в отведенный мне уголок, передо мной тут же очутились чашка кофе, тарелочка с горкой горячих гренок, крохотный графинчик со сливками.
– Ну, как впечатления с утра? Вам по-прежнему нравится или передумали?
Егор вошел в кухню, неся в руках несколько коробочек с дисками.
– Нет, Егор, напротив! Я же сказал уже вчера – я тебе очень благодарен! С такой точки зрения мне никогда не пришло бы в голову все это смотреть.
– Тогда вот вам домашнее задание на неделю. – Он засмеялся и протянул мне диски. – Я специально для вас отобрал, посмотрите, потом обсудим. Это лучшее, что он снял…
Егор присел к столу, плеснул себе кофе, сливок и с вкусным хрустом впился зубами в гренку.
– А знаете, у него еще есть…
И вдохновенно снова понесся по лабиринтам киномира, сворачивая в самые темные закоулки, вытаскивая на свет божий тайники, раскрывая для меня двери запечатанных доселе комнат…
Я слушал его и думал о том, что удивительная какая-то, забытая, привычная моему поколению, но не их, правильность устройства этого дома, именно правильность – я не могу подобрать другого слова, – грела меня ровным огнем. Как стояли вещи на своих, органично отведенных им местах, так и люди занимали здесь строго отведенное им место, легко и непринужденно храня четкое распределение ролей во взаимоотношениях, которое никогда не нарушалось. И я мысленно любовался чужим негромким, не декларативным, не показным, но, как мне тогда казалось, настоя