– Спасибо, Егор! Я буду очень рад.
– Давайте, как всегда, в пятницу, часиков в шесть, идет?
– Идет!
– Тогда я поскакал, – Егор снова протянул мне руку. – Звонить уже тогда не буду, просто приезжайте, и все.
– Спасибо! Обязательно приеду!
Двери открылись, Егор помахал мне и шагнул на платформу.
Я и впрямь искренне был рад его видеть. Этот месяц после болезни жизнь поизмотала меня своей круговертью, а к обычной домашней пустоте и неустроенности прибавились еще две паршивейшие гостиницы – пребывание по три дня в номере каждой из них с разрывом в неделю пришлось терпеть, словно зубную боль, – и затем возврат в такой же пустой и выхолощенный дом… Словом, во всем этом ко мне опять вернулась преследующая меня неприкаянность, а Егор… Егор так прочно ассоциировался у меня с чем-то бесконечно теплым, домашним, с размеренной упорядоченностью устойчивого, без истерик и потрясений бытия, которого у меня не было, что я даже затосковал и снова, как прежде, стал мысленно считать, сколько осталось дней до пятницы.
Да, очень хорошо, что мы с ним вот так случайно встретились. Неловко было бы звонить, напрашиваться… а так все получилось само собой.
В своих размышлениях я прикрыл глаза с намерением снова подремать – ехать-то мне было еще минут пятнадцать – и не сразу заметил, что поезд стоит. Вскоре до сознания доплыло глуховатое бормотание из динамиков: «Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны», а с платформы донеслось: «По техническим причинам поезд дальше не пойдет. Освободите, пожалуйста, вагоны».
Я растерялся, закрутил головой, оглядывая платформу, чтобы понять, что происходит, и в этот момент у одного из пилонов увидел пару.
Нет, не так. Увидел – это слишком длинное слово для того, чтобы описать, как стремительно все произошло.
Людей в этот час на станции было немного. Да и сама станция, даром что центральная, особой суетой не отличалась ни в какие часы – это я знал, потому что бывал здесь довольно часто. А сейчас тут и вовсе было практически пусто. Потому взгляд схватил одновременно обоих и разом – все последовавшие события, словно действительно снятые одним дублем с одной камеры. Я мгновенно узнал ту девушку из кафе на Тверской. Туго затянутая в короткое, несколько «подстреленное» для ее плотной фигурки серое пальтецо, со все так же распущенными русыми волосами, только ветра, как вы понимаете, тут не было. Но это не мешало ее роскошной гриве взметаться и плескаться по воздуху, ибо девушка что-то темпераментно восклицала, то и дело встряхивая головой и отбрасывая от лица волосы, захлестывающие щеки. Напротив нее, привалившись плечом к бордово-коричневому мрамору, стоял Егор, естественно, как всегда, улыбаясь.
Как раз в тот момент, когда мой взгляд наткнулся на них, девушка вдруг сильно размахнулась и ударила Егора по лицу. Егор никак не отреагировал, даже не пошевелился, продолжая улыбаться, а девушка круто развернулась и, ловко обогнув пилон, побежала к выходу.
В этот момент ко мне подошла плотно утрамбованная в форменный мундир мадам с мегафоном в кокетливо наколотой на бок высокой прически пилотке.
– Вам особое приглашение требуется?
– Да-да. Сейчас. Простите, задремал…
Как вы понимаете, выходить не хотелось – встретиться с Егором сейчас было отчаянно неловко. Так неловко, словно эту пощечину получил я. И потому я не шагнул в ближайшую открытую дверь, а двинулся по вагону, чтобы оказаться от Егора на максимально бо́льшем расстоянии и сразу занырнуть за пилон.
– Куда?! – завопила дама. – Куда?! Выходите! Кто вас ждать будет, пока вы тут гуляете!
Но я упорно шел к последней вагонной двери, а дама бежала за мной, грозно стуча ботинками, и даже попыталась взять меня за рукав, чтобы вытянуть в очередную дверь по пути. Я отдернул руку, не спеша дошел туда, куда стремился, и шагнул на платформу.
Выигранные мной секунды и метры дела не спасли. Егора уже не было на прежнем месте, теперь он был совсем недалеко от меня и (поезд уже отъехал) внимательно изучал перечень станций и переходов на стене. Делать вид, что я его не вижу на пустой станции, было бы просто нелепо.
Он обернулся.
– Как-то так!
Лицо его по-прежнему улыбалось, щека отчаянно рдела.
– Да, – не зная, что в таких случаях прилично говорить, промямлил я. – Вот высадили… Стой теперь, жди…
Мы помолчали, оба понимая, что сцена с девушкой не осталась мною незамеченной.
– Бывает хуже, но реже, – не совсем ловко пошутил он. – Ну так мы вас ждем в пятницу?
Упоминание «мы» после всего увиденного меня несколько покоробило. Что это? Прекрасное самообладание? Или какая-то доселе мне неведомая форма бесстыдства?
– Так договорились же, – не зная, куда девать глаза, пробормотал я.
Егор, как ни в чем не бывало, еще раз протянул мне руку прощаться.
– Тогда счастли́во. Неля заждалась, наверное.
И, уверенно ступая чуть косолапящими ногами, зашагал на противоположную сторону.
Подошел мой поезд, я сел, прикрыл глаза. Первым порывом моим было отказаться от пятничного визита под каким-нибудь благовидным предлогом. Теплый мир, очарование этого милого дома рассыпа́лось во мне, и никакими усилиями не получалось его собрать обратно. Более того. Если в предшествующих событиях я каким-то образом мог придумать оправдание обоим и всему происходящему в целом (слабенькое, неубедительное, но все же!), если можно было бы еще сомневаться, видел ли Егор меня тогда в троллейбусе на Тверской или не видел, то сейчас никаких сомнений быть не могло: мы оба точно знали, что все видел и понял. Однако было впечатление, что бо́льшую неловкость испытал я, хотя в моем понимании все должно было бы быть наоборот.
Мой визит в пятницу после этого делал меня как бы соучастником лжи: если раньше Нелли ничего не подозревала и это было только их с Егором дело, то теперь… Теперь она ничего не будет подозревать и при моем «деликатном умалчивании».
Впрочем… Впрочем, и достаточно долгое наличие в жизни этой странной семьи покойного Сергея Ивановича уже вовлекло меня в некий неприятный круг умолчания. Глядя на ситуацию глазами Егора, я не мог не обижаться за него и не испытывать некоего негатива к Нелли по поводу ее возможного обмана. Конечно же, менее всего я собирался «открывать ему глаза» на некую странность взаимоотношений Нелли и Сергея Ивановича, но… но все же никак не мог решить про себя: ну в самом деле, не мог же он быть так наивен? Если все происходящее было очевидно мне, то неужели оно не было очевидно ему? И как тогда они вместе с этим пониманием живут?
Гадостный осадок от всех этих размышлений окончательно отравил вечер, я бестолково слонялся по квартире, принимался и бросал читать и так, засыпая, и не решил, поеду ли в пятницу в такой еще вчера манящий к себе дом. Раздражение на себя, на всю эту ситуацию не отпустило меня и с утра. И вообще, все дни до пятницы я пребывал в каком-то внутреннем напряжении: то изобретал приличные поводы позвонить и отказаться, то уговаривал себя, что в конечном итоге совершенно не обязан разбираться в их семейных «скелетах в шкафах», думать о них, мучиться ими… И ловил себя на желании сделать вид, что вообще ничего не знаю и знать не хочу, а хочу просто приехать и отдохнуть от своих неурядиц в приятной для меня, лечащей издерганные нервы атмосфере.
И – о, человеческая натура! Победил мой эгоизм. Я не нашел в себе сил снять телефонную трубку и сказать, что занят, уезжаю или – что было бы самым правильным – честно поведать, почему не хочу ехать ни в эту пятницу, ни вообще, как того требовала моя «прямая» натура. И в этом отчаянном раздрае с самим собой, который нарастал по мере приближения пятницы, все же отправился к ним в назначенное время, изо всех сил обманывая себя тем, что все происходит как бы как всегда.
С дороги, исполняя сложившийся за этот год ритуал, позвонил.
– Неллечка, я еду к вам, нужно что-нибудь купить?
– Не знаю, Вадим Петрович! – так привычно, словно не было всех моих сомнений и волнений, словно совсем ничего не происходило, звенел в трубке тихий напевный голосок Нелли. – Егора еще нет, не у кого спросить. Так что просто приезжайте, и все.
Но я все же купил бутылку вина – меня не было в этом доме почти полтора месяца, и «приличествовало» как-то отметить мое возвращение. И, уже свернув во двор, спросил сам себя: а может быть, мои волнения и сомнения – глупость, придуманная мной самим? Может быть, и впрямь ничего не происходит, а я зачем-то накручиваю сложности там, где их просто не существует? Ведь в жизни Егора и Нелли вообще ничего не менялось. Ничто не свидетельствовало о каком-либо их беспокойстве по поводу тех «открытий», из-за которых так мучился я. И, взявшись за ручку двери подъезда, вдруг подумал, что так ведь недолго и свихнуться: реальность перед моими глазами расслаивалась, раздваивалась, ее целостность разъезжалась, явные причины больше не порождали логичных следствий, и я… вдруг понял, что просто не знаю, как существовать в этой реальности, где иллюзия и правда так прочно перепутаны, переплетены, что их уже просто невозможно разъять.
– А-а-а! Вы к нам! Как это хорошо! А мы чуть-чуть не успели к вашему приходу! – раздался за моей спиной трубный глас Егора, и в тот же момент лапы Фанни впечатались в мою спину.
Я обернулся, но поздороваться с Егором не успел: Фанни, вытянувшись во весь свой рост, кинув лапы мне на плечи, жарко лизала мое лицо, постанывая от восторга.
– Фанни! Ты же перепачкаешь Вадима Петровича, – изо всех сил натянул поводок Егор.
Но Фанни снова рванулась ко мне и мощью своего восторга чуть не сшибла с ног.
– Фанни! – рявкнул Егор.
Собака виновато затрясла шариком хвоста, присела, но чувств у нее было так много, что, взвизгнув, она снова рванулась ко мне.
– Понятно. Так мы в подъезд долго не войдем! – Егор с усилием оттащил собаку и скомандовал: – Вадим Петрович, заходите, я пережду и поднимусь за вами. Иначе она не успокоится.
И я покорно вошел, слыша за спиной стоны и всхлипы рвущейся с поводка Фанни.