– Я вас поздравляю… двойной праздник…
– Ой, не говорите!
Водитель прямо светился счастьем, казалось, что в темной машине от его головы и впрямь исходит сияние. Хотя, конечно же, это были отсветы от фонарей.
Мы еще раз куда-то свернули, и внезапно перед нами оказалась площадь, залитая огнями, – как раз та, на которой находилась станция метро. Оставалось только как-то вклиниться в плотно утрамбованный, едва ползущий поток машин.
– Эх, – досадливо процедил водитель, – вот тут-то мы точно попали… Никто не пустит.
Мы помолчали, я не хотел ему мешать, понимая, что он ищет момент, чтобы встроиться в поток.
– Слушайте, – не отводя глаз от дороги, внезапно спросил он. – А вам куда? Может, мы не будем тут суетиться, если нам по дороге?
Я назвал район.
– Э-э-э-х… жаль… мне не туда… Ну ладно, ждем.
Я достал сто рублей – ровно столько обычно стоил путь от метро к институту в такси.
– Чтобы я вас не задерживал, давайте я тут выйду и площадь перейду сам.
Он обернулся, глянул на сторублевку.
– Обижаете! Праздник же. Какие деньги!
– Но вы же из-за меня теряете время…
– Бросьте! О-о-оп! – И он, внезапно резко вывернув руль, въехал в на секунду образовавшийся просвет в плотном потоке. – Все. Теперь через минуту будем у метро.
И впрямь, словно Бог услышал наш разговор: где-то впереди, видимо, загорелся зеленый, и весь поток двинулся, набирая скорость.
У станции, вылезая, я протянул ему руку, мы обменялись крепким дружеским рукопожатием.
– Счастья вам и вашей дочке!
– Светику! Она будет Света, светлая… С Новым годом!
– С Новым годом!
В приподнятом настроении, в предвкушении прекрасного вечера, омываемый со всех сторон всей этой плещущей предновогодней волной радости, я ехал и думал о том, что в нашей причудливой жизни остался, пожалуй, только один такой день в году, когда мы все ощущаем себя частью какого-то одного большого теплого целого. И получаем от этого несказанное удовольствие. Вероятно, это единое «нечто», общее для всех, всеобщее, простое, понятное каждому, радужное и беззаботное, собирающее нас, обычно насмерть стоящих за свою индивидуальность, как бы в одну семью вне зависимости от статуса, пола и возраста, превращающее озабоченных, отягощенных тяжелыми думами людей в открытых и чистых детей, и заставляет подсознательно ждать новогодних каникул, милостиво предоставляемых жизнью в тяжелых, однообразных буднях?
В дверь мне даже не пришлось звонить: Фанни давно выучила мои шаги по лестнице и сейчас, заслышав их, взорвалась радостным лаем.
– О-о-о-о! Вот мы вас и дожидались! – Сияющий Егор одной рукой открыл дверь, другой с трудом удерживая за роскошный блестящий бант на шее стонущего и тяжко дышащего бобтейла.
Я шагнул через порог, едва успел протянуть ему пакет с шампанским, конфетами и фруктами, как бант не выдержал, лента лопнула, и освобожденная Фанни ринулась обниматься, плотно прижав меня к стене.
Пока я боролся с ее восторгами, чтобы снять куртку и поменять обувь, ухо уловило из гостиной звуки негромко работающего телевизора и аккорды тренькающей гитары. Видимо, все приглашенные были уже тут, ждали только меня.
Шагнул в гостиную и обомлел.
В кресле, свесив через ручку едва прикрытые мини-юбкой длинные стройные ноги, опираясь спиной на сидящего на другой ручке гитариста, полулежала девушка с Тверской. Восхищавшая меня волна ее волос наполовину прикрывала лицо, обаятельнейшая круглая мордашка лучилась улыбкой, глаза вспыхивали озорными искорками.
Слева от нее, на диване, в таинственно мерцающем в полусвете сиреневом платье «с искрой» замерла в своем привычном оцепенении Нелли. Поодаль от этой живописной группы, развернув стул от стола Егора, возвышался гигантский человек – он казался огромным даже сидя! – с большим, крутым, тяжелым лбом, из-под которого недобро блестели темные умные глаза. Они неотступно, не отвлекаясь ни на минуту, следили за каждым движением Нелли. В одном его изрядном кулаке, удерживаемая за горлышко, была зажата бутылка коньяку, в другом – пузатый бокал, из которого он время от времени прихлебывал.
Счастливая Фанни влетела в гостиную, с размаху заскочила на диван, лизнула хозяйку. Нелли чуть заметно отстранилась и поморщилась – макияж был едва заметный, подчеркивающий достоинства ее утонченного лица! Фанни же залегла, припав на передние лапы и приподняв зад с быстро-быстро виляющим круглым хвостиком, видимо приглашала меня занять ставшее уже привычным «мое» место.
– Знакомьтесь, господа! – вошедший Егор вовремя скрыл мое замешательство, взяв все внимание присутствующих на себя. – Это Вадим Петрович!
Гигант, не вставая, меланхолично протянул мне руку: рукопожатие оказалось неожиданно теплым.
– Я тоже Вадим! – пророкотал он.
– Ой, они оба Вадимы! Можно загадывать желания! – Девушка с Тверской стремительно выбросила свое плотненькое тело из кресла, обежала молодого человека с гитарой, журнальный столик, встала между нами, схватив нас за руки, и замерла.
Прошло несколько секунд, девушка солнечно улыбнулась, скосила глаза на Егора, отпустила наши руки и торжествующе сообщила:
– Вот теперь точно сбудется, я это знаю!
И тем же путем, на ходу жарко обняв гитариста, вернулась в свое кресло, так же улегшись в него поперек и снова перекинув ноги через ручку.
Гитарист, склонившись над гитарой и покачиваясь в такт, ухом ловя переливы играемой мелодии, не отрывая рук от струн, никак не отреагировал на ее порыв, а мне лишь кивнул: дескать, прости, музыка важнее, бросив короткое: «Паша!» – И снова ушел в звуки.
Девушка с Тверской издали внимательно обшарила меня большими, быстрыми, хитроватыми глазами и хамовато спросила:
– А кто такой Вадим Петрович?
– Наш старый добрый знакомый!
– Любите вы, однако, старых знакомых! – с акцентом на слове «старый» процедила девушка.
Я с изумлением понял, что она совсем неплохо информирована о происходивших в этой семье событиях, одновременно утвердившись в своих предыдущих самых худших подозрениях, и невольно, не сдержавшись, обернулся на Егора.
Но его лицо было непроницаемо.
Девушка, намеренно манерничая, сложив губки бантиком, не меняя позы, протянула мне руку, как для поцелуя:
– Любка!
Поцеловать эту руку я бы и не смог – между нами был журнальный столик. Да и втягиваться в эту двусмысленную игру совершенно не собирался. Поэтому, переводя разговор из многослойной игры смыслов в одну-единственную, парировал:
– Очаровательное создание, старость – это то, что когда-нибудь случится и с вами. Никто из нас этого не минует!
И чтобы не обострять происходящее, опасаясь что-нибудь уронить, задеть, слегка перегнулся через накрытый и уставленный бутылками журнальной столик, вежливо пожав эту кокетливо протянутую руку.
– В отличие от некоторых, – снаряд явно летел не в меня, – в старости я останусь такой же очаровательной, причем без всяких подручных средств!
Вблизи оказалось, что Любка была сильно моложе Нелли – дай бог, чтобы ей было восемнадцать, – и почти не подкрашена.
Нелли на мой тревожный взгляд отрешенно улыбнулась и указала на диван:
– Присаживайтесь ко мне, Вадим Петрович! Видите, Фанни уже вас ждет!
По-прежнему боясь обрушить пирамиду закусок и бутылок, я уселся на диван и привычно утоп в мягких объятиях его подушек и пружин. Хотелось как можно глубже вдавиться в него.
Но, похоже, «напряг», по обыкновению, был только у меня.
Любка, все так же не меняя положения тела, сладко потянулась и, лениво, грациозно протянув над головой руку, постучала по спине гитариста:
– Паш! А давай Земфирину «Покатаемся по городу». Ты ее так проникновенно поешь!
Музыкант, не тормозя, перешел с одной тихонько наигрываемой им мелодии на другую и, отбивая ногой сложный ритм, негромко хрипловато затянул:
– Покатаемся по городу. Отвези меня, пожалуйста…
– К мосту! – подхватила Любка неожиданно чистым и глубоким голоском. – Ближе, ближе, здесь я дышу…
Песня в данной ситуации, по крайней мере для меня, звучала почти неприлично, я стиснул зубы, опустил глаза, не зная, как себя вести, чтобы не обнаружить свои смешавшиеся чувства.
– От луны такие грустные. До нее подпрыгнуть хочется… – поддавала Любка, почти забивая голос Паши.
Гигант зашевелился, плеснул себе в бокал новую порцию коньяку, глотнул, неодобрительно блеснул глазами на Любку, перевел взгляд на Нелли и так снова замер.
Да, вечер обещал быть томным!
– Да-авай вы-ыпьем прямо здесь и сейчас, – назойливо звенело над всеми головами.
– А давайте и вправду выпьем! – вострубил по-прежнему стоявший в дверях Егор, прервав, слава богу, эту пытку двусмысленностью, и захлопотал над журнальным столиком, подбирая бокалы. – А то на часах десять почти. Проводить год не успеем. – Вадим Петрович? Вам вина, водки?
– Вина, пожалуйста, – я даже несколько подохрип от увиденного.
– Вадик? А, у тебя же все есть…
– Мне ваш компот ни к чему, – коротко откликнулся гигант. – Сами его пейте.
– Ну, тебе, Пашка, как всегда, водочки, это я знаю! – полуутвердительно сказал Егор.
Музыкант, не отрываясь от игры, кивнул.
– Неллечка, вина? Какого?
Нелли вынырнула из «прекрасного далека», показала наманикюренным пальчиком на бутылку с яркой иностранной этикеткой, слабо улыбнулась и опять впала в глубокую задумчивость. Любка с интересом пронаблюдала этот короткий диалог и пропела:
– И меня моя милиция заберет и не подавится, смотри дальше, дальше. Здесь – никогда…
– Любань! Тебе водки, вина, коньячку? – перекрикивая ее соло, спросил все так же улыбающийся Егор.
– Да-авай выпьем, – упрямо тянула Любка и тоже наманикюренным пальчиком, почти вызывающе копируя Нелли, ткнула в бутылку с водкой.
– Хорошо подумала? – с сомнением покосился на нее музыкант, словно знал, чем это может закончиться.
– Однова́ живем! – лихо сообщила Любка и, внезапно рывком сняв ноги с ручки кресла, увалилась в него уже нормально. Затем протянула руку за налитой рюмкой, взяла ее и, глядя сквозь стекло на белую жидкость, тоже, казалось, впала в глубокое забытье.