Все же было что-то обаятельное в этих ее выходках, которые хоть и граничили с пошлостью, но тем не менее нечто не давало мне внутренне до конца окрестить их развязной вульгарностью – в раскосых глазах Любки, в самых их уголках, едва заметная, притаилась неподдельная боль. Я подозревал, чем продиктованы ее откровенный вызов, заведомо продуманная провокация, вся ее демонстративность поведения, и не понимал, зачем Егор все это устроил.
– Итак! – Егор шутовски-торжественно, стоя, приготовился говорить тост. – Мы провожаем с вами сегодня старый год!..
– И встречаем новый, который заведомо будет хуже старого! – предрекла Любка, все так же разглядывая водку в рюмке.
– Ты пессимистка! – коротко бросил Паша, одной рукой держа рюмку, а другой продолжая постукивать и шарить по грифу гитары.
– Я реалистка, – бросив короткий острый взгляд на улыбающегося Егора, мрачно сообщила Любка.
– Не перебивай! Я только сосредоточился…
– И как всегда не на том, на чем надо! – снова парировала Любка.
– Пашка, уйми ты ее, – захохотал Егор.
– А я-то че, – забурчал было музыкант и тут же осекся, поняв, что сказал что-то не то.
Вечер еще только начался, а обстановка уже явно накалилась. Острое чувство неловкости не покидало меня. С чего бы это? Ведь я – только сторонний наблюдатель чужих непростых отношений, не я заблудился в их хитроумных перипетиях, не я создал эту сложную комбинацию «ненужных связей, дружб ненужных», не моей волей сегодня под одной крышей сведены зачем-то такие разные женщины… Почему же мне так мучительно и душно? Тем более, похоже, кроме меня, никто больше такого острого неудобства и не испытывает!
Я смотрел на Нелли – она была хрустально спокойна, ее чистые и ясные глаза не выражали ровным счетом ничего. Музыкант, который, видимо, по специальному уговору на этот вечер был назначен на роль Любкиного парня, исполнял ее без особой охоты, явно не усердствовал и предпочитал прятаться за свою гитару. И никакой неловкостью был точно не обременен. Егор улыбался не переставая, не меняя выражения лица ни на минуту, и я никак не мог понять, чем вызвана такая неадекватная, неподдельная радость – ведь сейчас он ходил буквально по лезвию ножа: Любкин своевольный характер явно был малоуправляем и мог в любую секунду обрушить всю хилую «легенду» этого новогоднего торжества, похоронив под обломками и семью, и его самого.
И только сидящий поодаль большой молчаливый тезка, казалось, все воспринимал именно так же, как и я. Он, не дожидаясь никаких тостов, коротко прихлебывая коньяк, медленно переводил тяжелый взгляд с Егора на Пашу, с Любки – на Нелли, с Нелли – на Егора и снова на Любку. Время от времени мы с ним коротко переглядывались, в остальном он если даже и участвовал в разговоре, то отделывался короткими, малозначащими общими фразами, соблюдая полный нейтралитет и не размениваясь на намеки.
– Ну вот, – Егор скорчил комическую мину. – Теперь я забыл, что хотел сказать… Останетесь все без тоста.
Он уже собирался выпить, но тут, чтобы хоть немного разрядить обстановку, инициативу на себя взял я.
– Скажу тост! Мне положено! Мы со старым годом, как говорится, уже натура уходящая, – пошутил я довольно неловко. – Поэтому кому, как не мне?
– Ну почему же! – стрельнула в меня глазами Любка. – Вы еще очень ничего. Как говорится, кому что нравится…
Ее просто невозможно было сбить с курса, попавшая на прицел Нелли была обречена.
Можно было и огрызнуться, но еще больше обострять не хотелось. И потому сделал вид, что не услышал подтекста.
– Год, который мы провожаем, триста шестьдесят пять дней назад тоже был новым. И тот, который наступит, через триста шестьдесят пять быстрых или долгих – как кому нравится! – дней тоже станет старым. А за ним будет еще один – и он постареет. И каждый из этих годов – это мы сами, мы, которые проживали каждый из этих трехсот шестидесяти пяти дней. Провожая старый год, мы провожаем самих себя такими, какими были в каждую секунду, минуту, в каждый час его течения. Часть нас самих становится прошлым. Давайте же с уважением и любовью проводим себя такими, какими мы были, оставив прошлому все неприятности и проблемы, и через два часа встретим самих себя новыми и обязательно счастливыми!
Как ни старался я уйти от двусмысленности, у меня не получилось. Сама ситуация вкладывала в каждое сказанное слово не подразумеваемые мной обертона.
Я повернул голову: гигант Вадим буравил меня заинтересованным взглядом. Неожиданно он приподнялся и первым протянул мне свой бокал.
Музыкант достаточно равнодушно отдал дань ритуалу и снова начал наигрывать какую-то мелодию. Егор с энтузиазмом приложил свой бокал к моему и залпом выпил. Я повернулся к Нелли – она протянула хрупкую руку, бокалы отзвонили положенным звоном.
Любка, все так же грея в руках рюмку, в упор смотрела на меня, отчего создалось впечатление, что я ей все-таки не нравлюсь.
– Хороший тост! – вдруг заявила она.
– Оп-па! – откликнулся музыкант. – Вадим Петрович, а вам, однако, повезло! Вы прошли фейсконтроль!
Любка гневно сверкнула на него глазами.
– Вадим Петрович, между прочим, подал прекрасную идею! Часть, и значительная часть меня самой, сейчас, прямо у вас на глазах, становится прошлым, – Любка, не скрываясь, в упор смотрела в глаза Егору, отчего сцена приобрела еще более неприличный характер. – С уважением и любовью провожаю эту часть в прошлый год, оставляю с ней все неприятности и проблемы… И буду теперь новой! И обязательно счастливой!
Она махом опрокинула в себя водку.
– Сибирячка! – восхищенно пробормотал Паша, немедленно исполнив на гитаре туш.
Под садящимся Егором беспокойно заскрипел стул. Гигант, не торопясь, отхлебнул из бокала. Нелли, по-прежнему хрустально-прозрачная, прекрасная, отрешенная, пустыми, ничего не выражающими глазами смотрела перед собой.
– По высоким, по стаканам Jim Beam, – тихонечко запела Любка, и Паша тут же подхватил мелодию. – В губы целоваться неприятно – герпес достал…
Мелодия песенки словно капала в мозг, разъедая его, как кислота. Не знаю, как другим, мне было просто невыносимо! Я проклинал себя за то, что не остался дома, сам себе говорил, что надо бы уехать, пока еще ходит метро, и сам осознавал, что это невозможно, что в данной сложившейся ситуации это будет выглядеть как мальчишество, поза, вызов. Я был обречен досмотреть это шоу до конца, и оттого, что впереди еще такая длинная новогодняя ночь, меня обуяла тоска.
– А под звездами на крыше тепло вполне. Может, сходим погуляем, шагнем вперед…
Напевая, Любка встала, легкой, танцующей походкой подошла к окну, отодвинула штору.
За окном шел крупный, мягкий, неторопливый снег.
– Слушайте, а давайте правда пойдем погуляем? Что мы будем делать эти два часа до Нового года? «Иронию судьбы» лично я знаю наизусть!
Предложение было неожиданным, повисла недоуменная пауза, но вдруг идею подхватил Егор:
– Да! Мне как раз надо погулять с Фанни, чтобы она уже не беспокоила нас до утра.
– Смотрите, какой снег! В снежки поиграем! Его там уже достаточно насыпало!
Гигант перевел взгляд на меня, и мы оба молча решили, что даем на это мероприятие свое добро – невыносимо было сидеть в этой душной атмосфере назревающего скандала.
– Пожалуй, и правда можно пройтись! – сказал я. – Проветримся.
– Кто как, а я пошла одеваться! Паша, жду тебя в коридоре!
– А я-то че? – удивился музыкант.
Никто не обратил внимания на Любкину фразу – а зря! Надо было! И прежде всего это надо было сделать мне. И воспользоваться прогулкой, чтобы уже не возвращаться сюда и не наблюдать все то, что последовало в дальнейшем.
Но! Задним умом мы все крепки! В ту минуту я просто был рад тому, что иду на воздух, в этот сказочный, ставший таким редким теперь в Москве, предновогодний снег.
Выходили как-то не вместе.
Поскольку в маленькой прихожей было немного места, я вытащил свою куртку из стенного шкафа и шагнул на лестничную клетку, к окну, одеваться в ожидании остальных.
Первой на улице оказалась Любка и ждала всех, пританцовывая у подъезда. В такт ее движениям на ее какой-то совсем детской красной шапке с длинными ушами покачивался огромный помпон. Каждого выходившего она встречала метко посланным снежком.
Паша – он вышел вслед на ней первым – получил удар прямо в грудь.
– О! – завопила Любка. – Я попала тебе в сердце!
– Дура ты! – обиделся Паша. – В бутылку ты попала. Чуть ее не разбила. Сейчас же замерзнешь, чем греться будешь?
Вслед за Пашей из подъезда на безумно тянущей поводок Фанни выехал Егор. Ему повезло, Любка как раз нагнулась лепить очередной снаряд, и он успел повернуться к террористке спиной. Снежок оставил на его куртке четкую белую кляксу, но Егор даже не смог оглянуться, уносясь вслед за загребающей по снегу лапами Фанни куда-то в глубину двора.
Следом из подъезда показались мы с Вадимом, за нами, на ходу запахивая шубку, вышла Нелли.
Любка азартно метнула снаряд, но Вадим оказался неожиданно для его роста и массы проворным. Он резко выбросил руку и, словно вратарь, с лету поймал снежок.
Любкин помпон кивнул, она нагнулась слепить еще один снаряд, но не успела: Вадим сделал два немаленьких шага, сгреб ее, нагнувшуюся, шлепнул по попе, приподнял и усадил, словно куклу, в сугроб. Шапка на Любке от этого экзерсиса сбилась на мордашку, вместо лица оказался помпон.
Вадим же спокойно подошел ко мне и догнавшей меня Нелли, она взяла его и меня под руки, и мы втроем двинулись по тротуару в ту сторону, куда Фанни унесла Егора.
– Э! А я?
Любка уже успела сдвинуть шапку на место и теперь бурно требовала, чтобы кто-нибудь вытащил ее из сугроба.
Пашу подвело его благородство. Как только он подошел поближе и протянул ей руку, она резко дернула его к себе, и они оба увалились в снежную кашу, причем Любка, казалось, специально все глубже замешивала барахтающегося Пашу в снег.
Мы обернулись на его крики. Любка хохотала во все горло, Паша, весь белый, потерявший перчатки и шапочку-петушок, чертыхался на чем свет стоит, нашаривая в нагрудном кармане заветную бутылку, чтобы проверить, раздавил он ее или нет.