Первой реакцией Сада были стыд и раскаяние. Он просил свидания с женой, умолял о прощении, исповедовался и открыл сердце священнику. И это не было простым лицемерием. Вероятно, он с детства знал горечь и боль угрызений совести, и скандал 1763 г. драматически вернул их к жизни. Один день внезапно перевернул все: естественные, невинные шалости, служившие тем не менее источником большого удовольствия, превратились в действия, подлежащие наказанию, а очаровательный молодой человек — в преступника. Сад почувствовал, что до конца своих дней может остаться изгоем, потому что слишком ценил свои развлечения, чтобы хоть на минуту представить себе возможность от них отказаться. Вместо этого он решил избавиться от чувства вины, бросив вызов обществу. Примечательно, что первая его преднамеренно скандальная демонстрация имела место сразу после освобождения из тюрьмы. Он приехал в замок Ла-Косте в сопровождении любовницы, которая под именем мадам де Сад пела и плясала перед знатью Прованса, а аббат де Сад был вынужден присутствовать при этом представлении и молчать.
Общество воспротивилось незаконной сексуальной свободе, которой Сад пользовался в одиночку, — личная жизнь должна быть по возможности социализирована. И напротив, отныне вся социальная жизнь маркиза происходит только на эротическом уровне. И поскольку ни один человек не способен, не теряя рассудка, раз и навсегда отделить порок от добродетели и попеременно предаваться тому или иному, ему остается лишь обрядить зло в одежды добра и приписать ему функции добра.
Сад часто повторяет, что его отношение к жизни имеет истоком неприятие зла окружающего мира: «Некоторые души кажутся грубыми только потому, что способны на сильные чувства. Их видимые равнодушие и жестокость — не что иное, как способ, ведомый лишь им одним, чувствовать сильнее, чем другие». Точно так же и его герой Дольмансэ представляет свои грехи как реакцию на людскую подлость: «Людская неблагодарность иссушила мне сердце, их вероломство разрушило во мне добродетели, для которых я, как и вы, может статься, был рожден».
Близкое общение с женой явственно продемонстрировало Саду, как пресна и скучна добродетель, и он восстал против добродетели со всей яростью, которую только может испытывать существо из плоти и крови. Но та же Рене-Пелажи предоставила ему прекрасную возможность попирать Добро в его конкретной, облеченной в человеческий облик форме. Жена не была для него врагом, но, как все жены, она автоматически оказывалась в роли добровольной жертвы и союзницы. Отношения Сада с маркизой, вероятно, нашли почти точное отражение в описании взаимоотношений Бламона с женой. Бламон находит особое удовольствие в том, чтобы необыкновенно нежно обращаться с ней именно в те моменты, когда лелеет в душе самые черные замыслы. Нанести удар, когда от тебя ожидают ласки, — в этом может заключаться одно из сладчайших проявлений воли тирана, — Сад понял это за сто пятьдесят лет до психоанализа. Мучитель, замаскированный под влюбленного, должен испытывать необыкновенное наслаждение при виде жертвы, преисполненной любви и благодарности, принимающей жестокость за проявление ответной любви. Именно возможность совмещения подобного рода небольших удовольствий с выполнением социального долга позволила Саду иметь от жены троих детей.
Он с удовлетворением мог наблюдать, как добродетель становится союзницей и прислужницей порока. Мадам де Сад в течение многих лет покрывала проступки и преступления мужа. Она проявила незаурядное мужество, организовав его побег из замка Миолан, поощряла его интригу с собственной сестрой, оргии в замке Ла-Косте происходили при ее поддержке и участии. Она зашла настолько далеко, что скомпрометировала себя, подложив серебро в вещи горничной, чтобы дискредитировать ее обвинения в адрес маркиза. Сад не испытывал ни малейшей благодарности — одно упоминание о таком человеческом качестве, как благодарность, приводило его в ярость. Однако вполне возможно, что он чувствовал к жене своеобразное расположение, свойственное отношению деспота к своей безусловной собственности. Благодаря ей он не только мог сочетать роль отца семейства с низменными удовольствиями, но и с блеском утвердить превосходство греха над добродетелью, преданностью, верностью, насмехаться над обществом, попирая институт брака.
Если Рене-Пелажи олицетворяла собой несомненный успех Сада, то мадам де Монтрей — теща — стала воплощением его поражения. Она была представителем абстрактной универсальной справедливости, неизбежно противостоящей индивидуальности. Поддержка жены была нужна ему в основном для борьбы с тещей, но под влиянием матери Рене-Пелажи в конце концов заколебалась, а ее сестра сдалась совершенно. В лице мадам де Монтрей враждебное общество вторглось в дом Сада, и напор его оказался столь силен, что Саду пришлось отступить. Опороченный и обесчещенный, он сам засомневался. Виновным человек может стать только будучи обвинен. Теща обвинила его и таким образом сделала из него преступника. Вот почему мадам де Монтрей в разных обличьях постоянно появляется на страницах его произведений, где ее можно высмеять и уничтожить. Расправляясь с ней, он расправлялся со своей виной.
Но если Сад в конце концов был побежден тещей и законом, то он и сам внес немалый вклад в свое поражение. Какова бы ни была роль случая и его собственной неосмотрительности в истории 1763 г., несомненно, впоследствии он стал находить в риске и опасности источник дополнительного удовольствия. Не случайно он выбрал именно Святое Воскресенье, чтобы заманить в свой дом нищенку Розу Келлер. Она выбежала оттуда полураздетая, избитая и смертельно напуганная, и за это новое оскорбление общественной нравственности Сад поплатился двумя сроками тюрьмы. Последовавшие за ними три года он провел в своем поместье в Провансе и, казалось, успокоился. Он старательно разыгрывал роль примерного мужа и хозяина дома, принимал у себя цвет сомонского общества, произвел на свет двоих детей, много читал, ставил в домашнем театре модные пьесы, одну — собственного сочинения. Но столь благонравное поведение не принесло ему заслуженной награды, и в 1771 г. он снова оказался в тюрьме — на этот раз за долги. После освобождения его тяга к добродетели заметно уменьшилась. Он начал с того, что совратил свою юную свояченицу. Она была канониссой, девственницей и сестрой жены — все это придавало приключению особую пикантность. Однако он не оставил прежних привязанностей и продолжал посещать публичные дома, демонстрируя там свои специфические наклонности. Вскоре дело приняло неожиданный и угрожающий оборот. Маркиз сбежал в Италию со свояченицей, а тем временем он и его лакей Латур были преданы символической казни на городской площади в Эксе. Канонисса нашла убежище в одном из французских монастырей, где и провела остаток жизни, а Сад укрылся в Савойе. Его поймали и заключили в замок Миолан, откуда он спасся благодаря жене. Но отныне он стал человеком, подлежащим преследованию, и отдавал себе отчет в том, что ему уже никогда не вернуться к нормальной жизни. Тем больше усилий он стал прилагать, чтобы реализовать мечты о другой жизни — свои эротические фантазии. При содействии жены он собрал в замке Ла-Косте небольшой, послушный его воле гарем, состоявший из нескольких красивых лакеев, секретаря — неграмотного, но весьма привлекательного молодого человека, соблазнительной кухарки, горничной и двух молоденьких девушек, доставленных своднями. Но Ла-Косте не был неприступной цитаделью из «120 дней Содома», изолированной от общества, и Сад потерпел очередное фиаско. Девицы в ужасе сбежали, горничная родила ребенка, чье отцовство приписывала Саду, отец кухарки пытался его застрелить, а красавца секретаря забрали домой родители.
Сад уехал в Италию, но мадам де Монтрей, которая не могла простить ему падения младшей дочери, приложила все усилия, и по возвращении во Францию он был схвачен и отослан в Экс, где его осудили и приговорили к штрафу. По пути в Париж Сад бежал из-под стражи и спрятался в Ла-Косте, где под благожелательным присмотром жены некоторое время вел идиллическое существование с экономкой. Но 7 сентября 1778 г. он оказался в Венсенне, «запертый в клетке, как дикий зверь».
С этого момента начинается другая история. В течение одиннадцати лет — сначала в Венсенне, а потом в Бастилии — человек погибает, но рождается писатель. Человек был сломлен очень быстро. Обреченный на импотенцию, не знающий, как долго продлится заключение, Сад повредился в рассудке, и ум его блуждал в тумане горячки. Однако спустя некоторое время его интеллектуальные способности восстановились, а сексуальный голод он компенсировал радостями обильного стола. Его слуга Картерон рассказывал, что маркиз дымил, как каминная труба, и ел за четверых. Экстремист во всем, он стал обжорой. Мадам де Сад ежедневно посылала ему горы снеди, и вскоре он достиг невероятной толщины. Он непрерывно жаловался, обвинял всех и вся, умолял о прощении и все же слегка развлекался, продолжая терзать жену. Он имел наглость ревновать, приписывал ей всевозможные козни против себя, а когда маркиза навещала его, находил, что она недостаточно скромно одета. В 1782 г. он приходит к выводу, что отныне только литература в состоянии наполнить его жизнь «восторгом, вызовом, искренностью и усладами воображения». Его экстремизм сказался и здесь: он писал в состоянии неистовства, лихорадочно и невероятно быстро — писал и одновременно ел.
Когда в 1790 г. Сада выпустили на свободу, он мог надеяться и надеялся на то, что в его жизни начинается новый период. Жена просила развода, оба сына (один из них эмигрировал, другой был рыцарем Мальтийского ордена) и дочь были ему совершенно чужими. Освободившись от семьи, он, кого старое общество сделало изгоем, попытался приспособиться к новому, которое вернуло ему достоинство гражданина. Пьесы Сада ставили в театре, он был назначен на официальную должность, с энтузиазмом подписывал петиции и сочинял речи в честь Республики.
Но его роман с Революцией продолжался недолго. Саду было пятьдесят лет, он обладал сомнительным прошлым и аристократическим происхождением, которое не могла зачеркнуть его ненависть к аристократии, и снова был в разладе с самим собой. Он объявил себя республиканцем и сторонником полного социализма, призывал к уничтожению собственности и тем не менее настаивал на сохранении своего замка и остального имущества и земель. Мир, в котором он пытался утвердиться, снова был слишком реальным, оказывающим грубое сопротивление. И им управляли те же универсальные законы, казавшиеся ему абстрактными, фальшивыми и несправедливыми. И когда во имя этих законов общество возвело в ранг закона убийство, Сад в ужасе отшатнулся.