Мы не поймем Сада до конца, если не примем во внимание тот факт, что он дискредитировал себя в глазах Республики своей «гуманностью»: Сад не счел нужным искать место губернатора в провинции и предаваться «садизму», получив возможность безнаказанно мучить и убивать людей сколько душе угодно. Он не «любил кровь» в том смысле, в котором человек «любит море» или «любит горы». Пролитие крови могло служить для него источником особого возбуждения, но лишь при определенных обстоятельствах, когда жестокость имела непосредственное отношение к нему лично и определенному человеку. Он не хотел судить, приговаривать и наблюдать «анонимную» смерть. Он ничто так ненавидел в старом обществе, жертвой которого стал сам, как его право обвинять и наказывать. Он не мог отнестись с сочувствием к террору. Вот почему в качестве старшины присяжных он чаще всего выносил обвиняемому оправдательный приговор. Он добровольно оставил свою должность: «Я счел себя обязанным оставить президентское кресло — они хотели, чтобы я поставил на голосование ужасный, бесчеловечный законопроект». В декабре 1793 г. Сада заключили в тюрьму по обвинению в «умеренности». Выйдя на свободу через год, он с отвращением записал: «Республиканская тюрьма с ее вечной гильотиной перед глазами нанесла мне в сто раз больше вреда, чем все Бастилии, вместе взятые». Зло перестало быть притягательным, когда преступление было объявлено узаконенной добродетелью. И хотя сексуальность Сада с годами не уменьшилась, гильотина уничтожила болезненную поэтику извращенного эротизма. Сад все еще пытался оживить свой прежний опыт и прежние мечты на страницах литературных произведений, но он перестал верить в них, как раньше. Его последняя привязанность к мадам де Квесне, которую он называл «Чувствительной Дамой», была, по-видимому, совершенно платонического характера, а единственно эротической усладой стало разглядывание живописных произведений определенного рода в секретной комнате. Он не потерял памяти, но утратил движущую силу, и сама жизнь стала для него слишком тяжелым трудом. Лишенный социальных и семейных рамок, в которых он тем не менее подсознательно испытывал потребность, он влачил жалкое существование в нищете и болезнях. Он скоро прожил деньги, вырученные за невыгодно проданный Ла-Косте, и работал в версальском театре за сорок су в день.
Декрет 28 июня 1799 г., причисливший его имя к списку аристократов, подлежащих изгнанию, заставил его воскликнуть в отчаянии: «Смерть и нищета — вот награда за мою преданность Республике!» Он все же получил право на жительство, но к началу 1800 г. оказался в версальской больнице, «умирая от голода и холода». Он был так несчастлив во враждебном мире так называемых «свободных людей», что, может быть, сам стремился к одиночеству и безопасности тюрьмы. Вольное или невольное, это желание было исполнено: 5 апреля 1801 г. его помещают в приют Сен-Пелажи, а потом переводят в Шарантон, куда за ним следует «Чувствительная Дама», на правах дочери занимающая соседнюю комнату. Там он проводит остаток жизни.
Конечно, оказавшись взаперти, Сад протестовал и пытался бороться за свободу. Но, по крайней мере, теперь он мог полностью отдаться страсти, заменившей ему чувственные удовольствия, — литературному труду. Он писал и писал. Бо́льшая часть его бумаг была утеряна, когда он покинул Бастилию. И Сад думал, что рукопись «120 дней Содома» — свиток длиной в четырнадцать метров, который был спасен неизвестным лицом без ведома Сада, пропала безвозвратно. После «Философии в будуаре», опубликованной в 1795 г., он сочинил новый опус, полностью переработанную «Жюстину», за которой последовала «Жюльетта». Оба романа вышли в свет в десятитомном издании в 1797 г. Были опубликованы также «Преступления любви». В Сен-Пелажи Сад начал работать над колоссальным десятитомным произведением «Записки Флорбелль». Два тома «Маркизы де Ганж» тоже, по-видимому, принадлежат ему, хотя и не были опубликованы под его именем.
Поскольку смысл жизни отныне состоял для Сада только в писательстве, он заботился лишь о спокойствии души и вел упорядоченное, размеренное существование. Он гулял в саду с «Чувствительной Дамой», писал комедии и ставил их на сцене для призреваемых. Он даже согласился сочинить дивертисмент по случаю посещения Шарантона архиепископом Парижским. Его отношение к жизни не изменилось, но он устал от борьбы. «Он был вежлив до приторности, — говорил Нодье, — грациозен до нелепости и почтительно отзывался обо всем, о чем принято говорить с почтением». По словам Анж Питу, мысли о старости и смерти приводили его в ужас: «Он бледнел при упоминании о смерти и падал в обморок при виде своих седых волос». Однако смерть его не была мучительной. Он быстро скончался от астматического приступа 2 декабря 1814 г.
Сад сделал эротизм единственным смыслом и выражением своего существования, поэтому исследование природы его сексуальности имеет несравненно более важное значение, чем удовлетворение праздного любопытства. Совершенно очевидно, что он обладал выраженными сексуальными идиосинкразиями, но дать им определение довольно сложно. Его сообщники и жертвы хранили молчание. Два публичных скандала лишь слегка приоткрыли занавес, за которым обычно прячется распутство. Его частные записки утеряны, письма полны недомолвок, а в книгах больше выдумки, чем правды. «Я представил себе все возможное в этой сфере жизни, — писал Сад, — но я, разумеется, никогда не совершал и не совершил бы всего, что воображал». Таким образом, он в соответствии с предписаниями некоего синтетического искусства систематизировал и представил репертуар сексуальных возможностей человека. Но дело не в том, что его истории придуманы, а в том, что они по большей части плохо рассказаны. Они напоминают иллюстрации к «Жюльетте» и «Жюстине» издания 1797 г., где анатомия и позы героев изображены с мельчайшими реалистическими деталями, но недостаточная выразительность их лиц превращает все происходящее в нечто весьма неубедительное и неправдоподобное. Тем не менее в романах Сада существуют ситуации и герои, которые явно пользуются его особым расположением. Иногда нас поражает фраза, звучащая на редкость искренно и правдиво. Как раз эти ситуации, герои и фразы дают ключ к психологии автора и заслуживают внимательного рассмотрения.
В первую очередь в книгах Сада бросается в глаза именно то, что традиционно ассоциируется с термином «садизм». Известно, что сам он избивал нищенку Розу Келлер, наносил ей раны ножом и лил на них расплавленный воск. В марсельском публичном доме Сад вынимал из кармана девятихвостую плетку-«кошку» с булавками на концах и испытывал ее действие на проститутках. Все его поведение по отношению к жене демонстрирует исключительную душевную жестокость. Он постоянно твердил об удовольствии, которое можно получить, заставляя человека испытывать боль: «Нет никакого сомнения, что чужая боль действует на нас сильнее, чем наслаждение; она заставляет сладостно вибрировать все наше существо». Дело в том, что в основе всей сексуальности Сада и, далее, в основе его этики лежит оригинальное интуитивное представление об идентичности актов соития и жестокости. «Мог ли быть пароксизм наслаждения так похож на потерю рассудка, если бы природа не предусмотрела, чтобы ярость и половой акт находили одинаковое выражение?» Описание де Бланжи в состоянии оргазма может быть интерпретировано как отражение опыта самого Сада: «Яростные крики, богохульства вырывались из его груди, глаза, казалось, источали пламя, изо рта шла пена, он ржал, как жеребец». В письмах есть свидетельства, что оргазм Сада походил на эпилептический припадок, был чем-то агрессивным и убийственным, как взрыв ярости. Чем можно объяснить эту ярость?
С раннего отрочества Сад, очевидно, испытывал постоянные, почти невыносимые муки желания. Однако опыт эмоционального опьянения был, по всей вероятности, ему совершенно недоступен. В его романах чувственная радость никогда не бывает связана с самозабвением, духовным порывом. Герои Сада ни на минуту не теряют своей животной сущности и одновременно рассудочности. Желание и наслаждение создают кризис, который разрешается чисто телесным взрывом. Истоки садизма лежат в попытке каким угодно способом компенсировать один необходимый и недостающий момент — эмоциональное опьянение, позволяющее партнерам достигнуть единства. Проклятием, всю жизнь тяжким грузом лежавшим на нем, была именно его «отделенность», которая не давала ему ни забыть себя, ни ощутить по-настоящему реальность партнера. Корни этой отделенности следует искать в детстве Сада, о котором мы почти ничего не знаем. Если бы при этом он был холоден от природы, не возникло бы никаких проблем, но инстинкты неудержимо влекли его к людям, а возможности соединиться с ними он не имел. Ему приходилось изобретать методы, чтобы создать иллюзию этого соединения. Сад знал, что удовольствие может быть получено через акт агрессии, и его стремление к тиранической власти над объектом иногда принимало именно такой характер. Однако и это не приносило полного удовлетворения.
Если поставлена цель спастись от себя и как можно полнее ощутить реальность партнера, она может быть достигнута и обратным путем — актом агрессии в отношении себя, страданием собственной плоти. В марсельском публичном доме Сад проверял плетку не только на проститутках, но и на самом себе. По-видимому, это было весьма обычной для него практикой, его герои ею также не пренебрегают: «…никто ныне не сомневается, что удары хлыста чрезвычайно эффективны в оживлении силы желания, истощенного наслаждением». Однако Сад не был мазохистом в обычном понимании этого термина. Необычным в его случае было напряжение сознания, наполняющего плоть, но не растворяющегося в ней. Он заставлял девицу хлестать его плеткой, но при этом каждые две минуты вставал и записывал, сколько ударов он получил. Его желание боли и унижения могло существовать только как единое целое с желанием унижать и причинять боль. Он избивал девицу, в то время как над ним совершали акт содомии. Самой его заветной мечтой было пребывание в роли мучителя и жертвы одновременно.