– Знаете, некоторые мамы из регионов говорят, что если бы не фонды, то больницы бы просто загнулись от нищеты.
– О региональных больницах говорить мне не надо, я являюсь официальным экспертом по этим делам, и когда открываю истории болезни региональных детей, волосы встают дыбом. Но простите, лимит моего времени вышел, если остались вопросы, можете задать их моему заместителю Татьяне Жановне.
Махортых Татьяна Жановна, детский врач-онколог, заместитель Константина Леонидовича Кондратчика
С Татьяной Жановной мы расположились в просторной игровой комнате в конце коридора. Для детей здесь раздолье. Но детей в этот час в игровой совсем немного. Отделение с недавних пор перешло на амбулаторную форму лечения.
Не могу удержаться от нескольких личных впечатлений: Татьяна Жановна невероятно женственная и хрупкая, с мягким, тихим голосом. Окажись я в случайной компании с этой женщиной, никогда бы не подумала, что она врач-онколог с многолетним стажем.
– Татьяна Жановна, как вы в детскую онкологию пришли? Константин Леонидович ответил, что случайно, но, как известно, ничего случайного не бывает. Почему вы выбрали именно эту стезю?
– Этому была предыстория. Я в институт поступила не сразу, до этого год работала в отделении кардиоревматологии Морозовской больницы. И так совпало, что в гематологическом отделении на тот момент шёл ремонт, детям из гематологии выделили в нашем отделении одну палату. И вот когда я этих детей увидела, а это был 81-й год, то подумала: нет, гематологом я никогда не буду. Такие были тяжёлые дети. А потом, когда уже стала студенткой, у нас в институте на кафедре детских болезней был научный кружок, на который я ходила, тема работы была по гематологии.
– Тоже заканчивали Второй мед?
– Да, педиатрический факультет только там тогда был.
– А когда уже врачом пришли работать в гематологическое отделение, поначалу было страшно?
– Мы же когда в институте учились, нас к больным ещё пускали. Это сейчас, в силу разных законов, студенты больных практически не видят. Чтобы посмотреть ребёнка в больнице, должно быть согласие родителей и многое другое. А я набиралась практики, будучи ещё студенткой, и в ординатуре училась в отделении гематологии – у нас ординатура была прекрасная на базе Морозовской больницы. Так что за время учёбы успела получить хорошую подготовку. Выбор свой сделала на четвёртом курсе. И к Морозовской больнице успела прикипеть. Правда, два года после окончания вуза по распределению работала в поликлинике 4-го Управления; а когда ЦК КПСС распался и нас всех сократили, окончательно вернулась в Морозовскую. Страха тогда уже не было. Работаю здесь двадцать шесть лет, с 92-го года.
– Татьяна Жановна, у Константина Леонидовича спрашивала и у вас спрошу. За эти годы никогда не было желания уйти?
– Вот сейчас, в последнее время, появляется желание.
– Вы как будто сговорились с Константином Леонидовичем. Он то же самое сказал. Но из-за чего?
– Из-за всех этих изменений. Из-за отношения к медицине в целом, из-за отношения некоторых родителей к заболеванию ребёнка и к врачу. Сейчас для некоторых родителей заболевание стало источником улучшения материального положения, скажем так. Инвалидность, деньги, бесплатная парковка, ещё какие-то льготы. Раньше никогда такого не было. У родителей была цель другая – вылечить любой ценой. Всё остальное было неважно. А сейчас мама, живущая в каком-нибудь крутом коттеджном посёлке, может прийти и сказать: у вас что-то третью неделю в туалете нет туалетной бумаги. Причём она там есть, просто в какой-то момент не успели повесить новый рулон. Вот так всё изменилось. Средства массовой информации настраивают людей на потребительское отношение к жизни, человечность отошла на второй план. А кое-кто из родителей воспринимает болезнь ребёнка как досадную неприятность, которая нарушила их планы, например съездить за границу на море. «Как нам нельзя на море? Мы же билеты купили!» Всё – жизнь закончилась. Конечно, так ведут себя далеко не все, но такое есть.
– Я понимаю, Татьяна Жановна, вы говорите довольно-таки жёсткие вещи не потому, что вам доставляет удовольствие критиковать родителей, а потому, что у вас сердце болит за каждого ребёнка. Наверное, как врач, вы не только имеете на это право, но и должны это говорить. Ещё и вся эта писанина напирает, о которой говорит Константин Леонидович, чиновники, спускающие бестолковые директивы сверху, перекладывающие собственную ответственность на ваши плечи. Поневоле захочешь уйти.
– Да, как они говорят: это ваше, и разбирайтесь.
– У нас многие функции государства берут на себя негосударственные благотворительные фонды. Так не должно быть, но так есть. Я это чётко поняла, пообщавшись с родителями.
– Это так. Слава богу, есть неравнодушные люди, проявляющие инициативу. Вот недавно появился благотворительный фонд «Рождённые побеждать». Его руководитель Дима Жириков, он у нас лечился, а в 2018-м организовал свой фонд. Они в большей степени помогают семьям, у которых проблемы с жильём, бытовые трудности, организовывают для детей праздники, ёлки в музеях.
– За столько лет работы вы не могли не стать хорошим психологом. Как вы считаете, больше пользы для лечения ребёнка, когда с родителями ведёшь себя пожёстче, или напротив?
– Всё индивидуально. Они же все разные. Некоторых родителей надо в кулаке держать, только тогда они начинают что-то делать. А с некоторыми необходимо быть помягче, тогда они станут союзниками докторам, горы свернут. Единственное, я считаю, когда родители от взрослых детей пытаются скрыть диагноз – это неправильно. Когда ребёнок лечится от лейкоза, лысеет, а ему говорят, что «тебя витаминами лечат», это неправильно.
– Мне кажется, взрослый ребёнок и не поверит в это.
– У нас лежал мальчик лет четырнадцати, который два года «лечился витаминами». Думаю, что он всё знал, сейчас проблем-то никаких нет с источниками информации, дети сейчас продвинутые, но не исключаю, что он сам жалел родителей и предпочитал им подыгрывать, раз им так легче.
– Татьяна Жановна, а есть какие-нибудь наблюдения по детским возрастным группам? Ремиссия чаще наступает у детей, заболевших в более раннем возрасте, или у заболевших позже?
– Самый неблагоприятный прогноз, как правило, у самых маленьких, заболевших в грудном возрасте. Младенческий лейкоз до года. Это чаще всего врождённые генетические поломки, лейкозы с такими поломками очень плохо лечатся. Но, слава богу, грудных детей с лейкозами мало. А дальше существенной разницы уже нет, в два года ребёнок заболел или, например, в семь лет. Хуже, когда заболевают в пубертатном возрасте, там с лечением приходится нелегко.
– А что касается диагностики, на каком она сейчас уровне? Многие родители говорят, что с диагностикой возникают серьёзные проблемы, очень поздно выявляют онкологические заболевания и время бывает упущено.
– Всё идёт по спирали. Во-первых, поменялась сама опухоль. В восьмидесятых, когда была высокая смертность, дети умирали конкретно от лейкоза. Потом у терапии стало больше возможностей, она стала более жёсткой, и дети стали погибать от бактериальных осложнений после лечения онкологических заболеваний. Появились новые антибиотики, тогда пошли грибы. Сейчас много противогрибковых препаратов, и на этом фоне, конечно, меняется опухоль. Природа так устроена. Раньше заболевание было более клинически оформлено, не было такой размытой картины. Поступали дети с лейкозами, и даже без пункции, по клинике, можно было увидеть, что это лейкоз. А сейчас смотришь на ребёнка и думаешь: нет, вряд ли там что-то есть. А после взятия пункции всё-таки оказывается лейкоз. Даже имея многолетний опыт, не подумала бы никогда. Всё меняется. Человечество изобретает новые лекарства, а природа придумывает своё, свой ответ.
– Современная наука может назвать основные причины развития патологической клетки у ребёнка? Ведь наверняка в этой области ведутся постоянные исследования.
– В целом ответа нет. Какой-то сбой иммунитета. Чем это конкретно вызвано, никто ответить не может. Рассматриваются разные теории, в том числе вирусные теории рака. Теоретизировать по этому поводу можно сколько угодно. Но я хочу сказать о другом. Об очень важном, на мой взгляд. Об отношении к прививкам. Раньше всех детей обязательно прививали. Ни в школу, ни в садик не брали без прививок. В большинстве стран это по-прежнему так. А у нас родители могут отказаться от вакцинации, вообще не прививать ребёнка. Почему сейчас много такого заболевания, как корь? Потому что отказываются от прививок. То же самое было с дифтерией в девяностые годы, потому что тоже перестали прививать детей. Конечно, нельзя делать прививки во время лечения от онкологических заболеваний, но если у ребёнка до этого были сделаны прививки, это обязательно срабатывает. Привитые дети этими болезнями уже не заболевают. А когда иммунная система ребёнка во время лечения лейкоза ослабевает и становится совсем беззащитной, ребёнок может умереть от тех болезней, от которых в своё время не был привит. Так что совет всем родителям: не пренебрегайте прививками.
Потом мы идём смотреть палаты отделения. Палаты просторные, хорошо оснащённые, в каждой есть кровать для мамы, туалет и душ.
– Мы сюда совсем недавно переехали, в 2018-м, – комментирует Татьяна Жановна, провожая меня к выходу.
Ненадолго мы задерживаемся в холле, я вижу, как нянечка тщательно моет пол, и спрашиваю:
– А текучка кадров у вас есть?
– Практически нет. У нас и медсёстры, и санитарки, и нянечки либо отсеиваются сразу, либо, если уж остаются, работают по многу лет.
У Константина Леонидовича Кондратчика я успела попросить контакты детского отделения Центра Н. Н. Блохина, сказав, что буду рада поговорить с любым работающим там сотрудником, и Константин Леонидович дал телефон заведующего отделением, заверил, что он прекрасный человек. В двадцатых числах февраля я побывала в НИИ Н. Н. Блохина на Каширском шоссе.