— Как... как это? Что за чушь? Кто вам это сказал?
— Все говорят! — воскликнула Паблик Рилейшнз. — Не придумали же!
— Позвонил кто-то, — вставила Вера Павловна.
— Кто позвонил?! Откуда позвонил?! С кем разговаривал?! — заорал Любимов и вспомнил о своем поручении Людочке.
Людочка же, до которой донеслись его приглушенные вопли, лишний раз благо словила свою предусмотрительность, проверила, заперта ли дверь на задвижку, и продолжила чтение.
— Так! — сказал Олег Мартынович, оглядел сотрудников с таким видом, словно его сейчас стошнит, и ушел к себе.
Сотрудники потолкались в коридоре, ожидая нового выхода директора, но, не дождавшись, понемногу стали разбредаться. Первыми к лифту потянулись Винников, Катарасов и Вовик Нагайкин, у которых имелась уважительная причина — до перекрытия живительной пуншевой струи в столовой оставалось всего ничего. Вслед за троицей реализаторов разбежались по своим делам редакторы, компьютерщики и производственники, и в издательстве, кроме Олега Мартыновича, остались зачитавшаяся в кладовке Людочка и бухгалтерия в полном составе, поскольку главбух Куланов был человеком, как он сам говорил, «раньшего времени» и руководствовался девизом «Лучше пересидеть, чем недосидеть», который сам же и выдумал.
Когда до конца книжки оставалась одна, но очень длинная глава (такой она получилась, потому что Каляев не знал, как закончить повествование, и долго тянул резину, нанизывая одну гладкую фразу на другую), Людочка решила выглянуть из своего убежища и разведать, что творится в мире. Сведения, которые обрушил на нее мир в лице Марины Кузьминичны, блестяще подтвердили Людочкину догадку насчет сумасшествия Игоряинова. Тишина, стоявшая в издательских апартаментах, говорила о том, что кладовка покинута своевременно. Людочка осторожно справилась, не искал ли ее Олег Мартынович, и, узнав, что не искал, пошла к себе и еще минутку потратила на размышления, стоит ли без зова показываться Любимову. В конце концов она решила этого не делать, тем более что причина последнего возгорания Олега Мартыновича — отсутствие телефонной книги — потеряла актуальность в связи с выяснением печальных игоряиновских обстоятельств.
Тут Людочка впервые задумалась, каково сейчас Игоряинову, пожалела его и даже собралась всплакнуть, но сообразила, что покрасневшие веки ей сегодня ни к чему. После этого на свет явились косметичка и старинное овальное зеркальце с ручкой в виде когтистой лапы, доставшееся Людочке в наследство от бабушки, вглядываясь в которое она и провела следующие полчаса. Сомнения, идти или не идти на свидание, давно пропали, и даже то, что Каляев сотворил с Игоряиновым, ее не останавливало. Признавая за Каляевым невероятные возможности, Людочка отнюдь не была склонна смотреть на него снизу вверх. То, что Каляев так настойчиво приглашал ее, свидетельствовало о его непритворном интересе; причин такого интереса, как считала Людочка, было по меньшей мере две: во-первых, она имела весьма высокое мнение о своей внешности и, во-вторых, снова вспомнила научные слова «перцепиент» и «реципиент».
В шесть часов к ней заглянул Олег Мартынович и сказал:
— Людочка, звонила жена Виктора Васильевича и просила позвать его к телефону. Судя по всему, она еще ничего не знает. А я, поскольку не владею достоверной информацией, решил пока ничего ей не говорить. Расскажите, пожалуйста, откуда у вас эти сведения.
— Я ходила к комендантше за телефонной книгой, но у нее не оказалось, — солгала Людочка. — А когда вернулась, Марина Кузьминична мне рассказала...
— То есть? — произнес Любимов и закричал во всю глотку: — Марина Кузьминична! Марина Кузьминична!!!
К счастью, Марина Кузьминична еще не ушла, и быстро выяснилось, что первым о попадании Игоряинова в психушку сообщил Верховский. При этом он вроде бы что-то говорил о телефоне, но что — точно Марина Кузьминична не помнила.
— Найдите мне Верховского, — потребовал Любимов. — Или нет, найдите телефонную книгу... Ах да! — он вспомнил, что телефонную книгу найти не удалось, и завопил: — Ничего не надо! Ничего! Идите домой, Люда, идите домой, домой, домой! Домой идите!
Обещанное Каляевым телепатическое воздействие состоялось.
— До свидания, Олег Мартынович, — вежливо сказала Людочка, подхватила сумочку и вышла вон.
4
Каляев сидел на скамейке, курил и думал о своем романе. Старушки, которые выгуливали по аллее детей, глядели на него с подозрением: Каляев прикрывал нос от тополиного пуха платком, и струйки дыма вырывались из-под переплетенных желтых букв «А» и «К». Курить ему, конечно, не следовало, но он всегда закуривал, когда вспоминал о романе, который, с тех пор, как он познакомился с Андропкиным, не продвинулся и на десяток страниц. Можно было бесконечно костерить Конотопова, сбившего его с пути истинного, но Каляев понимал, что виноват сам. Это было тем более обидно, что поначалу роман писался легко.
Идея, положенная Каляевым в основу романа, была ровесницей русской литературы и отражалась уже в названии «Лишний человек нашего времени». Сюжет держался на взаимоотношениях главного героя, писателя Григория Александровича Двинского, и юной поэтессы Мэри; действие, сдобренное обильными авторскими отступлениями, происходило в доме творчества, где Двинский отдыхал после нескольких месяцев, проведенных в стреляющей Чечне, и вмещало события, обыкновенные для мест такого рода; выделялся разве что безобразный скандал с мордобоем, навязанный Двинскому молодым офицером, пребывающим в послегоспитальном отпуске и, несмотря на позднюю осень, ходившим в распахнутой шинели: под шинелью была видна блестевшая на пятнистой гимнастерке медаль «За отвагу». Впрочем, сама драка описывалась вскользь, а вот предшествующий ей спор был приведен подробно, так, будто Каляев записал его где-то на диктофон и затем расшифровал фонограмму.
Задача, которую Каляев поставил перед собой, выглядела столь же наивно, сколь и невыполнимо. «Все должно быть, как в жизни», — сказал он себе однажды и после делал вид, будто не знает, что в литературе, «как в жизни», быть ничего не может — даже в его романе, где прототипами действующих лиц выступали Бунчуков, Портулак, Панургов и иже с ними, и даже не прототипами, а как бы отчасти соавторами, поскольку изо дня в день подкидывали Каляеву новый материал. «Как в жизни» получалось только то, чего Каляев искренне не желал: Двинский, вопреки его стараниям, смахивал на него самого, и ничего тут не помогало — и то, что он наделил своего персонажа бледностью и хладнокровием, тогда как сам был розовощек и отличался непосредственной реакцией; и то, что тот был лет на десять старше него, когда-то служил в армии офицером и писал на армейские темы, тогда как военное образование самого Каляева ограничивалось институтской военной кафедрой; и то, наконец, что Двинский был холост, женщин презирал и бедную Мэри ни капельки не любил, а Каляев давным-давно женился, обожал вращаться в женском обществе и частенько влюблялся. Было нечто такое — неуловимое, но и ощутимое вполне, — что вынуждало Каляева, перечитывая поутру написанное за ночь, в ужасе хвататься за голову и бормотать: «Господи! Да это же я сам! Белиберда какая-то!..» В конце концов он устал с собой бороться и отдался на волю волн, в оправдание себе вспоминая шутку, которую мадам Бовари выкинула с Флобером.
И вот сейчас, затягиваясь горьковатым дымом и ощущая противный ком в горле, Каляев думал о том, что роман остановился вовсе не потому, что его соблазнил легким заработком Конотопов, а потому, что идея с Двинским-Печориным насквозь фальшива, и все ассоциации с аллюзиями фальшивы, и сюжет... «Надо все сжечь и писать от первого лица», — вдруг решил Каляев и — увидел Людочку, перебегающую через дорогу. Она пересекла трамвайную линию, остановилась у заборчика и стала оглядываться.
— Эгей, прекрасная девушка, вы случайно ищете не меня?! — закричал Каляев и помахал Людочке рукой.
Людочка хотела крикнуть в ответ что-то вроде «Вас, прекрасный юноша!», но оробела и, перебравшись через заборчик, выдавила:
— Ну вот...
— Вот ну! — передразнил ее Каляев, выбросил сигарету и спрятал платок в карман. — Итак, главный пункт нашей программы: мы идем покупать подарок Бунчукову. Курс зюйд-норд-вест, и в ногу не идти, дабы не создать угрозу резонанса, в результате которого возможно обрушение тверди земной и тверди небесной, а также погнутие земной оси. Обопритесь, прекрасная девушка, на мою крепкую мужскую руку, и я введу вас в новый, доселе неизвестный вам мир, который и без вас был неплох, а с вами станет столь хорош, что тот, кто сам его не увидит, ни за что в его существование не поверит. Вперед!
Завершив этот короткий, но выразительный монолог, Каляев подхватил Людочку под локоть и повел по аллее. Людочка представляла начало свидания совсем по-другому. Каким оно должно было быть, она, правда, точно сказать не могла, но ожидала,что Каляев скажет что-нибудь значительное, а затем, не исключено, даже поделится с ней чем-нибудь сокровенным; в любом случае она надеялась получить подтверждение своей догадки насчет Игоряинова и не сомневалась, что разговор пойдет о телепатии и гипнозе. Но Каляев понес нечто непонятное и явно издевательское. Следовало обидеться, и Людочка задумалась, как половчее это сделать, чтобы, с одной стороны, не оттолкнуть Каляева невзначай, а, с другой, дать понять ему, что так обращаться с собой она не позволит. Каляев же плавно перешел к тому, что следует подарить Бунчукову.
— Наш Бунчуков не прост, ох не прост, — говорил он, — и чем-нибудь тривиальным тут не отделаешься. Как-то, вы не поверите, мы ему подарили в складчину слона. Ну, не слона, а слоненка — слон не проходил в двери. Бунчуков кормил его морковкой и поил молоком из соски. Возни, известное дело, было много: одно купание чего стоило, да и слон — не котенок, его песочком пользоваться не приучишь. Но Бунчуков слоненка любил, и тот ему отвечал взаимностью. Едва Бунчуков выходил из троллейбуса на своей остановке, как умное животное, чувствуя его приближение, начинало трубить и бить копытами, отчего у соседей снизу падали люстры и осыпалась штукатурка, но они были членами «Общества любителей хоботных» и всё терпели. Проблемы возникли, когда слон вырос и пришлось разбирать потолок и, соответственно, пол у соседей сверху. К несчастью, соседи сверху животных не любили и обратились к участковому. Людей можно понять: любовь вещь такая — или она есть, или ее нет. Вообрази, что ты не любишь слонов, но вынуждена ходить по выступающей из-под ковра слоновьей спине. К тому же слон попался игривый, не хотел стоять смирно, и ковер шевелился, из-за чего соседи сверху падали и ломали себе руки, ноги и позвоночники. В общем, жуть, и слона свезли в зоопарк. Слон не пережил разлуки с Бунчуковым, отказался принимать пищу и погиб, жертва бескорыстной любви! Чучело его можно видеть в Зоологическом музее. Бунчуков тоже перестал есть и был близок к летальному исходу, но, к счастью, рядом оказал