ись мы, его друзья. С нашей помощью он превозмог свое горе и потом описал эту историю в рассказе «Девочка и слон», где в образе девочки вывел себя. По этому рассказу был снят мультфильм, который получил «Пальмовую ветвь» Каннского кинофестиваля и малого «Оскара». (Людочка, хотя была занята своими мыслями и слушала рассеянно, вспомнила, что как будто читала что-то похожее и даже видела такой мультфильм.) Или вот, однажды, — вдохновенно продолжал Каляев, — мы подарили Бунчукову «Киндер-сюрприз», здоровущее такое шоколадное яйцо сантиметров сорок в поперечнике, и внутри оказались игрушечка пластмассовая и тысяча долларов одной бумажкой. Этих денег, кстати, ему как раз хватило, чтобы разделаться с долгами, в которые он влез, когда оплачивал транспортировку слона в зоопарк. А в прошлом году мы подарили ему четырехместный водный велосипед, — вспомнил Каляев свое катание в парке. — Бунчуков его переправил в Венецию, где намеревается плавать по каналам. Дело за достойной компанией. Он в принципе не выносит одиночества, а велосипед к тому же, как я уже сказал, четырехместный. Если у тебя нет противопоказаний, эту компанию Бунчукову можем составить мы с тобой, и еще возьмем с собой Муську Кирбятьеву, ты о ней, конечно, слышала. Эта детективщица такая, ей по десять тысяч баксов за роман платят. Черным налом, разумеется. Муська сейчас на полном серьезе пишет роман, где все сюжетные ходы взяты из «Героя нашего времени». Правда, смешно?
— Почему же смешно? — возразила Людочка, которой давно хотелось сказать что- нибудь в пику Каляеву. — Ничего в этом смешного нет. Если автор пишет всерьез и при этом ничего не скрывает — что он взял и откуда. Наоборот, может оригинально получиться. «Герой нашего времени» нашего времени... — Она запнулась, ощутив неуклюжесть фразы.
— Прекрасный каламбур! — воскликнул Каляев. — Это такое редкое сочетание: красивая девушка и остроумная речь!
«Нет, он потешается надо мной», — подумала Людочка и шевельнула плечом, вынимая локоть из ладони Каляева. Но получилось так, будто сам Каляев ее руку и выпустил, потому что в этот момент он застыл, уставившись на витрину с многочисленными бутылками. Пока Каляев разглядывал наклейки, Людочку посетила мысль, что следует гордо распрощаться и уйти; она уже искала подходящие для этого слова, когда Каляев обернулся и сказал:
— Помоги мне выбрать, пожалуйста. Я подумал, шут с ним, с каким-то там необыкновенным подарком, куплю я лучше Бунчукову бутылку.
— Купите со змеей, — посоветовала Людочка, указывая на четырехгранный сосуд с китайскими иероглифами. — В одном флаконе и выпивка, и закуска!
Каляев рассмеялся. Людочка улыбнулась тоже: ей стало приятно, что удалось рассмешить Каляева.
— Это редкое дамское качество — уметь попадать в тон мужчине, который несет ахинею, — сказал Каляев, — и при этом самой до ахинеи не опускаться. Ты подойдешь обществу, которое собирается у Бунчукова. Но насчет Венеции я не шутил, у нас с Бунчуковым наклевывается туда поездка на писательский семинар, — зачем-то соврал он. — Какой-то шалый миллионер с Сицилии собирает со всего мира авторов любовных романов. Свои причуды у богатых... А я в Венеции еще не был, так что отказываться грех.
Говоря это, Каляев пытался сосчитать в уме, хватит ли ему денег на указанную Людочкой бутылку — проклятая змея стоила недешево. С деньгами, которые жена выдала на хозяйственные расходы, выходило, что хватит и даже останется десятка на крайний случай, но совершенно не ясно было, как после оправдываться дома. И хотя Каляев принял решение мгновенно (не мог же он ударить в грязь лицом перед девушкой?!), при мысли о жене его чело омрачилось.
— Змею мы съедим на десерт, — сказал он, засовывая бутылку в Людочкин пакет. — Когда я был в экспедиции на Амазонке, мы день и ночь ели змей. Рыба там в верховьях сплошь ядовитая, а змеи — наоборот. Если полить майонезом и посыпать перчи ком, получается похоже на куриные сосиски. Если же пропустить змею через мясо рубку да кориандра с базиликом присовокупить, то можно сделать пуанты — это такая туземная разновидность пельменей, рецепт изготовления которых принадлежит инкам. Он считался утерянным, но нам удалось выкупить у живущего в сельве индейского племени древний манускрипт с кулинарными пиктограммами. Бунчукову уда лось пиктограммы разгадать, и с тех пор он питается блюдами древнеиндейской кухни, в том числе и пуантами. Да, чуть не забыл: перед подачей на стол пуанты посыпаются майораном...
За такими, примерно, разговорами они добрались до Бунчукова. Впрочем, если не отступать от истины, говорил один Каляев, а Людочка просто не знала, что говорить; заведи Каляев речь о президенте «Прозы», она с удовольствием бы поддержала разговор, но Каляев старательно эту тему обходил, и Людочка сделала вид, будто не придает происшествию с Игоряиновым никакого значения.
Каляев нажал кнопку звонка, под которым был нарисован большой кукиш.
— Входите, открыто! — крикнули за дверью.
И они вошли в освещенную красным светом прихожую — лампочка здесь была заключена в колпак из красного стекла. Им навстречу понесло запахом какой-то еды — не то, чтобы противным, но чересчур густым.
— О! Это что-то по древнеиндейскому рецепту, — успел сказать Каляев, как тут же мимо них из комнаты на кухню пробежали два раздетых по пояс человека.
Один из них, плотный, с ладно вылепленной мускулатурой, при виде вошедших взмахнул на ходу махровым полотенцем с Микки-Маусом в виньетке из белых мышек и сказал:
— Пардон! У нас авария!
А другой ничего не сказал, но бросил на Людочку с высоты своего баскетбольного роста, как ей показалось, заинтересованный взгляд.
Из коридора было видно, как они принялись что-то собирать на полу, причем высокий пристроился на корточках и орудовал совком, а плотный, стоя на четвереньках, промокал пол полотенцем и отжимал его над мусорным ведром.
— Я супу грибного наварил, думал вас супчиком порадовать, — закричал плотный, — а вот этот... вот этот... Вот этот кастрюлю опрокинул. Алкоголик паршивый!
Дай, говорит, супчиком оттянусь до подхода гостей — и оттянулся! Храпоидол! Век бы тебя не видать!
— Да сам ты эту кастрюлю и опрокинул, — вяло возразил длинный, царапая пол совком; косичка, в которую были забраны его волосы, подпрыгивала в такт движениям руки. — Я в дверях стоял, когда кастрюля упала, а ты у плиты был и локтем ее зацепил.
— Реникса какая! — аж задохнулся от возмущения плотный. — Ты меня с кузнечиком путаешь. Как я мог ее локтем зацепить, если я лицом к плите находился? У меня локти сзади, а не спереди. Смотри!
И для вящей убедительности он, не выпуская из рук тряпки-полотенца, поднес локоть с налипшей маленькой грибной шляпкой к носу длинного.
— Я у дверей стоял, — флегматично гнул свое длинный, — и если ты считаешь, что при этом я все-таки сумел свалить кастрюлю, то, значит, ты признаешь за мной способность двигать предметы на расстоянии.
— Как же, как же! — скорчил презрительную мину плотный. — Ты даже руками и ногами так двигать не умеешь, чтобы чего-нибудь не свалить. Или вот, к примеру, скажи, ты умеешь двигать ушами?
— Можно подумать, что ты умеешь.
— Умею!
— Подвигай!
— Ну, если не я, то бабушка моя умела. В юности она, между прочим, была очень миленькая и похожа на девушку, которую привел Каляев. И заметь, не хочет нас с ней знакомить...
— Людмила, — сказал Каляев, — коллега известного вам Виктора Васильевича Игоряинова, в некотором роде близкий ему человек...
Людочка запротестовала:
— Я всего лишь секретарь Виктора Васильевича.
— А это писатель Борис Бунчуков и поэт Вадим Портулак! — сказал Каляев, указывая на ползающих по полу друзей.
— Писатель Бунчуков! — поклонился, не вставая с четверенек, Бунчуков и плюхнул в ведро полотенце.
— А я, стало быть, поэт Портулак, — сказал Портулак таким унылым тоном, словно и он не прочь побыть Бунчуковым, но коль скоро это место занято, то он согласен и на Портулака.
— Прошу простить за наш вид, но этот злодей перевернул кастрюлю супа, — не пожелал Бунчуков свернуть разговор на мирные рельсы. — Теперь придется его наказать и оставить без сладкого. А какой был супчик! Из свежих подосиновиков...
— С шоколадом? — вставил Каляев. — По индейскому рецепту?
— И с карамелью, — вздохнул Бунчуков. — По рецепту племени чучо.
Людочка перевела глаза с одного говорящего на другого и спросила:
— А где вы подосиновики в мае берете?
— Я их и в мае, и в ноябре, и в январе в ванне беру. Там у меня целые заросли комнатных подосиновиков. С тех пор, как Дрюша привез семена, их у меня всегда завались.
— Я привез с Амазонки, — уточнил Каляев. — А Дрюша — это сокращенно от Андрюши.
— Не представляете, как резво растут эти амазонские подосиновики, — продолжал Бунчуков. — Иногда снимешь утром урожай и пойдешь прогуляться. Возвращаешься, а они уже снова прут, через край ванны переваливаются.
— Главное, чтобы в комнату не заползали и не кусались, — сказала Людочка, показывая, что понимает шутку.
— У меня всюду по квартире капканы. Они не пройдут! Но пасаран!
Между тем останки грибного супа были собраны.
— Ты, Вадим, — распорядился Бунчуков, — вытряхни ведро в унитаз, а я полом займусь.
— Так я и разбежался, — ответил Портулак, однако взял ведро и отправился в туалет. Бунчуков же сбегал за еще одним махровым полотенцем и принялся мыть пол.Каляев повел Людочку в комнату.
— А почему он пол полотенцами моет? — спросила Людочка, когда они оказались вне досягаемости слуха Бунчукова.
— Так завещала его покойная бабушка, — не задержался Каляев с ответом. — В этом есть некий сакральный смысл. Но лучше обо всем спросить самого Бориса.
Если кухня Бунчукова выглядела обыкновенно, то комната, куда вошли Каляев и Людочка, являла странное зрелище. Посреди, в окружении стульев, лежал на спине треснувшим зеркалом кверху старый трехстворчатый шкаф. Всю стену напротив входа занимали почетные грамоты — большие и маленькие, с профилями и без профилей, в рамках и без рамок. Стена справа от почетных грамот была пуста, если не считать красной стрелки с надписью «Спать сюда!», указывающей на дверь в смежную комнату, бархатного знамени с вышитой золотом надписью «19-му молокозаводу — победителю» и висящего над знаменем пионерского горна. Еще одну стену украшала гигантская полосатая шкура с пришитой к ней кроличьей головой со стоячими ушами, под шкурой стояло канапе с двумя креслами по бокам; и даже четвертая сторона прямоугольника комнаты, состоящая из громадного окна и выхода на балкон, смотрелась необычно, потому что все стекла были исписаны фломастером.