Все это произвело на Людочку столь глубокое впечатление, что она не сразу обратила внимание на двоих людей сидящих в креслах. Между ними, на канапе, стояли наполовину опорожненная литровая бутылка водки, банка с огурцами и две внушительные рюмки. Один из них, поймав взгляд девушки, поднялся и назвался:
— Пшердчжковский.
— Людмила, — сказала Людочка.
— Но фамилию мою запоминать бесполезно, потому что в ней пять согласных подряд — «эр», «дэ», «че», «же» и «ка», и ее все равно всегда путают, — грустно сказал Пшердчжковский и снова опустился в кресло.
Другой человек сидел не шелохнувшись, смотрел прямо перед собой и готовности знакомиться не изъявлял.
— Это Герасим, он глухонемой, — сказал Каляев Людочке. — Да-да, не удивляйся.
Когда его родители узнали, что сын родился глухонемым, они нарекли его Герасимом в честь Тургенева. Он работает тамбурмажором.
Людочка хотела спросить, кто такой тамбурмажор, но тут глухонемой Герасим повернул к ней голову с висячими усами и выдал протяжный звук:
— Ы-ууумх...
Здравствуйте, — сказала Людочка, приняв это за приветствие.
— Ы-ууумх, — повторил Герасим.
— Он не слышит и не говорит, но все понимает по губам, — поторопился вставить Каляев.
— Ы-ууумх, — снова издал звук Герасим.
— Он приглашает нас выпить водки, — сказал Каляев. — Для разгона.
— Водка — яд! — возвестил Пшердчжковский и живо налил себе полную рюмку.
— Страшный яд, — подтвердил появившийся в дверях Бунчуков, — но зато очень полезный.
— Мы же тебе подарок принесли! — вспомнил Каляев. — Тебе, Бунчуков, как грандиозному любителю животных, анималисту-любителю, так сказать...
Из пакета была извлечена бутылка со змеей.
— Я ее пригрею на груди, — сказал Бунчуков.
— Мыслишь правильно, — одобрил Каляев. — И делай это, не откладывая, пока не надел рубашку.
Бунчуков оглядел себя, потом Людочку, поставил бутылку на дверцу шкафа и сказал Портулаку:
— Ну и вид же у тебя, — тоже мне, стриптизер нашелся!
И они отправились в смежную комнату.
— Это он смущается, — шепнул Людочке Каляев.
А Пшердчжковский взял бутылку, поглядел ее на свет и констатировал:
— Это — змея! По этому поводу следует выпить.
Твердой рукой он налил себе полную рюмку. Людочка, которая находилась рядом с ним и видела, как он наливал себе прошлый раз, могла поклясться, что больше он рюмки не касался. Тем не менее — факт: рюмку пришлось наполнять заново.
— Ы-ууумх, — булькнул Герасим, по-прежнему оставаясь неподвижным, словно был не только глухонемым, но и парализованным.
— Прости, — сказал Пшердчжковский и налил ему тоже.
В дверь позвонили.
— Открыто! — закричал Бунчуков, пробегая через комнату и на ходу застегивая рубашку.
Коридор заполнился голосами. Каляев переставил стеклотару с канапе на шкаф, усадил Людочку и уселся сам.
— Ну, как тебе здесь нравится? — спросил он.
— Ничего... — расплывчато ответила Людочка, но немедля поправилась, желая сделать Каляеву приятное: — Интересно...
— Будет еще интереснее, — сказал Каляев, нов тот же момент отвлекся от Людочки и закричал: — О-о-о! Кого я вижу! Сколько лет, зим, осеней и весен!
А видел он перед собой человека лет сорока с благородной седой прядью в густой шевелюре, неестественно блестящими крупными зубами и в очках с большущими стеклами. Этот человек держал авоську, в которой соседствовали две бутылки шампанского, баночка черной икры, две пачки чая в блеклой упаковке, гроздь бананов и сувенирная коробка со спичками.
— Андрей Николаевич, дорогой! — человек распахнул руки, будто хотел обнять Каляева.
Постояв несколько мгновений в такой позе, он деловито выложил шампанское и икру на дверцу шкафа, а авоську зацепил за кроличье ухо, и она повисла между Каляевым и Людочкой.
— Рекомендую: Мухин Иван Михайлович — лучший бизнесмен среди инвалидов и лучший инвалид среди бизнесменов. Постоянно весь в работе. Вон, видишь, — Каляев боднул банан, торчащий из авоськи возле его виска, — образцы товара всегда с собой таскает. Ваня, чем ты там у инвалидов заведуешь?
— Отделом маркетинга и промоушена, — ответил Мухин и добавил, уже обращаясь к Людочке: — Вы знаете, инвалидское общество не платит налогов. Поэтому я вроде как при них, но и вроде как бы и сам по себе. Приходится отстегивать главному инвалиду, но инвалиды ведь тоже есть хотят, правда?
Людочке оставалось только согласиться с этим бесспорным утверждением. А комната наполнялась новыми гостями. Первой вошла дама с тяжелым бюстом; каблуки ее цокали по паркету так громко, будто в бунчуковскую квартиру вступил кавалерийский полк. Это была Муся Кирбятьева, известная массовому читателю под псевдонимом Марина Ожерельева. На полшага позади Кирбятьевой держался Эдик Панургов, подвижный мужчина в синей водолазке, который одной рукой легонько поглаживал знаменитую детективщицу ниже талии, а другой поправлял очки в старомодной оправе; при этом он сардонически улыбался и подмигивал то ли Каляеву, то ли Пшердчжковскому, словно давая знать: «А вот и я!». За ними вошел Виташа Мельников; под пиджаком в крупную клетку на нем были желтая рубашка и ярко-красный галстук.
При виде Виташи Каляев виновато потупил очи долу. Но Виташа, похоже, и не думал укорять его. Спокойно протянул Каляеву руку. Каляев пожал ее и, повинуясь неожиданному порыву, обнял Виташу. От Виташи тонко пахло каким-то заморским одеколоном.
— Ну как ты? — выдохнул Каляев.
— Ничего, — сказал Виташа и показал глазами на Людочку. — А ты, я вижу, все так же.
— Ничего, — в тон Виташе ответил Каляев; ему польстило, что тот помнит о его репутации неотразимого ухажера. — Стараюсь поддерживать форму. Да и ты, говорят, теперь не промах по этой части...
Пока Виташа собирался с ответом, между ними втиснулся Бунчуков.
— Накрываем, братцы, на стол, то есть на шкаф. Еще Зойка обещала прийти, и даже не одна, а с сюрпризом, но это, как всегда у Зойки, не наверняка. Все остальные в сборе. Сядем, а там уж и поговорите.
— Сюрприз — это имя? — уточнил Каляев.
Бунчуков приосанился и возгласил:
— Работают все радиостанции Малого Урюпинска. Сегодня осуществлен запуск очередного серийного мужика «Сюрприз 127» с известной всем женщиной-исследователем Зоей Ковальской на борту...
— Не смешно, — остановил его Каляев. — Особливо имея в виду, что она наша общая боевая подруга.
— Не смешно так не смешно, — не стал спорить Бунчуков и убежал за скатертью.
Каляев был прав: если кто и мог претендовать на статус «общей боевой подруги»,так это Зоя Ковальская. Однажды, еще во времена «Рога изобилия», случайно появившись в их компании, Зоя пришлась ко двору. Всем она была хороша, а маленький пунктик — втайне Зоя отождествляла себя с Лилей Брик и искала своего Маяковского — выглядел милой безделицей. Что греха таить, кое-кто использовал этот пунктик в корыстных целях; тон задал Каляев, но скоро получил отставку, поскольку при наличии у него жены играть роль Лили Брик было затруднительно; потом его последовательно сменяли Бунчуков, Портулак и по недоразумению принятый за писателя Мухин; этот ряд был дополнен окололитературными мужчинами со стороны. Роман с Портулаком едва не закончился для Зои достижением желанной цели, но Вадик, испугавшись ее напористости, однажды не явился на свидание, перестал подходить к телефону и не без труда отстоял свою независимость. Зоя к неудачам относилась философски и зла не помнила; с Портулаком — да и со всеми прочими своими любовниками — она умудрилась сохранить прекрасные отношения, равно как и видимость своей недоступности для всех тех, кто в число любовников не попал.
Вокруг шкафа началась суета. Появилась скатерть с аппликациями из серебряной фольги, изображающая батальную сцену в нескольких эпизодах, а именно попытку Бунчукова вступить в Союз советских писателей; бунчуковские друзья хорошо знали эту скатерть, изготовленную из двух больших красных флагов теперешней американкой Варькой Бодровинской под неусыпным руководством Бунчукова. Бунчуков скатерть любил и доставал только по особо торжественным случаям. Нынешний случай был как нельзя более торжественным. Во-первых, Бунчукову исполнилось сорок, что, как известно, происходит в человеческой жизни нечасто, а во-вторых, Бунчуков не далее как три недели назад разъехался с последней по счету женой и еще не успел отметить это событие в дружеском кругу; лежащий на полу шкаф был как раз следствием этого разъезда — великодушный Бунчуков сгоряча подарил его бывшей супруге на память о себе, но не сумел протащить в дверь и оставил лежать на спине по среди комнаты. Пока он решал — возвращать шкаф на прежнее место, туда, где теперь висело знамя, или разобрать и вынести по досточкам, — шкаф прижился в роли стола, тем более что стол в отличие от шкафа в дверь пролез и навсегда покинул Бунчукова.
В центре шкафа-стола разместились подарки. Здесь были: бутылка водки «Праздничная» и зонтик — от Портулака, бутылка греческого коньяка и кнопочный нож — от Панургова, шампанское и икра — от Мухина, украшенные автографами автора две книги Марины Ожерельевой с жуткими рожами убийц на суперобложках и букет гвоздик в блестящей фольге — от Кирбятьевой, чашка с нарисованными на ней зубами, у которой, стоило поднять ее, отваливалось и начинало клацать дно, — от Виташи Мельникова, недопитая Герасимом и Пшердчжковским бутылка водки «Российская» германского происхождения — от Герасима и, разумеется, бутылка со змеей— от Каляева и Людочки. Подарки окружал частокол пивных бутылок.
Кувертов — Бунчуков настаивал на этом слове — было устроено двенадцать, по три с каждой стороны шкафа; два лишних — для Зойки Ковальской и ее Сюрприза. Каждый куверт состоял из тарелки, вилки, рюмки и полулитровой пивной кружки. В углу комнаты стояла отставленная после гибели грибного супа за ненадобностью сиротливая стопка глубоких тарелок. Супа Бунчукову и в самом деле было жалко — на него пошли отборные подосиновики, собственноручно собранные и высушенные в прошлогоднем августе.