«Бедный Витя...» — подумал Вятич, но вслух произнести это не рискнул.
Через полчаса все пятеро были в отделении милиции. Затем Любимов развез всех по домам и к себе попал в начале пятого утра. Чтобы не будить спящую супругу, он прилег в гостиной на диване и, проведя в тяжелой полудреме часа три, поднялся крайне раздраженным. Съел свой обычный завтрак, состоящий из овсянки и кусочка голландского сыра, выпил чашечку кофе со сливками и отправился на работу. Первое, что он сделал, войдя к себе в кабинет, — это позвонил домой Игоряинову, почти не сомневаясь, что трубку возьмет сам президент «Прозы», но ответила его мымра жена. Ничего утешительного о судьбе мужа она сообщить не могла.
— Хороши в саду у нас цветочки, — сказал Любимов в пространство и склонился над рукописью Сергея Тарабакина.
Отсутствие Игоряинова нынче поутру, как ни странно, устраивало Олега Мартыновича. Рукопись мастера героико-эротического жанра возникла на его столе не случайно, но без согласования с президентом «Прозы». Более того, сегодня в кабинете Любимова должен был появиться и сам автор этой рукописи.
На контакт с Тарабакиным директор издательства пошел скрепя сердце. Худо- бедно, но в кругах читательских «Проза» имела имидж издательства рафинированного и всем даже, случалось, издавала поэтов-авангардистов, например, известного Дмитрия Моноклева. Жаль только, что утонченность издательского вкуса приносила совсем мало денег, и Любимов, в отличие от привыкшего витать в облаках Игоряинова, предчувствовал в недалеком будущем угрозу финансового краха. Необходимо было что-то предпринимать, и он не нашел ничего иного, как вступить в переговоры с Тарабакиным и кое-какими другими авторами, раскрученными издательствами-конкурентами. Игоряинова он намеревался поставить перед фактом. Что же до Тарабакина, то Любимов намеревался заняться его рукописью лично и уговорить автора сгладить те места, которые могли бросить тень на репутацию «Прозы».
С таким настроем он оттолкнул от себя воспоминания о событиях прошедших суток и приступил к чтению героико-эротических приключений.
Если бы Иван Мухин хотя бы слегка представлял ночь, которую ему предстоит провести у Людочки, он наверняка предпочел бы отправиться домой, пусть даже и потратившись на частника. Но Мухин, несмотря на свои сорок с хвостиком лет, был наивен и неизменно надеялся на лучшее. Конечно, он не ожидал, что Людочка упадет ему в объятия при отце и так некстати подвернувшемся Портулаке, но рассчитывал на нормальный ночлег. Утром ему предстояло доставить образцы чая клиенту; клиент этот был хитер, мог объегорить, и потому следовало иметь ясную голову.
Увы! Когда портвейн, принесенный Бородавиным, был выпит и Мухин, зевая так, что становились видны все тридцать два его великолепных зуба, уже собирался по проситься на боковую, — тогда с Владимиром Сергеевичем случился приступ бурной деятельности. Причин тому существовало, по меньшей мере, три. Во-первых, любивший пообщаться Владимир Сергеевич получил редкий шанс выговориться перед новыми людьми. Во-вторых, он недопил портвейна и надеялся раскатать Бородавина еще на бутылку. А третьей, самой главной причиной, заставившей Владимира Сергеевича забыть о сне, был интерес, который он ощутил к гостям Людочки.
У Мухина, вероятно, имелись деньги. Это в глазах Владимира Сергеевича было одновременно и достоинством, и недостатком, потому что бизнесменов он равным образом уважал и презирал. Уважал за богатство, а презирал потому, что — по его непреклонному убеждению, подкрепленному соответствующими цитатами, — настоящая духовность с большими деньгами несовместна. Портулак же, наоборот, впечатления богатого человека не производил, но был ближе к понятию Владимира Сергеевича о духовности. Сам не чуждый пиитических досугов, Владимир Сергеевич воспринимал каждого сочинителя с ревностью и, когда Людочка представила Портулака как поэта, просто не мог не обратить на него жало своего критического ума. Но когда запал иссяк, а особенно после распития бородавинского портвейна, столь ловко организованного поэтом, Владимир Сергеевич заметно подобрел и возвратил Вадиму ранг потенциального жениха.
Произошла и еще одна вещь, всегда происходившая с Владимиром Сергеевичем после употребления горячительного. Внешне он не менялся и даже говорил вполне связно, однако мысли его путались, и частенько в голове его приготовлялся такой винегрет, что он и сам не понимал, откуда что берется. В таком состоянии Владимира Сергеевича посещали самые выдающиеся идеи. Сейчас он подумал, как славно было бы поселиться всем вместе — Мухину, Портулаку и ему с Людочкой. Мухин будет продавать чай и зарабатывать на жизнь, Портулак писать стихи, Людочка ходить на работу, а он, Владимир Сергеевич, всем давать советы, а в свободные от этого занятия минуты — изобретать, изобретать, изобретать...
Кстати, об изобретениях. Возжаждав произвести на женихов — да и не женихов уже, а товарищей по общему быту и творчеству — неизгладимое впечатление, Владимир Сергеевич надумал показать, что он тоже не лыком шит, и повел всю компанию к себе в комнату. Сначала была продемонстрирована стоящая на кирпичах кабина цельнодеревянного автомобиля, вся в дырках от сучков, но зато с вкраплениями красного дерева, оставшегося от реставрационных работ; под кирпичи был подложен топор — видимо, для лучшей устойчивости.
Результаты реставрационных работ тоже были предъявлены, для чего все переместились в Людочкину комнату. Здесь стояла тяжелая купеческая мебель, разбавленная парой игривых козеток в стиле рококо, и книжный шкаф с косыми полками, левая сторона которого была изрядно выше правой. Когда-то Владимир Сергеевич купил по дешевке в комиссионном магазине два разновеликих разбитых шкафа и в ходе реставрации соединил их в одно неимоверное сооружение. Левая половина гибрида была красного дерева; именно ее детали украсили деревянный автомобиль. Сбоку на шкаф кнопкой была прикреплена вырезанная из журнала бумажная иконка с изображением девы Марии.
— Ваш папа — знатный краснодеревец, — сказал Портулак Людочке, но она никак не успела отреагировать на его замечание, потому что Владимир Сергеевич опять повлек гостей в свою комнату.
Он шел впереди, гордо выпрямив спину, пленившую скульптора Кербеля, и тащил под руку Бородавина. За ними следовали Портулак и Людочка. Последним, вяло перебирая руками по стене, двигался Мухин.
— Была у меня мечта, — сказал Владимир Сергеевич, расположив слушателей полукругом, — построить дачку по собственному проекту. Чтобы дом был, как башня, этажей этак в двенадцать, и на каждом этаже одна комната с откидной мебелью на крючках, как на морских судах. Вокруг башни я намеревался вырыть ров, наполнить его водой и разводить нутрий. Из ихнего меха, между прочим, можно шить шубы, а мясо ихнее полезно в высшей степени. Летом в этом рве плескались бы внучата... — Тут глаза Владимира Сергеевича разбежались в стороны, потому что одним он посмотрел на ухмыляющегося Портулака, а другим обвел квелого Мухина. — Но еще не вечер! И есть еще порох в моих пороховницах, — оптимистично продолжил он. — Вокруг дачки мы насадим ореховых деревьев — и фундук, и арахис, и миндаль, и грецкие. На эту оказию я изобрел незаменимый автомат. Вот!
Владимир Сергеевич нырнул под кровать и выволок оттуда нечто позвякивающее, состоящее из многочисленных шестеренок, велосипедной цепи и подвешенной к ней на шпагате килограммовой гири. Потом порылся в хламе на полу, нашел ручку от мясорубки и приладил сбоку своего агрегата.
— Итак, берем орех, — сказал он, огляделся в поисках ореха, но, не найдя, издал утробный звук и лихо сдернул с руки часы. — Отводим ручку... — Он сделал ручкой пол-оборота, отчего шестеренки пришли в движение, потащили цепь, а та, в свою очередь, приподняла над полом гирю. — Затем кладем орех туда, где стояла гирька, и резко возвращаем ручку в прежнее положение!
Трах-бах-тарарах! Шестеренки отработали обратно, судорожно дернулась цепь, и гиря упала на часы.
— Что и требовалось доказать! — удовлетворенно сказал Владимир Сергеевич, поднося разбитый циферблат к глазам свидетелей опыта.
— А нет ли у вас точно такого аппарата, но для открывания бутылок? — полюбопытствовал Портулак.
— Точно такого? — загорелся идеей Владимир Сергеевич. — Я понял ваш замысел: вы предлагаете совместить в одном автомате две функции! Богатая мысль!
— Надо отпраздновать рождение мысли, — сказал Портулак блаженно улыбающемуся Бородавину. — Как вас зовут?
— Сила Игнатович, — отвечал Бородавин.
— Это неспроста! От вас, Сила Игнатович, так и веет силой и... и... — Портулак обнял ветерана за плечо. — Сходите, пожалуйста, Сила Игнатович за портвейном.
«Здорово!» — подумал Владимир Сергеевич. Его приязнь к Вадику росла как на дрожжах. Он был поэт и облик — от длинных ног до косички, болтающейся на затылке, — имел поэтический, но в то же время обнаруживал и несомненную практическую жилку. Так, сам того не зная, Портулак в качестве потенциального жениха опередил Мухина на полголовы.
Пока Бородавин ходил за портвейном, они с Владимиром Сергеевичем обсудили плюсы и минусы совмещения двух функций в одном агрегате, потом очень быстро опустошили принесенную бутылку, причем Бородавину налить позабыли, но зачем-то уговорили выпить целый стакан безучастного ко всему Мухина. Когда невысокий Бородавин, томительно выглядывавший из-под руки Портулака, но робевший напомнить о себе, понял, что его обошли, и слабо запротестовал, поэт в желании восстановить справедливость послал его за новой бутылкой. На этот раз портвейн разделили по-честному на четверых, что и проконтролировал Владимир Сергеевич, проведя кривым ногтем по каждому стакану.
Ночь между тем подходила к пределу, за которым темень, покрывающая мир, уже именуется ранним утром. Людочка, всегда стесняющаяся пьянства отца, вздыхала, свернувшись калачиком в углу кухонного диванчика; Бородавин и Мухин куда-то запропастились — никто не заметил когда; а Владимир Сергеевич и Вадик вели разговор о научно-технической революции и ее влиянии на духовные устремления человечества, в том числе и на такой тонкий предмет, как поэзия.