— Только что был, — сказал он. — Покурю, говорит, пойду на воздухе. Он как вышел на балкон, так ты в комнату и зашла...
Как раз в этот миг они бы могли услышать доносящийся с лестницы топот убегающего Портулака. Но вместо того, чтобы обратиться в слух, Людочка перегнулась через перила и обратилась в зрение. Ей показалось, что внизу лежит нечто, напоминающее человека, и даже точно — человек.
— Папа... папа... — прошептала Людочка белыми от ужаса губами, показывая пальцем куда-то в пол. — Папа... он там... упал...
Она медленно вошла в комнату, присела на табурет, верх которого Протопопов в период увлечения живописью использовал как палитру, сейчас, правда, совершенно высохшую, — но в следующее мгновение подскочила и, в чем была, выбежала на лестницу, нажала кнопку лифта, но дожидаться грохочущей колымаги не стала и сломя голову полетела вниз. Владимир Сергеевич последовал за ней. Если бы оба не были столь стремительны, то, несомненно, заметили бы приоткрытую дверь соседней квартиры и блестевший в образовавшейся щели внимательный глаз Силы Игнатовича.
Фигура, которую Людочка узрела сверху, на поверку явилась игрой теней. На всякий случай Владимир Сергеевич сделал круг по площадке перед домом, но ничего особенного не углядел.
Наверх поднимались молча. Владимир Сергеевич жуликовато улыбался: он не сомневался, что Портулак отсиделся на балконе у Бородавина и встретит их в квартире. Пробежавшись по лестнице, он почему-то перестал опасаться Людочкиной негативной реакции на появление портвейна. Да и то: должна же она понимать, что ему следует снять стресс.
Но Портулака в квартире не оказалось. Посидев еще немного и не сказав друг другу и десятка слов, отец и дочь разошлись по комнатам. К тому времени у каждого сформировалась своя версия происшедшего. Владимир Сергеевич полагал, что Портулак слышал их разговор и удалился, дабы не ставить его в неудобное положение; это увеличило симпатию будущего тестя к будущему зятю. Людочкина версия поначалу была куда менее ясной. Она сразу провела параллель между пропажей Вадика и инцидентом, который случился накануне в издательстве, но лишь после нескольких часов сна, очнувшись, как от удара, сообразила, что только два человека — она сама и Каляев — так или иначе имеют отношение к обоим происшествиям.
Да, разгадка далась Людочке во сне, подобно тому как Менделееву приснилась таблица химических элементов. Людочке открылось, что Каляев воздействовал на Портулака, так же как и на Игоряинова, а Людочка послужила — тут ей пришло в голову удачное научное слово — ретранслятором его черных мыслей. Почему Каляев поступил так с Игоряиновым, девушку интересовало мало, а с Портулаком и вовсе вопросов не возникло — Каляев отомстил поэту за то, что тот увел Людочку. Что же до Мухина, то бедная ее головка уже забыла о его существовании.
Людочка встала и зашлепала босыми ногами к телефону. Она дала себе клятву разыскать Каляева и поговорить с ним начистоту. Телефона Каляева она не знала, но догадалась позвонить своей подружке, работавшей секретарем в журнале, в котором публиковался Бунчуков. Та перезвонила еще кому-то, и через полчаса номер бунчуковского телефона оказался в распоряжении Людочки. После этого Людочка позвонила Бунчукову и поговорила с Виташей, быстро оделась, нанесла на лицо боевую раскраску и поспешила на работу. Она опаздывала, но не слишком переживала. Игоряинов, из-за которого приходилось вставать ни свет ни заря, нынче был далеко, где- то в промежутке между калимагнезией и калиной, омываемом разными морями и проливами...
8
Любимов никогда прежде не читал Тарабакина и не встречался с ним. По мере того, как он погружался в «Титанового льва», автор все больше представлялся ему развратным коротышкой с пухлыми чувственными губами и бегающими глазками. Любимов так и видел, как Тарабакин сидит за компьютером и сладострастно бацает по клавиатуре толстыми, похожими на маленькие сосиски пальцами, а вокруг него бродит обнаженная гурия, которую он, ради пущего вдохновения, хватает за разные интимные места. Судя по количеству книг, вышедших у мастера фэнтезийной эротики, он мог на свои гонорары завести не одну гурию.
Сам роман, насколько Любимову удалось понять, повествовал о приключениях героя-великана Б’Эггрза, который через всякого рода препятствия пробирался к столице планеты Балландры, чтобы свергнуть захватившего престол колдуна Гаруна и вернуть бразды правления в руки законного императора. В пути Б’Эггрзу сопровождала фея Юя, чьи магические способности должны были, как намекал автор, помочь великану, когда он наконец доберется до дворца жестокого узурпатора. Каждый абзац был обильно полит кровью, причем Б’Эггрз проявлял поразительную изобретательность в способах умерщвления своих многочисленных противников: одного, например, он убил зубочисткой, проткнув ему сонную артерию, другого скормил хищным балландрийским воробьям-пираньям, охочим до человеческого мяса, третьего принудил проглотить механическую муху, которая принялась жужжать и биться о стенки желудка, в результате чего случилось прободение... Отрубленных же голов, распоротых животов и раздавленных конечностей вообще было не счесть.
Совершив дежурное убийство, Б’Эггрз очаровывал какую-нибудь красавицу и совершал с ней половой акт в самых невероятных условиях — скажем, начинал, повиснув над пропастью на ненадежной тонкой веревке, а заканчивал в водах бурной реки, куда они падали после того, как веревка все-таки обрывалась. Каждое такое любовное приключение Тарабакин описывал со смаком, не упуская малейших деталей, называя женские гениталии райскими вратами, священным лазом, уютной пещерой и даже норой Высокого Неба, а мужские — божественным стержнем, нефритовым столпом и почему-то кадуцеем. Между битвами и осеменением местных дам Б’Эггрз не забывал и о своей спутнице Юе, которая, стоило ему «ввести свой нефритовый столп в ее уютную пещеру, сладостно сотрясалась и непроизвольно меняла облик, — однажды Б’Эггрз обнаружил, что держит в объятиях королеву, и отшатнулся в трепете, но в следующее мгновение под ним снова лежала Юя, прекрасная и желанная».
Любимов как раз добрался до очередного соития Б’Эггрза и Юи. «Она, — читал Олег Мартынович, — затрепетала, раздвинула ноги и явила миру прекрасный бутон с нежно-розовыми лепестками. Это был вход в райские врата, и кадуцей Б»Эггрза дрожал, готовый ворваться внутрь, подобно воину передового отряда. Юя вскинула ему на встречу лобок, и он вошел в ее тело, как в храм».
Любимов был в кабинете один, но все равно поглядел по сторонам, будто опасался, что кто-нибудь может поймать его за чтением этой похабщины.
— Н-да... — с тоской промычал он, — тело не храм, а мастерская, и человек в нем работник...
В дверь постучали. Олег Мартынович мельком взглянул на часы: большая стрелка едва перебралась через цифру десять, завязал тесемочки тарабакинской папки, отложил ее и крикнул:
— Входите.
Он полагал, что это Людочка, и уже вознамерился выговорить ей за участие во вчерашней путанице, но в кабинет вошел пожилой человек с потертой хозяйственной сумкой. Запахло тройным одеколоном. Человек поставил сумку на кресло, извлек две увесистые папки, попробовал перехватить их другой рукой, но не удержал и уронил на стол рядом с папкой Тарабакина.
— Прошу прощения, — сказал он и протянул Любимову руку. — Моя фамилия Бородавин.
Олегу Мартыновичу более ничего не оставалось, как привстать и ответить рукопожатием.
— Я ветеран войны и труда, награжден орденами Отечественной войны обеих степеней, Красного Знамени, а также Богдана Хмельницкого первой степени. Награждение последним, как вы, наверное, знаете, производилось за особые заслуги в организации сопротивления в тылу врага. За всю войну им награждено около трехсот человек, так вот — я один из них.
— Присаживайтесь, — указал Любимов на кресло.
Этот ветеран был ему совсем неинтересен, но не мог же он заставить стоять — пусть даже во время краткого разговора (директор полагал, что разговор будет кратким) — пожилого и столь заслуженного человека.
— Спасибо, — поблагодарил Бородавин, переставил сумку, в которой звякнули бутылки, на пол и расположился в кресле. — Вот принес вам мемуары, воспоминания о боях-пожарищах, так сказать...
— Превосходно! — Любимов состроил радушную гримасу. — У нас есть прекрасный специалист по операциям в тылу врага Гай Валентинович Верховский. Он прочитает вашу рукопись, выскажет свое суждение, ну и вообще...
Любимов прищелкнул пальцами, довольный, что таким хитрым образом отомстил Верховскому за вчерашнее. Он хорошо знал этот сорт авторов — никогда никуда не спешащих, настырных, прилипчивых, как репейники, готовых часами отлавливать чело века, от которого зависит судьба их обычно бездарной и никому не нужной рукописи.
— Рад познакомиться с товарищем Верховским, — сказал Бородавин.
— Вот и чудненько. — Любимов озабоченно посмотрел на часы. — Он сидит на против моего кабинета по ту сторону коридора, слева — вторая дверь.
Но Бородавин остался в кресле.
— Я хотел бы, — сказал он, протягивая Любимову одну из папок, — чтобы мою рукопись прочитали вы. Лично.
Олег Мартынович нервно поднялся на ноги, но все ж таки проявил терпение и отодвинул бородавинскую папку на край стола осторожно, почти деликатно. Бесцеремонный с подчиненными, он, когда дело касалось людей посторонних, смирял свой нрав и оттого становился занудным и многословным.
— Есть определенный порядок, — заговорил он, глядя поверх источающей удушливый запах одеколона головы Бородавина. — Он включает в себя все этапы прохождения рукописи через издательские инстанции. Рукопись читает кто-либо из редакторов и пишет свое заключение. Если мнение редактора положительно, рукопись читает главный редактор, а после его одобрительного отзыва рукопись попадает ко мне. Я понятно объясняю?
Бородавин молча кивнул.
— Так что же вы хотите? — спросил Олег Мартынович с тяжелым вздохом.