— Почему же «якобы»? — сказала долго молчащая Людочка. — У нас дома стоит собрание Достоевского, и там, кажется, эти «Записки» есть...
— «Записки»-то есть, — согласился Каляев, — но писал их не Достоевский. Помилование императора запоздало, и петрашевцы, в том числе и Достоевский, были рас стреляны. Чтобы скрыть злодеяние, жандармы отправили на каторгу двойников расстрелянных — своих агентов. При этом учли, что Достоевский уже приобрел кое-какую известность в литературных и читательских кругах. Среди сотрудников Третьего отделения был найден поручик Белкин, не чуждый изящной словесности, и — понеслось! Воротившись с каторги в Петербург, этот поручик за два года опубликовал «Дядюшкин сон», «Униженных и оскорбленных» и упомянутые «Записки из Мертвого дома». Потом Белкин получил звание штабс-капитана и уехал на повышение в Вятскую губернию, а жандармское стило передали некоему прапорщику, который надежд не оправдал. В наказание его отправили в Туркестан, и после этого в жандармском корпусе расцвело коллективное творчество. Нижний никому не известный чин писал, передавал рукопись вышестоящему начальнику, тот вносил правку и отправлял по инстанциям дальше, — и так вплоть до самого верха. В результате за несколько лет после «Униженных и оскорбленных» автор по фамилии Достоевский не опубликовал ни одного сколько-нибудь стоящего романа. Тогда личным соизволением императора Александра II Освободителя из Вятки отозвали Белкина, дали ему звание ротмистра и вновь посадили в писательское кресло. После «Идиота» он стал подполковником, после «Бесов» — полковником. После успеха «Братьев Карамазовых» Белкину светило генеральское звание, но он, и прежде склонный к картишкам, вину и женщинам легкого поведения, не вынес гнета чужой незаслуженной славы, ударился в загул и трагически погиб, будучи задран цыганским медведем.
— Замечательно! — донесся откуда-то дробный смех Верховского.
— И где же вы это прочитали? — спросила Паблик Рилейшнз.
— В «Вопросах литературы», в шестом номере за прошлый год, — твердо ответил Каляев.
— В «Вопросах литературы»? — переспросила Паблик Рилейшнз и быстро удалилась, как бы показывая, что разговор еще не окончен.
Если бы Каляев и Людочка прислушались, они бы, несомненно, услышали, как в коридоре ее перехватил Верховский и со словами: «Ах, Изабелла Константиновна, милая! Мы ведь с вами, хотя и виделись, еще не здоровались сегодня!» — попросил поцеловать ручку. Но Каляев и Людочка, наконец-то оставшись вдвоем, ни к чему не прислушивались — они ожидали друг от друга каких-то слов.
9
Очнувшись, Иван Мухин долго не мог понять, где находится. Комната, в которой он лежал, почему-то вызвала у него ассоциацию с трюмом корабля — сходство усиливали полумрак и то, что комната раскачивалась; хотя, надо признать, Иван никогда в корабельном трюме не был и слабо представлял его устройство. Он принял вертикальное положение и, несмотря на усиление качки, сумел добраться до окна и раздвинуть шторы. Яркий свет хлынул в комнату и осветил мухинское тело цвета разбавленного молока. Иван смежил веки и прислонился щекой к стеклу. Сознание понемногу стало проясняться.
Он вспомнил, как гуляли вчера у Бунчукова, как ехали в метро с Людочкой и Портулаком и как Владимир Сергеевич рассказывал о снежном человеке. Последнее его воспоминание о прошедшей ночи являло фантасмагорическую картину, написанную кистью явно больного воображения: в левой части картины неумолимый, увеличенный до размеров комнаты агрегат со страшным грохотом крушил часы, а в правой бешено крутил колесами, но не сдвигался с места деревянный автомобиль. Дальше память Мухина сплошь занимало не поддающееся определению нечто, в котором смешивались вкусовые и зрительные ощущения, — это нечто имело грязно-красный цвет и привкус портвейна.
Пошатываясь, Мухин обогнул стул с беспорядочно наваленной одеждой и заметил лежащую на столе записку. «Иван, простите, не знаю, как Ваше отчество! — писал Бородавин. — Издательские дела вынудили меня уйти рано, и я не хотел Вас будить. Ешьте, что найдете в холодильнике, хлеб на столе, под салфеткой. Если будет нужда поправить здоровье, то лекарство на балконе, в ящике. Дверь захлопните. Если что — звоните. Теперь навсегда Ваш...» Далее следовал лихой росчерк.
Мухин повертел в пальцах записку и со вздохом облегчения вспомнил, как он сюда попал и что это за квартира. Жуткий деревянный автомобиль наконец умчался вдаль, а механизм для разбивания часов принял натуральные размеры и остановился. Издатель-бизнесмен кое-как оделся, передвинулся к холодильнику, обнаружил там сыр и кусок колбасы, но есть не стал — брезгливо понюхал и спрятал обратно. Потом от ломил кусочек хлебной корочки и пожевал.
Его чуть не стошнило. Он мешком упал на стул и вдруг почуял идущие отовсюду многочисленные запахи — главным в этом букете был крепкий рыбный дух. Обострившееся обоняние Мухин отнес на счет похмелья, но в следующую секунду обнаружил у себя поразительный слух. Воздух вокруг переполнялся шумами, из которых он легко вычленил звук электробритвы за стеной справа и капающую в раковину воду за стеной слева.
Все это здорово походило на галлюцинации, и Мухин незамедлительно поставил себе диагноз — «измененное состояние сознания». В «Энциклопедии паранормальных чудес» статья про это самое измененное состояние сознания (или, ради удобства, сокращенно ИСС) стараниями Марксэна Ляпунова заняла целых четыре страницы. «Энциклопедия» утверждала, что наиболее талантливые экстрасенсы, а уж тем более индийские йоги, тибетские махатмы и дагомейские колдуны после длительных тренировок обретают способность ввергать себя в ИСС в любой момент и на какое угод но время, но и обычным людям путь в ИСС тоже не заказан: для этого им нужно было «прийти в сильное эмоциональное возбуждение, подвергнуться применению алкоголя или наркотика». Сознание человека, оказавшегося в ИСС, подключается к некой информационно-распорядительной системе (ради удобства — ИРС), в которой содержатся сведения обо всех событиях — прошлых, происходящих и будущих. С помощью ИСС и ИРС «Энциклопедия» объясняла ясновидение, вещие сны, существование привидений и кое-какие другие таинственные вещи.
Мухин горячо одобрил эту наукообразную галиматью и даже про себя позавидовал людям, добивающимся славы путем извлечения из ИСС блестящих ясновидческих достижений. Но, «подвергнувшись применению алкоголя» и осознав, что находится в ИСС, он даже не сделал попытки подключиться к ИРС, а направился на балкон, чтобы воспользоваться лекарством, о котором говорилось в записке Бородавина.
Вообще-то, пить портвейн, и к тому ж дешевый, не входило в обычай Ивана Мухина. Он предпочитал напитки более здоровые и изысканные — например, джин-тоник; в теплую погоду, если никуда не надо было идти, он любил развалиться в кресле у холодильника и попивать ледяное шампанское. Конечно, и сейчас он мог выбраться на улицу и выпить пару бокалов в ближайшем кафе, но, во-первых, до кафе еще надо было дойти, и, во-вторых, — как учил его грамотный в таких делах Марксэн, — подобное следовало лечить подобным: при отравлении портвейном в качестве лекарства годился только портвейн.
«Галлюцинации — слуховые и нюхательные... обонятельные! — думал Мухин, ковыряя пластиковую пробку. — Это все потому, что я смешал водку, шампанское, пиво и портвейн...» И отчасти он, безусловно, был прав.
Запах портвейна показался Мухину отвратительным. Он все-таки налил вино в подвернувшуюся под руку металлическую кружку и выпил, стараясь проглотить сразу, чтобы не ощутить вкуса, как делал это в детстве с рыбьим жиром. Сдержал рвотный спазм и прислушался к происходящему в желудке. Но вскоре опять переключился на внешнюю среду; вот что мешало ему по-настоящему прийти в себя — смешение окружающих звуков и запахов! Он даже испугался, поняв, что слышит то, что, в принципе, слышать не может, — скрип лебедки торчащего за окном строительного крана, до которого по прямой было метров восемьсот. «Майна!» — закричал маленький человечек на крыше строящегося дома, и кран, подчиняясь его команде, опустил плиту.
«И жена не вовремя уехала...» — почему-то подумал Мухин. Тут его мысли перескочили на клиента, с которым сегодня утром было назначено рандеву. Владимир Сергеевич не ошибся: индийский чай, представленный образцами в мухинской авоське, изготовлялся из второсортного грузинского на бывшей картонной фабрике. Клиент знал об этом не хуже Мухина и потому желал платить за чай как за грузинский, чтобы самому продавать, разумеется, по цене индийского. Мухин же хотел получить с него оптовую цену индийского. Читателю эти головоломные подробности ни к чему. Достаточно сказать, что разговор Мухину предстоял нелегкий.
«Вира!» — закричал далекий рабочий. Мухин поднял голову, упер взгляд в висящие на стене ходики с медной табличкой под циферблатом: «Дорогому тов. Бородавину — от соратников» — и снова плеснул в кружку, но пить не стал. Пора было собираться. Прихватив кружку и бутылку, он вышел на лестничную клетку и позвонил к Протопоповым.
Владимир Сергеевич был дома, поскольку заступал на ночное дежурство. Он успел проводить дочь, немного поколдовал над микроскопом, ибо намеревался усовершенствовать его таким образом, чтобы при надобности использовать как телескоп, и как раз закончил писать сочинение на заданную тему «Моя встреча со снежным человеком».
«Дабы не усложнять работу ученых, которые, вероятно, еще займутся научной обработкой моего наблюдения, — писал Владимир Сергеевич, — я обопрусь исключительно на объективные факты. До 1973 г. я работал врачом на судах Мурманского морского пароходства, ходящих по трассе Северного морского пути, и получил известность как один из самых активных рационализаторов. Но моя страсть к изобретательству не нашла в пароходстве необходимой поддержки. В знак протеста я списался на берег и устроился врачом в сельскую амбулаторию на берегу Ковдозера, расположенного в южной части Мурманской области.
Берега Ковдозера богаты грибами и ягодами, сбор которых составляет едва ли не основное занятие населения близлежащих деревень. Но это занятие затруднено из-за сильной заболоченности местности. Известны случаи, когда в непроходимых болотах гибли целые крестьянские семьи. Поэтому мой проект болотохода на гусеничном ходу (надувные гусеницы из списанных автомобильных камер) со специальными приспособлениями для среза грибов и стряхивания ягод в плетеные короба был, как я считаю, весьма кстати. Но моя идея встретила непонимание у косного руководства сельсовета, которое всячески препятствовало ее воплощению, из-за чего работы по постройке болотохода осуществлялись втайне.