Вокруг всего этого и вертелись мысли Каляева, когда он ехал в лифте, а потом искал, по указанию вахтера, в лабиринтах здания коменданта. Каморку коменданта, а точнее комендантши, ибо это оказалась молодая женщина в мини-юбке и полупрозрачной блузке, он в конце концов нашел, но тут выяснилось, что слесарь уже неделю в запое и когда выйдет из него — неизвестно.
— Что же делать? — растерянно сказал Каляев.
— Не запираться, если знаешь, что тебя кондрашка может хватить. Что, вовсе никаких признаков жизни не подает?
Каляев развел руками.
— Ладно, что-нибудь соображу, — пообещала комендантша.
— И на том спасибо! — Каляев направился к лифту.
На седьмом этаже в коридоре, куда выходили комнаты, арендуемые «Прозой», тол пилось уже человек десять. Несколько голосов доносилось из предбанника перед кабинетом Игоряинова, и среди них выделялся раздраженный баритон Любимова:
— Скажите, Люда, — говорил Любимов, бодая воздух головой, украшенной бородкой в пепельно-серых завитках. — Вы точно никуда не отлучались после того, как Виктор Васильевич вошел в кабинет?
— Ну сколько же можно! — не менее раздраженно отвечала Людочка; в другой момент она бы уже пустила слезу, чтобы отделаться от назойливого директора, но происшествие с Игоряиновым выбило ее из привычной колеи. — Конечно же, никуда! Я разбирала почту, когда Виктор Васильевич прошел к себе, и продолжала ее разбирать, пока не вошла Вера Павловна...
— Когда я вошла, — уточнила Вера Павловна, — вы не разбирали почту, а стояли возле стула, на котором сидел молодой человек... Кстати, где он?
— Молодой человек? Как интересно! — саркастически сказал Любимов. — Неудивительно, что вы не заметили, как ушел Игоряинов.
От такой несправедливости из глаз Людочки брызнули неподдельные слезы.
— Так он же Игоряинова ждал! — выкрикнула она. — Виктор Васильевич, прежде... прежде чем закрыться, сказал, что к нему должен прийти... как его... Каляев!.. И пусть подождет... Вот он и сидел. И мы вместе стучали и кричали!..
— Каляев? Андрей Каляев? — сказал Любимов, еще больше распаляясь от Людочкиных слез. — Ах, так тут у вас был Каляев?!
— Да, Каляев! — с вызовом отвечала Людочка, прямо-таки физически ощущая не доброе отношение Любимова к Каляеву и оттого проникаясь к Каляеву симпатией. — Между прочим, очень приятный человек.
Эти слова, сказанные Людочкой в порядке самозащиты, в этаком бездумном фрондерском порыве, окончательно вывели Любимова из себя.
— Вот он, этот ваш приятный человек! — Любимов схватил опрометчиво оставленное Людочкой на столе «Пиршество страсти». — Вот он, этот ваш приятный Каляев.
Присутствующие проследили, куда указывает палец Любимова, и прочитали на титульном листе: «Перевод А. Н. Каляева», а Людочка еще и отметила про себя необязательные слова «этот ваш», вспомнив, что Каляев все время употреблял их, говоря об Игоряинове.
— И вот еще этот ваш Каляев! — Любимов яростно пролистал книжку и ткнул в последнюю страницу, где среди выходных данных значилось: «Редактор А Н. Каляев». — Но самое занятное не это, Людочка моя дорогая! — Любимов сделал жест, подобный тому, каким патриции, сидящие на трибуне Колизея, обрекали на смерть проигравшего схватку гладиатора. — Самое занятное то, что ваш приятный Каляев никакой не редактор и не переводчик, он автор этого паскудства. Его разве что Счастьин по части литературного эксгибиционизма переплюнул. Дик Стаффорд — он же Андрей Каляев.
— Личной персоной! — сказал, поклонившись, Каляев, который на протяжении монолога Любимова стоял в дверях.
Учитывая, что литературные вкусы Олега Мартыновича и Людочки расходились кардинально, лучшей рекомендации Каляеву сделать было невозможно. Людочка подозревала, что именно телепатические и прочие экстрасенсорные способности Каляева виноваты в тишине, наступившей в кабинете Игоряинова, и не сказала до сих пор об этом лишь потому, что опасалась насмешек Любимова, — так вот Людочка решила ни под каким соусом не выдавать Каляева.
— Полюбуйтесь! — сказал Любимов, окидывая Каляева взглядом; и хотя трудно было понять, на чем конкретно Олег Мартынович пытается заострить всеобщее внимание, Каляев стушевался.
— А дверь так и не открыли? — спросил он тихо, словно понимая, что сущей безделицей отрывает людей от важного занятия.
— В самом деле! — сказал Любимов и метнул «Пиршество страсти» через всю комнату в урну. — Люда, пошлите кого-нибудь за слесарем!
— Так его и посылали! — сказала Вера Павловна, указывая на Каляева.
— Ну и где же результат? — поинтересовался Любимов.
Каляев промолчал. Как-то и впрямь глупо вышло, что он проходил с полчаса и вернулся ни с чем, в то время как с Витей Игоряиновым там, за дверью, что-то случилось, и, возможно, все решают минуты.
— Попробуем сломать дверь, — сказал он и поднял с пола спинку от стула, намереваясь, непонятно как, использовать ее в качестве слесарного инструмента.
— Нет уж, давайте я! — Любимов потянул спинку к себе.
Несколько секунд они мерились силой под взглядами смотрящих из коридора сотрудников издательства, и бесспорно, что более молодой и не страдающий, в отличие от Любимова, геморроем и камнями в почках, Каляев в конце концов посрамил бы директора перед подчиненными, но тут на пороге комнаты возникла комендантша с фомкой под мышкой. Любимов и Каляев одновременно выпустили спинку, и она упала им под ноги. Комендантша походкой манекенщицы прошла к двери и просунула фомку под створку.
— А ну навалились дружно оба! — скомандовала она. — Весом своим давите, она и сойдет с петель!
Дверь так и сделала — с тем дополнением, что выворотила с мясом замок и, совершив пируэт, едва не прихлопнула Любимова и Каляева. Еще не смолк грохот падения, как Любимов стремительно вбежал в кабинет. На столе светился экран ноутбука, рядом лежала телефонная трубка, из которой неслись частые гудки. Игоряинова в кабинете не было.
— Чертовщина какая-то! — сказал Любимов. — Куда же он делся? Дверь действительно была заперта!
— Выходит, что все-таки снаружи, а не изнутри, — сказала Вера Павловна и с сожалением посмотрела на Людочку.
Людочка же бросила взгляд на створку двери, перегородившую проход, уронила голову на руки и зарыдала.
Через некоторое время, когда ушла комендантша, сотрудники издательства разбрелись по рабочим местам, а Любимов, переместившись за толстые двойные двери своего кабинета, принялся раздавать руководящие указания, рядом с плачущей Людочкой остался один Каляев. Впрочем, и Людочка уже не плакала, а лишь для вида промокала глаза платочком с вышитой на нем кокетливой кошечкой.
— Это все из-за меня, — грустно сказал Каляев. — Почему-то в последние годы мои встречи с Игоряиновым или Любимовым всегда приводят к чему-нибудь такому... ненормальному. Попытки совместить несовместимое... — Он махнул рукой. — Бестолковое занятие!
Людочка посмотрела на него, не отнимая платочка от лица, и, хотя ничего не поняла, на всякий случай улыбнулась. Но тут же придала своему облику серьезное выражение, — она вспомнила, что Олег Мартынович Любимов не выносит любовные романы и их сочинителей, а Людочка, если честно, побаивалась директора «Прозы». Олег Мартынович, поруководив и поостыв, ибо ничто не действовало на него столь умиротворяюще, как осуществление руководства над кем бы то ни было, мог с мину ты на минуту появиться на пороге. Это нехитрое соображение мигом заставило Людочку выпрямиться и холодно сказать Каляеву:
— Извините, мне нужно работать.
Каляев хмыкнул и прошел в кабинет Игоряинова.
— Ишь ты, а ноутбук у него славненький, с факсом. Много баксов стоит. На зеленый длинный бакс он купил красивый факс, — срифмовал Каляев.
Людочка не выдержала. Она подхватилась со стула, вбежала в кабинет и почти умоляюще заговорила:
— Пожалуйста, уходите отсюда, я вас очень прошу. Вам-то что, у вас с ними свои отношения, и вы уйдете, а мне выслушивать потом.
— Хорошо, ухожу, — сказал Каляев, но с места не сдвинулся. — Так вы идете к Бунчукову?
Происшедшие события напрочь вытеснили приглашение Каляева из Людочкиной головки. Она задумалась на мгновение, и этого оказалось достаточно, чтобы Каляев отвлекся и, опережая ее ответ, спросил:
— А что это Игоряинов — купание здесь производил?
И точно: Людочка только сейчас заметила, что длинный полированный стол для заседаний, составлявший с игоряиновским столом букву «Т», покрыт островками засохшей розовой пены, похожей на мыльную. Присмотревшись, она увидела пену и на столе Игоряинова, и на многочисленных бумагах, и даже на компьютере, который Игоряинов называл «мой маленький друг» и берег, как зеницу ока. Каляев ковырнул ногтем верхушку бледно-розового островка и поднес палец к носу.
— Цвет как у земляничного, но пахнет скорее хозяйственным, — сказал он.
Людочка тем временем увидела, что пена густо покрывает сиденье игоряиновского кресла и свисает с подлокотников сосульками, разглядела ее брызги на полу и на стенах — чем дальше от стола, тем их было меньше, — и даже на увенчанной ветвистыми рогами лосиной голове, доставшейся издательству от предыдущих арендаторов помещения и служившей Игоряинову вешалкой.
— Утром ничего этого не было, — сказала Людочка неуверенно; она уже ни в чем не была уверена.
— Угу. Этого утром не было, а Игоряинов был, а теперь Игоряинова нет, а это есть, — глубокомысленно изрек Каляев, вглядываясь в экран компьютера, на котором сиротливо чернели всего три слова: «ПЕРСПЕКТИВНЫЙ ПЛАН ИЗДАТЕЛЬСТВА». — Таинственный стал, однако, Виктор Васильевич человек. Он, должно быть, молниеносно похудел и в форточку просочился. Уж очень общаться со мной не хотелось... Так вы идете к Бунчукову или нет? Между прочим, отсутствие вашего четкого ответа удерживает меня в этом помещении. А ведь не ровен час явится Любимов и — сами понимаете...
Каляев демонически ухмыльнулся, а Людочка засмущалась, поскольку он прочитал ее мысли, и от смущения сказала неожиданно просто: