Мухин уставился в потолок.
— Гляди веселей! — потрепал его по плечу Владимир Сергеевич. — Напрягись и вставай! Потом ноги сами пойдут!
Мухин приподнялся на локтях.
— Слышу, — сказал он, — как почки на деревьях лопаются...
— Поэзия? — нахмурил брови Владимир Сергеевич, вспомнивший, что стихи вчера читал другой гость. — Тоже балуешься?
— Слышу, — глухо, как из бочки, продолжал Мухин, — как бабки внизу семечки лузгают и разговаривают...
— Хм... — Владимир Сергеевич посмотрел на него с сожалением. — И что же они говорят?
— Говорят, что дочка какого-то протопопа двух мужиков вчера ночью привела, — без всякой интонации сказал Мухин.
Владимир Сергеевич бросился на балкон. Старушки внизу на скамейке сидели, но как он ни силился разобрать, что они говорят, не сумел. Вернувшись в комнату, он спросил неприязненно:
— Шутки шутишь?
— Нет, я слышу, — скорбно и убедительно произнес Мухин; он теперь сидел, глубоко утопая в кроватной сетке. — И запахи, запахи!.. Что же это такое у меня? И-эс-эс...
Владимир Сергеевич не знал, что такое и-эс-эс, и потому на всякий случай сделал паузу, прежде чем сказать:
— Да, моя фамилия — Протопопов, и друзья, — Владимир Сергеевич провел рукой в воздухе волнистую линию, которая, вероятно, должна была символизировать друзей, — зовут меня Протопопом. Иногда так зовет меня любя и родная дочь. Не вижу в этом ничего дурного. Бородавина, например, Бородавкой зовут. Это во-первых. А во-вторых, называя себя и своего товарища мужиками, ты тем самым делаешь грязные намеки на мою дочь, которая ввела вас в мой дом, который оказал вам гостеприимство, которое способны оказать не все и не всегда!.. — Он запутался в придаточных предложениях и замолчал.
— Я правда слышу, — с такой тоской произнес Мухин, что у Владимира Сергеевича пропала охота настаивать на сатисфакции. — Только голоса и звуки перемешиваются, и не все могу разобрать. Како... какофония в ушах. И с обонянием черт-те что творится — от запахов хоть умирай... Есть феномен такой паранормальный, я название забыл, когда человек очень слабые запахи воспринимает. — Мухин свесил ноги с кровати и попытался встать. — И шея болит! Окарябался, кажется... Не посмотрите, что здесь у меня?
Протопопов надел очки с круглыми стеклами, одна дужка которых держалась на канцелярской скрепке, подвел гостя ближе к свету и увидел на его шее слева, чуть ниже скулы, четыре небольшие, симметрично расположенные ранки. Вместо ответа он взял с верстака зеркальце на длинной ручке, которым пользовался, когда требовалось заглянуть в недра какого-нибудь сложного аппарата, и продемонстрировал ранки самому Мухину.
— Ничего не помню, — сказал издатель-бизнесмен. — Я вел себя... как?
— Да так... Никак.
— Образцы мои отдайте. Побыстрее, если можно... — Мухин понуро направился в коридор. — Я не могу... Запах чеснока...
Владимир Сергеевич сбегал за образцами и заодно запихнул в авоську мемуары Бородавина.
— Поэту передай, Вадиму, — указал он на папку, — и скажи ему, пусть заходит. А это тебе, для «Энциклопедии*. — Он сунул Мухину в нагрудный карман сложенный вчетверо листок бумаги. — Сам-то доберешься домой?
— Я не домой, мне еще к партнеру насчет чая договариваться, — ответил Мухин и ввалился в вызванный Протопоповым лифт.
Владимир Сергеевич вернулся к себе, допил портвейн, закусил его мойвой и по шел доламывать микроскоп.
Последнюю сигарету Олег Мартынович Любимов выкурил лет двадцать назад. С тех пор он не упускал повода подчеркнуть свое отвращение к табачному дыму. При нем беспрепятственно курил один Вятич, и то, чтобы лишний раз не травмировать нежную нервную систему Олега Мартыновича, не делал этого в его кабинете. Вот и сейчас, выслушав пересказ беседы со следователем, Вятич извлек трубку, но не закурил, а стал вертеть ее в руках. Он полулежал в кресле, вытянув ноги далеко под стол Любимова; рядом с ним на стуле, положив на колени прозрачную папочку с документами, сидел главбух «Прозы» Дмитрий Иванович Куланов. Любимов, не в силах оставаться на месте, слонялся по кабинету из угла в угол.
Главное уже было сказано, и до прихода срочно вызванного Павла Майзеля, совладельца адвокатской конторы «Майзель и Лабух», можно было разойтись и заняться текущими делами, но Олег Мартынович не мог утихомириться.
— Нет, они там определенно с ума посходили, — говорил он, имея в виду милицию. — Как это можно без всяких доказательств, без каких-либо данных, огульно...
Идиотизм! И-ди-о-тизм! — повторил он раздельно по слогам.
— Может быть, кто-нибудь настучал? — предположил Куланов.
— Ага! — Любимов подскочил к главбуху. — Что? Кто? Что вообще можно настучать? Кто-то видел, как мы с вами, подобно татям в нощи, напали на Игоряинова?.. В каком бреду и кому это придет в голову? Чушь! Деньги не поделили! Сколько у нас на счету? Точно, Дмитрий Иванович, до копейки...
Куланов вынул из папочки листок с цифрами. Любимов, уже успевший отбежать к окну, скакнул обратно, подхватил листок и на ходу принялся изучать.
— Да, не густо, — сказал он. — Деньги от «Глобуса» поступили?
— Уже ушли, — флегматично ответил главбух. — Вы же сами распорядились заплатить за офсетную бумагу. И правильно: где еще найдем такую дешевую бумагу? Правда, у нас возникли трудности с обналичиванием...
— Обналичивали-то зачем? — спросил Вятич, поигрывая трубкой.
— Так бумага же левая, потому и дешевая. Ясно, что им наличка нужна! Мы хотели перекинуть деньги, пришедшие от «Глобуса», Бубличному будто бы за склады, чтобы он нам, как обычно, на следующий день их минус свои три процента уже наличными вернул, но от Бубличного позвонили — что-то у них там с крышей. Словом, могли туда перекинуть, а обратно ничего не получить. Поэтому мы заняли наличку у «Савака энд Джули», а перечислили деньги «Секстету». Тому должна «Джулия», дочерняя фирма «Савака энд Джули», — в общем, между собой они разберутся.
— А бумагу как оформлять будем? — спросил Любимов.
— Оформим. В первый раз, что ли? — беспечно ответил Куланов.
— Чудесно! — Любимов сжал кулаки и звучно столкнул их перед своим лицом. —
Лучше не бывает! К нам с минуты на минуту может нагрянуть следствие, которое будет копать все подряд, потому что толком не знает, что именно ему нужно, а у нас висит в воздухе бездокументная бумага на семьдесят с лишним тысяч! Вы понимаете меня,
Дмитрий Иванович?!
— Не кипятись, Олег, не кипятись! — поморщился Вятич и разжег трубку.
— Пересмотрите всю документацию с начала года! — приказал Любимов. — Мы по-черному кому-нибудь гонорары в этом году платили?
— Платили. Вы же сами распорядились...
Любимов безнадежно махнул рукой.
— И за прошлый год документы посмотрите, — добавил он после паузы. — Оставьте свою команду работать на ночь. Мы отметим их ударный труд.
— В прошлом году у нас все отлично сошлось, — заметил Куланов.
— У вас сошлось! А у следствия и налоговой полиции, боюсь, не сойдется!
— Придется лезть в архив, — сказал Куланов.
— Вам лень?! Вам не хочется рыться в пыли?! Хорошо, я сам! Миша, перестань дымить у меня в кабинете, и так, как в аду! — выкрикнул Любимов, выбежал в коридор и решительным шагом направился к кладовке. — Люда, дайте мне ключ от архива! — крикнул он по дороге.
Людочка не отозвалась, что и неудивительно, поскольку они с Каляевым находились как раз за той дверью, которую Олег Мартынович намеревался открыть. Господи, как же она ошиблась, когда, затащив Каляева в кладовку и защелкнув задвижку, сказала: «Здесь нам никто не помешает. Рассказывайте!» И Каляев, поняв, что отделаться от Людочки не удастся, и уже не имея ни сил ни желания придумывать что-либо похожее на правду, рассказал все как есть.
— Ужас какой!.. — отреагировала на услышанное Людочка, но тут за дверью заговорил Любимов, и ее мысли побежали в другом направлении. — Затаитесь, — шепнула она Каляеву в самое ухо. — И свет, свет! — Она щелкнула выключателем. — А то увидят свет из-под двери!.. Не сумеют открыть и уйдут.
— Люда, долго нам еще ждать ключ! — заорал за дверью Любимов.
— Да ее нет у себя, — сказал голос Куланова.
— Я пороюсь у нее в ящике. — Шаги Любимова удалились.
— Не надо, у меня где-то был дубликат.
Людочка узнала голос Бориса Михайловича Похлебаева. Шаги Любимова снова раздались у самой двери.
— Что вы копаетесь! — подстегнул он Похлебаева.
— Олег Мартынович, ну что вы, в самом деле?! — заговорил Куланов. — Неужели мы сами не разберемся с нашими папками. Я человек раньшего времени, и все у меня, насколько позволяет нынешняя жизнь, в ажуре.
— Нет, я все должен контролировать сам! — зашумел Любимов. — В этом бардаке необходимо все контролировать! Здесь исчезают ключи, секретарши, президенты. Странно, что все издательство еще не ухнуло в тартарары!
— Вот, возьмите ключ, — сказал Похлебаев.
— Ой! — пискнула Людочка.
Затаив дыхание, они с Каляевым слушали, как Любимов проворачивает ключ в замке.
— Не открывается, — сказал он. — Но замок прокручивается.
— Дай-ка я! — сказал новый голос, и в кладовку проник сладкий запах трубочного табака.
— Вятич, — прошептала Людочка.
— Нет, не открывается, — констатировал Вятич. — Что-то с замком.
— Олег Мартынович, звонят, спрашивают Игоряинова. Что сказать? — послышался голос Веры Павловны.
— Пусть звонят ему домой... Черт, как все мне надоело!..
— Сейчас уйдут, — снова зашептала Людочка в каляевское ухо.
— Молчи лучше, услышат! — ответил Каляев.
Они стояли у самой двери плечом к плечу, и как-то само собой вышло, что Каляев взял Людочку за талию. Любимов за дверью произнес:
— Документы все равно нужны, так что придется ломать дверь. Сумасшедший дом какой-то, издательство сломанных дверей.
— А у нас же мастер как раз работает, — сказал Похлебаев.
В это мгновение Людочка все-таки решила заметить каляевскую руку. Она осторожно оттолкнула ее, но рука, будто привязанная, вернулась обратно. Людочка поежилась и надавила посильнее. Дальше случилось нелепое: Каляев руку убрал, и Людочкина ладонь провалилась в пустоту. Теряя равновесие, Людочка ухватилась за что-то, и это что-то со страшным грохотом обрушилось вниз. Людочка и Каляев замерли в неудобных позах.