— Что-то упало, — сказал Похлебаев. — Там точно никого нет?
— Что упало, то пропало, — заметил Вятич. — Что пропало, то не встало, а что не встало...
— Перестань, Миша, дурака валять, — устало произнес Любимов, который опять приближался к состоянию апатии. — Нам нужно открыть вот эту дверь.
Последние слова были, видимо, обращены к подошедшему мастеру — потому что Людочка и Каляев услышали, как новый, совершенно незнакомый голос, витиевато выругавшись, сказал:
— Протяни палец, так вы всю руку отхватите. Я сантехник, а не слесарь или плотник. Мне унитазы чинить положено, а не вставлять и выставлять замки. Если я по доброте душевной согласился починить дверь, то это не значит, что я соглашусь ломать еще одну дверь, чтобы потом ее тоже чинить...
— Сколько? — прервал его излияния Любимов.
Сантехник не успел ответить, потому что Каляев, пытаясь встать поудобнее, зацепил локтем какие-то папки, и они упали на пол.
— Однозначно там кто-то есть! — воскликнул Похлебаев и постучал по двери. — А ну-ка выходите!
— Открываем? — шепотом спросил Каляев.
— Не надо! — непонятно на что надеясь, сказала Людочка.
Но Каляев уже нащупал задвижку, и они явились на свет.
— О, Боже! — Любимов взялся рукой за лоб и привалился к стене. — Так мы, надо полагать, — сказал он, сверля Каляева презрительным взглядом, — собираем материал для очередного любовного романа?
— И так, и этак! — с достоинством ответил Каляев.
— Олег Мартынович, я вам сейчас все объясню! — вскрикнула Людочка.
— Не надо, не надо мне ничего объяснять. Ничего мне не надо, ничего... — пробормотал директор, развернулся и пошел к себе.
— Олег Мартынович!.. — закричала ему вслед Людочка, но Любимов не обернулся.
— Действительно, пока не надо, — сказал, попыхивая трубкой, Вятич. — Иди к себе,
Люда! Пускай он успокоится...
— Это недоразумение, — попытался вызвать огонь на себя Каляев.
— Да уж... — усмехнулся Куланов. — Были когда-то и мы рысаками!
— Вы бы, молодой человек, помолчали! — добавил Похлебаев.
А слесарь-плотник-сантехник ничего не сказал. Почесал стамеской затылок и по шел прилаживать дверь в кабинет Игоряинова.
Через час после описанных событий Каляев позвонил в дверь кирбятьевской коммуналки. Муся встретила его в розовом кимоно, расшитом серебряной нитью. Пока они шли по темному коридору, вдоль стен которого едва угадывались какие-то предметы, она не проронила ни слова. И даже доведя Каляева до своей комнаты, не стала торопить разговор. Что и говорить: выдержка у Муси имелась — не зря носила она милицейские погоны.
Каляев положил свои полотенца на журнальный столик, сел в кресло, закурил и сказал:
— Дело, возможно, серьезное... — Он замолчал, надеясь, что Кирбятьева натолкнет его на какую-нибудь мысль, но русская Агата Кристи сидела, соединив губы в ниточку, и Каляеву пришлось продолжать: — Раз Эдик до сих пор не нашелся, — он выпустил пару аккуратных дымных колечек, — то, стало быть, ему помогли потеряться. Вся надежда на ваши возможности. — Он кивнул на китель, небрежно брошенный на диване.
— Дайте мне сообразить... — сказала Кирбятьева. — Так! Кому он мог перейти дорогу?.. Кому он мог помешать, такой тепличный, беспомощный?..
— У него была идея какого-то журнала. Может быть, что-то связано с этим? — на ходу стал выдумывать Каляев. — Там возникли какие-то спонсоры. Журнал, по расчетам, получался убыточный, и спонсировать его хотели, естественно, для того, что бы отмывать деньги. И эти бандиты могли... Не так разве?..
— Это я во всем виновата!.. — сказала Кирбятьева и неожиданно пустила слезу. — Никакие это не бандиты, не спонсоры, это он от меня ушел...
— Можно позвонить? — прервал ее Каляев, испугавшись, что Муся начнет рассказывать о своих взаимоотношениях с Эдиком.
Телефонный аппарат стоял на маленькой тумбочке возле письменного стола, все пространство которого занимали ровные бумажные стопочки; поверх каждой скрепками были приколоты карточки с надписями: «Верстка», «Корректура-1», «Корректура-2», «Текущее», «Идеи и замыслы», «Служебные бумаги», «Разное», а также «Волк приходит в полночь», «Смерть приходит и уходит» и «Караван идет в никуда». Под последними тремя, вероятно, скрывались новые сочинения Марины Ожерельевой. По организации все это напоминало дерево каталогов на экране компьютера.
Каляев позвонил Феде Буркинаеву; у того, однако, трубку не сняли. Тогда он набрал код Новосибирска и через секунду услышал Прохоренкова.
— Привет! — радостно закричал Каляев. — У тебя все нормально?!
— В общем и целом, — ответил Прохоренков и стал оправдываться: — Слушай, старик! Твоя повесть задерживается ненадолго, у нас тут с бумагой напряженка, и типография цену заломила, но ты не переживай. Месяц-другой, и все будет на мази!
— Да я не за этим, — сказал Каляев. — Я... узнать, как ты там. Значит, все у тебя нормально?
— Да вроде, а что такое?
— Ничего, просто так. Кстати, ты с Максимовым контактов не имел?
— Я уже год, как ничего о нем не слышал.
— Вот и я, — сказал Каляев. — Даже телефон его потерял. Не дашь?
— Дам, конечно. А что такое?
— Ностальгия по прежним временам заела. Хочу всех наших ребят собрать.
— Всех уже не соберешь... Ты про Диму Каплю знаешь, наверное...
— Что... Капля? — спросил Каляев.
— Умер Капля. Спился. Он ко мне прошлой весной заезжал по дороге на Колыму. К каким-то золотодобытчикам нанялся в подмастерья. Три дня у меня прожил и не просыхал ни минуты. А в декабре жена его позвонила... Запил прямо на прииске. Его из артели поперли сразу. Он продолжал, пока деньги не кончились, а потом чуть ли не побирался...
— Похоронили его где?
— Там же где-то и похоронили. Жене сообщили месяца через полтора после того, как все случилось. На могилу она не поехала... Помнишь, какие он рассказы писал?
— Да, добрые-добрые... Послушай... — Каляев помялся, прежде чем сказать, — но ведь тела Димы никто не видел... Никто из знакомых его не хоронил, а милиция наша всегда готова напутать.
Каляев поймал острый взгляд Кирбятьевой.
— В худшее как-то легче верится, — сказал Прохоренков.
— Жалко Диму, хороший был мужик, талантливый...
— Оттого-то и спился, оттого-то и умер, что хороший и талантливый... Значит, тебе телефон Максимова? Записывай, диктую.
Каляев взял со стола кирбятьевскую ручку и записал номер на первом попавшемся листке. В трубке затрещало.
— Алло, алло! — закричал Каляев. — Саша, ты меня слышишь?! Алло!.. Не слышит, — пожаловался он Кирбятьевой, — оборвалось... Я еще один звонок сделаю, ладно? — сказал он, нажимая кнопки собранной из разноцветных колец ручкой, на которой было выгравировано золотыми буквами: «Ст. л. Ожерельевой — от вставших на путь исправления читателей и почитателей из отряда N° 7». — Алло, это квартира Максимовых?! Будьте добры Николая!.. Что? Ищут?.. Нет, это его знакомый... Часа полтора назад? Нет, это не я вам звонил. Извините... — сказал он с помертвевшим лицом и надавил пальцем на рычажок. — Вот так-то, Муся... Я не думал... не верил... Сейчас соберусь с мыслями и расскажу вам все. У вас выпить ничего нет?
— На кухне, в холодильнике, — ответила Кирбятьева; она, как видно, была из тех редких женщин, которые перед лицом больших неприятностей или тем паче опасности умеют взять себя в руки и не задавать лишних вопросов. — Есть водка и молдавское сухое.
— Лучше водки, — сказал Каляев и, когда Муся вышла, позвонил Бунчукову.
Но того по-прежнему не было дома.
Каляев прошелся по комнате, потом увидел, что все еще крутит в руках листок с максимовским телефоном, перевернул его и обнаружил на обороте запись, сделанную правильным ученическим почерком: «Возможные названия: 1) „Корректор смерти”, 2) „Пятничный убийца”, 3) „Пропуск в рай”». Он понял, что ненароком вторгся в творческую лабораторию Марины Ожерельевой, и потянулся к стопочке «Идеи и замыслы», справедливо посчитав, что место листку именно там. На верхнем листе в стопочке было написано «Кр. содерж.», что, вероятно, означало «Краткое содержание». Каляев не удержался и прочитал:
«В изд-ве „Поэзия” (владелец Игорь Викторов) гибнут ред., худред., техред., зав- производством, уборщица и, м. б., еще и курьер (трупы разложить постранично). Перед смертью их пытали. Подозрение падает на разных людей. Следствие делает вывод, что убийца — компьютерщик Вячеслав. Он приходит по пятницам проверять работу компьютеров, а трупы находят после выходных. Вокруг Вячеслава сжимают кольцо, но не арестовывают его из-за отсутствия прямых улик. Sіс! Наступает понедельник, и сотрудники, придя на работу, находят холодный обезображенный труп Вячеслава.
Тогда в изд-во корректором внедряют ст. л. милиции Ангелину Татаринову, очаровательную блондинку лет 25. Она выясняет, что все погибшие накануне смерти совершили мелкие производст. ошибки. Татаринова вносит в рукопись ошибочную правку и получает от владельца изд-ва Викторова (брюнет с разноцветными зрачками) просьбу задержаться в пятницу для срочной работы. Когда они остаются одни, Викторов подсыпает ей в кофе клофелин, но она замечает это и меняет чашки. Викторов выпивает кофе с клофелином, набрасывается на Татаринову, заламывает ей руки, связывает и достает инструменты для пыток, которые хранит в сейфе под своими рукописями.
Он — маньяк-графоман. Получив наследство от убитого брата-мафиози и основав изд-во, он мечтает опубликовать свои сочинения, но до поры держит это в тайне, т. к. боится происков недоброжелателей. В ошибках сотрудников изд-ва он усматр. злой умысел, направл. против себя, и потому убивает их.
Татариновой за счет психологического воздействия своей красоты на преступника удается отдалить пытки. Когда она уже находится на волосок от гибели, начинает действовать клофелин. Теряя силы, Викторов заносит нож над беззащитной ст. л., но в изд-во врывается ее жених, к-н милиции Василий Корепанов, почувствовавший неладное, который по своей инициативе страховал Ангелину. Finita!