Я растерялся, потому что понял, что забыл их в гимнастерке, и попытался вернуться в комнату, где переодевался, но она уже была заперта с той стороны.
— Вот так-то, товарищ Бородавин, — сказал этот человек, — никогда не надо терять бдительность. Вот ваши документы.
Он протянул мне документы. Я открыл их и увидел свою фотографию, но фамилия была Чупрынин, а имя имя-отчество Александр Ноевич.
— Это не моя фамилия, — сказал я.
— Теперь ваша! — сказал пожилой человек и указал мне пройти в следующую комнату.
Больше этого человека я не видел. Уже когда мы находились в тылу фашистов, в минуту откровения тов. Бескаравайных сообщил, что он оказался предателем, утром следующего же дня его арестовали и расстреляли. В связи с этим документы на Чупрынина у меня позже отобрали, и с целью запутать врага нам выдали новые документы, но уже с нашими прежними фамилиями.
В следующей комнате я встретился с моими будущими соратниками по оружию и боевым делам. Находился там и тов. Бескаравайных, который приветствовал меня как старого знакомого. Он познакомил меня с бывшими в комнате людьми, потом провел меня в столовую, где меня накормили ужином — перловой кашей со свининой, чаем с сахаром и хлебом (хлеб был черный, но зато без счета!), а затем проводил в комнату, где стояло шесть коек. Пять из них уже были заняты теми, с кем меня знакомил тов. Бескаравайных. Он указал мне на свободную койку возле окна и сказал:
— Отдыхайте, товарищ Чупрынин. Завтра вам придется включиться в учебу. Подъем в шесть ноль-ноль, — и обратился ко всем лежащим: — Спокойной ночи, товарищи! Через три минуты гасим свет.
— Спокойной ночи, товарищ Бескаравайных! —ответили лежащие.
Я разделся и лег. У меня была мысль, когда погасят свет, расспросить кое о чем соседа справа, чье лицо заслуживало доверия. Но свет еще не погас, а я уже заснул. Впервые за полтора месяца я заснул не под грохот орудий или стук колес, а спал раз детым и на простынях...»
...В дверь постучали.
— Секундочку! — крикнул Олег Мартынович, думая, что это Майзель, придал лицу беспечное выражение, свидетельствующее о том, сколь малое значение он придает беспочвенным обвинениям, и пошел открывать.
Но за дверью оказалась Изабелла Константиновна. Любимов, хотя и считал Изабеллу Константиновну отпетой дурой, сам когда-то пригласил ее работать в издательство. Паблик Рилейшнз была школьной подругой его жены Жанны Петровны и даже свидетельницей на свадьбе Жанны Петровны и Олега Мартыновича, а жена — единственным человеком, просьбы которого грозный директор «Прозы» выполнял без рассуждений. Вот уже три года Олег Мартынович расплачивался за свою мягкотелость. Паблик Рилейшнз, чуждая субординации, запросто входила к нему в кабинет и в присутствии сотрудников называла его уменьшительным именем Олежек. Будучи в настроении, Олег Мартынович над этим посмеивался, но в иные моменты с трудом удерживался, чтобы не сказать Изабелле Константиновне какую-нибудь гадость.
— Олежек, мы все возмущены свалившимися на тебя инсинуациями, — сказала Паблик Рилейшнз, переступая порог. —. У меня есть версия!
— Хм... — неопределенно отреагировал Любимов, несколько сомневаясь в том, могут ли инсинуации сваливаться.
— Версия! — воодушевленно продолжила Паблик Рилейшнз, бюстом вдавливая директора в кабинет. — Я знаю, кто убил Виктора Васильевича. Сделать это мог лишь один человек — этот... который сочиняет любовные романы. Он и Люда... Он втянул нашу Людочку, уговорил наивную девочку — ну, ты понимаешь, Олежек, он влюбил в себя девчонку и втянул... Они выкинули Виктора Васильевича в окно, а их сообщники увезли его на машине. То есть уже не его, а его труп... Это точно — там никого больше было! А этот сочинитель...
— Каляев его фамилия, — сказал Любимов.
— Да, Каляев! — воскликнула Паблик Рилейшнз так, будто фамилия и была недостающей уликой, которая должна изобличить преступника. — Этот Каляев крутится здесь уже второй день, а прежде мы его ни разу не видели... Нет, Олежек, это неспроста, преступника всегда тянет на место преступления — почитай классику! Дикая ситуация — убийца, уверенный в безнаказанности, обосновался в издательстве, что бы беспрепятственно уничтожать улики, и будь уверен: он уже все уничтожил. Он нахально измывается над нами, он бросает нам вызов! Да, да, Олежек, — то, что он средь бела дня, когда все издательство в трауре, затаскивает твою секретаршу в кладовку, — это открытый вызов! И к тому же он говорит какие-то глупости о Достоевском и Тургеневе... Представь себе, он пытался внушить мне, что Тургенев был бабник и пьяница, а писал за него Герасим — тот, который Муму. Видимо, он нас всех тут считает дурами...
— Это веский аргумент, чтобы посадить Каляева за решетку, — сказал Олег Мартынович.
— Ты мужественный человек, Олег. Шутить в твоем положении... Но ты зря не хочешь прислушаться ко мне. И, кстати, не только ко мне — на эту версию меня на толкнул Верховский...
— А-а, Верховский... — Любимов поскреб бородку. — Кстати, Белла, передай ему эту рукопись. Сейчас же передай, пока он не ушел. — Он завязал тесемочки и вложил папку с бородавинскими мемуарами в руки Паблик Рилейшнз. — Это срочно. Пусть, кровь из носу, к завтрашнему дню прочитает и даст -заключение.
— Верховский тоже уверен, что Игоряинова убил Каляев, — веско произнесла Паблик Рилейшнз, хотя полчаса назад, когда она поделилась своими соображениями с Гаем Валентиновичем, тот лишь воскликнул: «Замечательно!»— и убежал, не желая слушать дальше. — Как ты не понимаешь?! Если доказать причастность Каляева к убийству, то это снимет обвинения с тебя! — Паблик Рилейшнз ощутила себя полномочным полпредом сплоченного коллектива. — Мы же о тебе печемся! Посмотри в зеркало — на тебе лица нет!..
— Уйди, Белла! — с затаенной угрозой сказал Любимов. — Лучше уйди! Уйди, умоляю!
Паблик Рилейшнз отступила на шаг, глянула Олегу Мартыновичу в глаза и тихо ойкнула.
— Уйди, — повторил он, наступая на нее. — Поскорее уйди, — и неожиданно заорал так, что зазвенели стекла: — Убирайся, черт тебя побери!!!
Крик этот разнесся по издательству; сотрудники вздрогнули, поглубже втянули головы в плечи и принялись изображать трудовой порыв, а Людочка, еще не отошедшая после инцидента в кладовке, тяжело, животом, всхлипнула.
Изабелла Константиновна пришла в себя уже в коридоре; в руках у нее была папка с бородавинской рукописью, перед нею — запертая дверь в директорский кабинет. Постояв немного, она деловой походкой направилась к Верховскому и сказала весьма значительно:
— Гай Валентинович! Олег Мартынович просил это прочитать и высказать суждение. Срочно!
— Уже приступаю, дражайшая Изабелла Константиновна! — молвил Верховский, но, когда Паблик Рилейшнз вышла, отрешенно закурил и ни к чему приступать не стал.Гай Валентинович пребывал в шоке, и его шок имел филологическо-ветеринарный оттенок: только что, листая по какой-то редакторской надобности толковый словарь, он прочитал, что роды у «ежей, барсуков и некоторых др. животных* называются опоросом...
Ближе к концу рабочего дня приехал адвокат Майзель. Выслушав Олега Мартыновича, который, пройдя через фазу наивысшей взбудораженности, опять находился в глубочайшей депрессии, Майзель сделал пару звонков, потом потребовал кофе, от пустил тонкий комплимент Людочке, пришедшей с подносом, и попросил послать кого-нибудь за коньяком.
— А пока, — сказал Майзель, — я расскажу детский анекдот по случаю. Ползут два муравья, перед ними — рельсы. Один муравей попер прямо, а другой говорит: «Умный в гору не пойдет!» — и побрел вдоль колеи.
— А почему этот анекдот по случаю? — спросил Любимов.
Но тут зазвонил телефон, и Майзель ничего не успел объяснить.
— Вас, — сказал Любимов.
Майзель приложил трубку к уху и несколько минут мычал и кивал головой.
— Спасибо, дружок! — наконец произнес он в трубку членораздельно, положил ее на рычаг и поднял глаза на Любимова: — Следователь Вачаганский по соответствующему ведомству не числится, и, вообще, дело по заявлению гражданки Игоряиновой Клавдии Максимовны находится в зачаточном состоянии. Никто вашего президента пока не искал и искать не думал, следовательно, и версий насчет его исчезновения нет никаких. Открывай! — велел он вошедшему с бутылкой коньяка Вовику Нагайкину. — Эх, ребята, лучше бы уж вами занялась милиция!
11
Основатель жанра русского героико-эротического боевика и мастер фэнтезийной эротики Сергей Тарабакин чувствовал себя глубоко уязвленным, хотя и не показал этого Любимову. Он не сомневался, что «создает настоящую литературу» (так было написано в предисловии к его двухтомнику). Однако ему мечталось о том дне, когда в этом убедятся и все остальные — в том числе, разумеется, и эстетические антагонисты, как высокопарно называл Тарабакин бывших «рогизобовцев», с которыми по старой привычке отождествлял «Прозу». При этом эстетических антагонистов Тарабакин презирал — во-первых, за то, что они презирали его, а во-вторых, за то, что их, в отличие от самого Тарабакина, почти не печатали.
Подсознательно он был готов к тому, что антагонисты рано или поздно падут перед ним ниц, и потому не очень удивился звонку Любимова. Зная все это, нетрудно представить, как сильно разочаровал Олег Мартынович мастера фэнтезийной эротики в очном разговоре. Компенсацию Тарабакин мог получить единственным способом — опубликовав «Титанового льва».
Имелось по меньшей мере три издательства, где его встречали с распростертыми объятиями. Вырулив с бульвара на оживленную магистраль, Тарабакин прикинул, что прямо по курсу лежит «Войпобабе», получивший название по начальным буквам фамилий своих основателей — Войтыллы, Померанцева и Бабеля (Бабеля-младшего, как называл себя сам Бабель). Это был бы наиболее подходящий вариант, но не далее как на прошлой неделе «Войпобабе» принял у Тарабакина рукопись «Балландрийской пучины». В пятнадцати минутах езды от «Войпобабе» находилась «Анафора», но и туда накануне он отдал эротико-психоделический роман «На нивах балландрийских». Оставалось ехать аж к кольцевой дороге, где в новостройках обосновалось издательство «Афродита».