— Да, я пойду. Только если Виктор Васильевич сегодня не вернется и если Любимов отпустит...
— На Любимова мы воздействуем посредством телепатии, а Виктор Васильевич не вернется. Он сейчас на Калимантане. Это я его телепортировал, — подчеркнуто серьезно сказал Каляев.
— Где... где?.. — распахнула глазки Людочка.
— На Калимантане. Это такой остров, омываемый водами... — Каляев попробовал вспомнить, водами каких морей омывается Калимантан, но не вспомнил и поэтому сказал: — Вы, конечно, знаете, что все острова чем-нибудь да омываются. — Он перешел на шепот. — О том, что я вам сообщил, вы должны молчать. Никому ни слова. Когда Виктор Васильевич вернется, он ничего не будет помнить, и вы попадете в неудобное положение.
— А почему он ничего не будет помнить? — тоже шепотом спросила Людочка.
— Потому что там его зомбируют, — сказал Каляев и, не меняя тона, добавил: —Это шутка. Я вас жду в половине седьмого — здесь, внизу у входа.
— Лучше не у входа, — прошептала Людочка.
— Тогда я буду ждать тебя на скамейке возле пруда, — сказал Каляев, переходя на «ты». — В полседьмого, смотри не опаздывай!
И он покинул кабинет Игоряинова.
Когда Каляев ушел, Людочка прикрыла глаза, зажала ладонями уши и немного потрясла головой, чтобы понять: не сон ли все, происходящее вокруг. Но, когда она снова стала видеть и слышать, атоллы пены на полированной букве «Т» не исчезли, экран ноутбука по-прежнему был в брызгах, а телефон продолжал мерзко пикать. Людочка положила трубку на место и попутно заметила, что в пепельнице лежит сигаретный фильтр с длинным отростком пепла — будто сигарету прикурили, а потом оставили гореть саму по себе.
Она поднесла пепельницу с чудным окурком к самым глазам и задумалась. Каляев
вдруг показался ей человеком нереальным, да и не человеком вовсе. Что-то в нем было такое... Вообще-то Людочка обожала мистику, но одно дело читать про всяческую чертовщину и совсем другое — сталкиваться с нею в быту. «Он, наверное, сильный гипнотизер, — решила Людочка, воспроизводя, в сущности, часть признания Каляева, и тут же опровергла другую часть этого признания. — И никакой не телепат и не телепортат...» Она не была уверена в существовании такого слова — «телепортат», но сочла его использование в данном случае уместным. Дальнейшие рассуждения Людочки свелись к тому, что Каляев, у которого какие-то сложные отношения с Игорииновым и Любимовым, специально ее загипнотизировал, чтобы поставить совладельцев «Прозы» в дурацкое положение, то есть воспользовался ею как инструментом.
Странно, но это не вызвало у Людочки протеста. Она вспомнила прочитанное в какой-то книжке, что существуют такие пары людей («перцепиент—реципиент» — всплыли в ее головке невероятные слова), которые подходят друг другу, как две половинки мудреным образом разрезанной шпионской открытки, и, соединившись, создают некое новое качество. «Через меня, — думала Людочка, — он воздействовал на Игоряинова, и тот оставил мыльную пену и ушел. Каляев сказал: Виктор Васильевич не вернется. Откуда он знает, если никто не знает? Не договорились же они...» Тут в одно мгновение мысли Людочки скакнули в сторону. Ей представилось, как она разоблачает Каляева, а он, сраженный ее догадливостью, раскрывает карты и предлагает дальше действовать вместе, и они выставляют на смех всех ее и его недоброжелателей. Например, эту старую дуру Веру Павловну с ее вечными бутерброда ми, которая жирными пальцами хватает важные договора, но при этом имеет наглость указывать что-то ей, доверенному лицу обоих руководителей. Хотя и Любимова тоже невредно было бы проучить — скажем, сделать так... сделать так... ну, хотя бы... хотя бы, чтобы у него подвело живот, когда будут какие-нибудь влиятельные американцы, от которых зависят холявные поездки за рубеж. Людочка вообразила картину, как Олег Мартынович хватается за живот, бросает недоумевающих иностранцев и бежит на полусогнутых ногах к туалету, — и рассмеялась вслух...
— Убираетесь? — услышала она, вздрогнула и увидела Любимова, который, судя по улыбке, уже пришел в нормальное расположение духа.
— Да вот... — неопределенно ответила Людочка, вытряхнула пепельницу и поставила на стол.
Любимов проворно обежал букву «Т», у окна задрал голову вверх, будто хотел увидеть край крыши, потом вернулся к двери, засунул руки в карманы брюк, качнулся на каблуках и уставился на лосиные рога — то есть произвел по своему обыкновению серию беспорядочных и необязательных движений. Наглядевшись на рога, он подбежал к дверному проему, обернулся к Людочке и сказал:
— И куда это Игоряинов запропастился?
Людочка, зная манеру Любимова задавать вслух вопросы, обращенные к самому себе, ничего не ответила. Она разбирала бумаги на столе Игоряинова; пена, присохшая к ним, отваливалась противными ломкими бляшками, не оставляя пятен.
— М-да, — поморщился Любимов. — Я вам, Люда, кого-нибудь из девочек на помощь пришлю. И дверь, черт, теперь чинить надо. Если Игоряинов появится или позвонит, вы меня позовите, пожалуйста. И вообще...
Но что «вообще», Олег Мартынович не договорил и убежал, размахивая руками.
Когда президентский кабинет был вычищен и ушли «девочки» — все та же Вера Павловна и бойкая старушка Марина Кузьминична из бухгалтерии, — Людочка заперлась, вынула из урны «Пиршество страсти» и изучила титульный лист и страницу с выходными данными, где фигурировала фамилия Каляева. Ничего особенного там не было, но Людочка, будто хотела увидеть что-то между строк, вертела книжку так и этак, пока у нее не зарябило в глазах. Спрятав «Пиршество страсти» в ящик, она не успокоилась и, стащив с полки тяжелый том Энциклопедического словаря, нашла там между словами «калимагнезия» и «калина» сведения об индонезийском острове Калимантан, омываемом морями Южно-Китайским, Сулу, Сулавеси, Яванским, а также проливами Макасарским и Каримата.
2
Выйдя из «Прозы», Каляев пересек трамвайную линию, перелез через невысокий заборчик и оказался на широкой аллее, огибающей пруд. Здесь купил чебурек и сжевал его всухомятку. Половина чебурека досталась уткам, которые обступили скамейку с Каляевым и нагло хватали его за брюки желтыми клювами, похожими на стоптанные подошвы. Съев чебурек, Каляев вытер руки синим с бордовой полоской платком, на котором затейливо переплетались желтые буквы «А» и «К», и поплелся к метро. Дела впереди не сулили ничего путного, но увильнуть от них было нельзя. Каляев думал с тоской, что раз уж день начался так бестолково, то и продолжится, конечно, ничуть не лучше. И это, как мы скоро увидим, была пророческая мысль.Прежде всего ему надо было забежать в «Эдем» и попытаться получить хотя бы часть денег за вышеупомянутые «Пиршество страсти» и «Поцелуй длиною в жизнь», а также остаток гонорара за вышедшую в прошлом году еще одну книжку — «Страсть на склонах Фудзиямы». Против устоявшегося мнения, платили за эти сочинения плохо. Хозяин «Эдема» по фамилии Андропкин издательским делом занимался как бы между прочим; основной его бизнес заключался в купле-продаже. Каляев бы и фамилию его не запомнил, если бы время от времени ему не попадались торгующие всякой всячиной киоски с вывеской «Андропкинъ». Всем же в «Эдеме» заправлял Гришка Конотопов, однокурсник Каляева и дальний родственник Андропкина, бывший, как он сам о себе говорил, спившимся интеллигентом во втором поколении.
Именно Конотопов подбил Каляева к сочинению любовных романов. Как-то Каляев, не сумев пристроить ни с того ни с сего сочиненный детский рассказ в «Невероятные чудеса», решил, не откладывая, отнести его в «Юную смену» и специально проложил пешеходный маршрут между «Чудесами» и «Сменой» так, чтобы не миновать пивного ларька. Кружка при ларьке была одна — прикованная цепью к прилавку, и очередь стояла громадная, но он сразу не ушел, а потом, когда потерял минут двадцать, уходить стало жалко. Когда он уже почти добрался до цели, в ухо ему горячо зашептали:
— Скажешь, что мы вместе подошли.
Каляев обернулся и с трудом узнал Конотопова, располневшего и обрюзгшего за те два года, что они не виделись.
— Здорово, дружище, — прошептал Конотопов, оглядываясь на очередь. — Ты — как? Чем живешь-поживаешь?
— Так себе... Верчусь помаленьку, сочиняю кое-что.
— Как же, читал в «Полюсе», очень недурственно, — пролил Конотопов бальзам на авторское самолюбие, — хотя и заумно. Платят-то там как?
— На баварское, как видишь, не хватает.
— Не только у тебя, — печально сказал Конотопов. — Но есть идея!
— Какая идея? — бездумно спросил Каляев, хотя делать этого в принципе не следовало, — Конотопов слыл человеком необязательным, и не только слыл, но и был таковым.
— Пока не скажу, — загадочно улыбнулся Конотопов. — Но в случае чего я тебя не забуду.
Когда они достигли прилавка, Конотопов первым схватил кружку, осушил ее в секунду и исчез. Каляев тотчас забыл о нем. Выпив пива, он добрался в конце концов до «Юной смены», но попал к завершению рабочего дня и в отделе прозы застал какую-то незнакомую девицу, которая заговорила с ним так, будто он пришел с улицы, а не публиковался уже дважды в «Смене» с рассказом и даже повестью. Каляев разозлился, потому что надеялся, что в «Смене» рассказ уж точно возьмут и непременно сегодня, и наговорил девице разных гадостей, а потом, разошедшись, надерзил неожиданно появившемуся главному редактору — в общем, сделал не совсем то, что нужно. Рассказ после этого, разумеется, остался при нем. Домой Каляев прибыл крайне не довольный собой, потому что решительно не представлял, где добыть денег; год назад он ушел на вольные хлеба, но скоро обнаружил, что вольные хлеба и хлеб насущный — это две большие разницы.
По дороге он решил, что немедленно засядет за роман, который к тому дню писал уже почти год, но жена прямо в дверях вручила ему хозяйственную сумку и отправила за картошкой; потом, принеся картошки, он был послан за постным маслом, потом пришло время гулять с собакой, фоксихой Машкой, а на закуску сын-шестиклассник явил недюжинную тупость и никак не мог справиться с примером, в котором было навалом дробей, и десятичных и обычных, и хуже того — ответ, который получался у самого Каляева, не хотел сходиться с ответом, данным в конце учебника. Он едва дождался ночи, когда все домашние угомонились, отнес пишущую машинку на кухню, плотно притворил двери, закурил и дождался, пока Машка уляжется на ноги, что тоже входило в ритуал творческого процесса. Но только он вставил лист в каретку, как зазвонил телефон. Каляев схватил трубку, и тут под вздорный лай Машки состоялся исторический разговор с Конотоповым.