— Кирбятьевой он не звонил?
— Еще как звонил! Та в полном трансе. Эдик сбежал от нее на улице... Что же вы так зло Дрюшу разыграли? А тут еще я про Попова... Дрюша во все поверил на пьяную голову, на нем утром лица не было.
— А про Попова ты ничего не сочинил?
— Это Бунчуков и Каляев сочинять горазды. А я что прочитал в газете, то и изложил. Там заметочка куцая была, строчек тридцать от силы. Поднялся на крышу в зимний сад, вниз не спускался, и больше никто его не видел.
— А где сейчас Каляев, не знаешь?
— Домой пойдет, сказал, грехи перед Лялей замаливать.
— Это когда было?
— В начале десятого утра. А что?
— Да, в общем-то, ничего. Дома его нет, но он мог и завернуть куда-нибудь. Ляля его ищет — и сюда звонила, с матерью моей общалась... Понимаешь, никакого розыгрыша не было. Об Игоряинове мы узнали от самого Каляева, о Попове — от тебя, про Максимова — все тоже правда, я проверил.
— А ты не шутишь? — спросил осторожный Виташа.
— Не до шуток... И что, Бунчуков и Панургов больше не обнаруживались?
— Нет. Мы с Марксэном и этим... у которого пять согласных в фамилии, посидели после Каляева минут сорок и ушли. Дверь я запер, ключ на гвоздике висел, я его забрал. Если Борька без ключа ушел, то пусть дверь не ломает, а разыщет меня...
— Сообщу ему, если пересечемся... А скажи, вы не видели у Бунчукова ничего похожего на засохшую пену?
— Какую пену?.. Вспомнил! — вскрикнул Виташа. — Это у Игоряинова в кабинете была пена?
У Портулака по спине побежали мурашки.
-Да...
— И у Максимова?
— Да, да!
— И ты считаешь, что такое что-нибудь могло быть у Бунчукова?
— Ты что-нибудь заметил?
— Нет, ничего. Хотя и не приглядывался...
— Тогда вот что. У тебя какие планы?
— Вечером в театр собираюсь, а пока никаких.
— Отлично. Я иду к Причаликову — это еще один парень из нашей литературной компании. А ты сиди дома, никуда не выходи и жди моего звонка. Съездим потом к Бунчукову и все осмотрим.
— Ты думаешь, что с Борей что-то могло случиться? — дошло до Виташи.
— Ничего я не думаю. Мне вредно думать... — отвечал Вадик. — Ладно. Ты сиди, а я побежал.
На улице он купил бутылочку «Пепси», залпом выпил ее. День был жаркий, не лучше вчерашнего, и, пока Вадик, срезая путь через проходные дворы, дошел до дома,где жила тетка Причаликова, рубашка промокла насквозь.
Женя Причаликов был, пожалуй, самым талантливым из двенадцати «рогизобовцев» и самым неустроенным. Игоряинов писал добротно, Панургов— лихо, Бунчуков поражал знанием низов жизни, Каляев славился глубоким психологизмом, Максимов слыл юмористом, Капля считался хорошим рассказчиком, Прохоренков хитро закручивал сюжеты, Портулак отличался тонким лиризмом, Буркинаев весьма преуспел по части философской прозы и восточных религий, Верушин знал все и вся и обладал недюжинной фантазией, а Попов своими неожиданными текстами заслужил прозвище «наш Дали». Женя Причаликов умудрялся сочетать и то, и другое, и третье. Но, как часто бывает в таких случаях, именно к нему издатели благоволили меньше всего.
Донимали Причаликова и бытовые трудности: он происходил из глухой провинции, но и там не имел ни кола ни двора, а приехав в столицу, не сумел, подобно Каляеву и Панургову, натурализоваться посредством женитьбы. Он жил по студенческим общежитиям, откуда его регулярно выгоняли, и как запасной вариант изредка использовал двоюродную тетку, к которой сейчас направлялся Портулак. На исходе перестройки Причаликов поразил всех сообщением, что женится и уезжает в Израиль. Отъезд его совпал со скандальным уходом «рогизобовцев» из «Прозы», и на «отходной» присутствовали только трое из двенадцати — Портулак, Максимов и Капля. Они не мало потешились, наблюдая редкостную пару — горбоносую и сухопарую Свету, в одночасье ставшую Сарой, и Женю с его рязанской внешностью и рязанским же прононсом. Тогда Портулак предположил, что через два-три месяца, максимум через полгода, Причаликов вернет холостой статус и объявится в родных пенатах.
Все, однако, вышло по-другому. Правда, Сара-Света скоро исчезла из жизни Причаликова, но он безотлагательно вступил в новый брак, причем папа его новой жены владел фармацевтической фирмой. К этому времени относилось письмо, полученное Портулаком от Причаликова, где тот писал, что литературные занятия ненадолго вынужден оставить, но это не беда — есть шанс заработать денег и всю оставшуюся жизнь сидеть в башне из слоновой кости, не задумываясь о хлебе насущном. Последние же сведения о Причаликове дошли до Портулака осенью прошлого года, когда он увидел в магазине изданную в Израиле на русском языке причаликовскую книжку со старыми его вещами и навел справки о бывшем товарище. Выяснилось, что Причаликов занял кресло президента фирмы и часто приезжает в Россию, где у фирмы большой коммерческий интерес. Почему он не похвастался книжкой и даже не позвонил, оставалось строить предположения.
Вспоминая все это, Портулак вошел в подъезд и поднялся в лифте на шестой этаж. Не успел он позвонить, как на лестничную площадку выбежала, бросив дверь открытой, коротко стриженная блондинка, в которой Портулак с изумлением узнал Зою Ковальскую.
— Ты не встретил Причаликова?! — выкрикнула Зоя так, будто сталкивалась на этом месте с Вадиком по пять раз на дню.
— А он, что, приехал? — обрадовался Портулак, с опозданием замечая непорядок в Зоиной одежде: незастегнутую, выдающую отсутствие лифчика блузку, скособоченную юбку и тапочки-«вьетнамки» на ногах.
— Приехал, приехал... — отвечала Зоя. —Ты машину у подъезда не заметил — «вольво» цвета мокрого асфальта?
— Вроде была, — неуверенно сказал Вадик, вспоминая, что у подъезда огибал какой-то автомобиль. — Может быть, в квартиру зайдем?
Зоя вошла первая и бросилась на балкон.
— Нет, стоит. А я думала, на машине смылся, — сказала она, вытянула из груды валявшейся на кресле одежды трусики и стала поддевать их под юбку. — Поворотись, ну как тебе не стыдно!
«А то я не видел», — хотел сказать Вадик, но промолчал и отвернулся к стене, у которой на низкой тахте похабно развалилась постель со сбитыми простынями. На полу возле тахты стоял телефонный аппарат.
— Третьего дня иду по улице, и вдруг на тебе — Причаликов дорогу перебегает. Я ему: «Женя, Женя!» Он сделал вид, будто не слышит, и собрался в машину сесть, но от меня не убежишь! Оказывается, у него тетка еще зимой умерла, и он приехал квартиру на себя оформлять. Я вчера хотела его к Бунчукову притащить, но куда там! Ни в какую!.. Слушай, Вадик, мы свои люди?
— Спрашиваешь! — Портулак обернулся и увидел, что Зоя стоит без блузки, но уже в бюстгальтере.
— Тогда сообщаю тебе: происшедшее между мной и Причаликовым было ошибкой. Моей, разумеется. Я же помню, какой он был несчастненький, так и хотелось приласкать его, приголубить. Увидела его и по старой памяти... Нет, ты послушай! Я спрашиваю: «Что пишешь?» — а он молчит и улыбается. Ну, думаю, у мужика сложный момент духовных исканий, хотя, между нами, на творческую личность он сейчас похож мало — сытый такой, вальяжный, и «вольво» ему очень идет. Правда, это не его машина, он ее у здешнего партнера по бизнесу одолжил. Богатенький нынче Причаликов, и друзья у него богатенькие!.. Ты зачем повернулся, я тебе разрешения не давала!
— В том, что богатенький, не вижу ничего плохого, — сказал Вадик и снова стал созерцать постель.
— И я не видела бы, если... Выпытывала я у него, Вадюля, выпытывала, что он пишет, а он молчал, молчал и как брякнет: «Я вообще уже забыл, как это делается. Недосуг!» Я думала, шутит. Ан нет! Нынче поутру он все и обосновал. Писатель, дескать, голодным быть должен, у сытого по-настоящему не получится. По себе, говорит, знаю. Как ни старался, не получается. Ну он и прекратил писать. Правда, книжечку издал, не удержался, и как удержаться, когда денег куры не клюют. Так сказать, посмертная книжка писателя Причаликова...
— Типун тебе на язык, — сказал Вадик, которого Зоина болтовня уже начала злить. — Ну, издал и издал.
Если честно, то он завидовал Причаликову, который при желании может взять да издать свою книжку.
— Я ему говорю, — продолжила Зоя, — раз сытость мешает тебе писать, то перестань жрать, отдай деньги угнетенным палестинским детям — и вперед! Всего-то делов, если за этим стало! А еще лучше возвращайся в Россию и пиши здесь, тем более что жить теперь тебе есть где. Чего-чего, а в голодные у нас попасть не проблема. «Э, нет! — отвечает. — Я уже отравлен другой жизнью. Да и бизнес не на кого оставить. Тесть помер, жена — дура, ни бельмеса в моей грязи не смыслит». Он какой-то целебной еврейской грязью торгует. Знаешь, есть грязь из Мертвого моря, а это еще из какой-то другой лужи, которую его покойный тесть откупил напрочь, и Женя говорит, что у нас она хорошо идет.
— Значит, Женя от тебя сбежал, — сделал вывод Портулак.
— Нет, это я его от себя отправила! — заявила Зоя.
— Из его квартиры?
— Я его не из квартиры, а в ванную отправила. Думаю, выйдет, и я пойду. А после — прощай, миленький! Мы странно встретились и странно разойдемся, — сильно фальшивя, пропела Зоя. — Как интеллигентные люди, свободные мужчина и женщина, так сказать...
— А он как интеллигентные люди не захотел...
— Не захотел. Понимаешь, я задремала, ночью-то мы не спали почти... — Зоя не натурально застеснялась. — В общем, лежу, а его все нет и нет. Пришлось встать и посмотреть, а его поминай как звали, только ванная вся пеной забрызгана, будто розового слона купали... Слушай, в чем же он на улицу вышел? Брюки, рубашка и даже исподнее на кресле лежат.
Портулак распахнул дверь в ванную. Клочья подсыхающей розоватой пены были повсюду; на полочке у зеркала застыл громадный, с голову ребенка пузырь.
— То-то и оно... — Вадик стал звонить Мельникову. — Ты бы, Зойка, блузку надела. Значит, так, Виташа, — сказал он без всякого перехода, — я от Причаликова. Здесь полно пены. Ты понял меня? Вот так-то... Встречаемся через час у подъезда Бунчукова. Ключ не забудь. Пока.