К сожалению, сутки выброски, так благополучно (если не считать ноги тов. Трапезунда) начавшиеся, далее были не так удачны и даже, можно сказать, трагичны. Когда партсобрание закончилось, мы стали звать Маню Соколову, но она не отзывалась. Поиски ее были долгими, но безрезультатными. Много позже мы поняли, как было дело. Наш лагерь мы разбили на острове посреди топкого болота. Вероятно, Маню привлекли сочные ягоды, она, уходя все дальше, угодила в трясину и утонула. После войны я неоднократно писал письма в вышестоящие инстанции (вплоть до ЦК), что бы в точке погружения Мани были проведены поисковые работы. Ведь она была вакцинирована и, следовательно, осталась жива, даже не будучи в состоянии выбраться со дна болота. Но поиски Мани произведены не были: помешали культ личности, волюнтаризм, застой и перестройка. Это дело будущих поколений.
Кроме того, что нам жалко было Маню, мы потеряли связь с Центром. Манина рация была теперь бесполезной железкой. Единственное сообщение, которое она послала, было о благополучном приземлении. Никто из нас, ни даже тов. Бескаравайных и тов. Трапезунд, не умели обращаться с рацией.
Когда мы поняли, что Маню не найти, тов. Трапезунд провел новое партсобрание, где обсуждались наши задачи в изменившихся из-за утонутия Мани условиях. После этого мы приступили к устройству лагеря, где позже провели больше полугода, с августа 1942 г. по апрель 1943 г. Лагерь был устроен...»
Верховский пролистал еще несколько страниц, подробно повествующих о рытье землянки, потом просмотрел по диагонали рассуждения Бородавина о роли в войне второго фронта и добрался до воспоминаний о боевых акциях. Длинные, с витиеватыми отступлениями описания гибели немецких эшелонов с «многочисленной вражеской живой силой и техникой» он тоже пропустил и продолжил чтение, лишь зацепившись за слова «Невидимая часть айсберга».
«Невидимой части айсберга мы, несмотря на отсутствие руководящих указаний из Центра, уделяли много времени. Местные жители помогали нам с воодушевлением, но после того, как немцам стало ясно, что в районе действует диверсионная группа, и они начали угрожать населению за это расправой, отношение к нам изменилось к худшему. Люди просили нас передислоцироваться в другой район и даже в безлюдные непроходимые леса, многие из них предлагали себя в проводники. Но мы отказывались, так как врагов в тех лесах не было, а мы прибыли для того, чтобы бороться с коварным и ненавистным врагом.
Были, однако, среди селян и те, кто понимал актуальность самопожертвования ради спасения будущих поколений. С такими мы вели постоянную агитационную работу. На коне тут был тов. Трапезунд. Его подход к селянам был тонок. В ход шли прибаутки, частушки и соленые солдатские шутки. Для этих разговоров обычно выбиралась ближняя к лесу деревенская хата, и мы, Вася Плюгин и я, вставали в боевое охранение. С собой на встречи с людьми тов. Трапезунд всегда брал сборник монгольских загадок. Устав партии и эти полные мудрости дружественного народа загадки были единственными книгами, которые имелись в нашем партизанском лагере. Обе эти книги были захвачены тов. Трапезундом с Большой земли.
Я как сейчас вижу перед собой этот сборник монгольских загадок. На передней его обложке был рисунок: „Товарищ Ленин передает товарищу Сухэ-Батору привет для монгольских трудящихся», а на задней обложке рисунок: „Товарищ Сухэ-Батор передает монгольским трудящимся привет товарища Ленина». Монгольские загадки служили как бы для затравки разговора, а потом лился задушевный разговор о текущем моменте, о том, как выбить фашистского гада с нашей святой земли и какую роль должен сыграть в этом патриотический настрой населения на поруганных оккупацией территориях.
Постепенно в каждом из охваченных нами населенных пунктов были выявлены настоящие патриоты, из них был организован партизанский отряд „Варяг». Не скрою, что идея такого названия принадлежала мне. Мы (те, кто был вакцинирован) решили в целях конспирации не раскрывать членам отряда, привлеченным из местного населения, своих настоящих имен и впредь назывались кличками. Например, тов. Бескаравайных превратился в товарища Каравая, Вася Плюгин — в товарища Стремительного, а я — в Орлова.
Равиль Зиннурович Хануманов взял у привлеченных членов отряда кровь на анализ, и были выявлены шесть человек с нужным составом крови, то есть пригодных для вакцинирования. По инструкции Центра, чтобы не раскрывать государственного секрета, вакцинирование надлежало провести втайне даже от этих людей. Поэтому для удобства дальнейших действий тов. Бескаравайных распорядился, чтобы их выделили в особое подразделение и разбили на две тройки, будто бы для выполнения особых задач. Этой группе отвели особую землянку.
Решено было напоить по очереди каждую тройку до бесчувствия и, когда они окажутся в таком виде, провести вакцинирование. Мне и Васе Плюгину эта задача не показалась сложной, до этого у нас уже имелся подобный боевой опыт. После выброски мы провели боевую операцию в одной деревне, когда тов. Бескаравайных по слал нас за салом. Мы с Васей вошли в деревню глубокой ночью и вакцинировали спящих ее жителей, по нашим подсчетам не менее четырнадцати человек. Это была наша с Васей Плюгиным инициатива, предпринятая без указания тов. Бескаравайных и без предварительного анализа крови этих людей Равилем Зиннуровичем Ханумановым. Тов. Бескаравайных объявил нам за самовольство выговор (тем более что сала, по причине бедности населения, добыть не удалось), но, по-моему, был доволен этой акцией.
Одну тройку отобранных партизан из отряда „Варяг» мы вакцинировали без труда. По плану все шло, и, когда дело дошло до второй тройки, мы, эти трое партизан, Вася Плюгин и я, выпили, как и в первом случае, четверть свекольного самогона. Этого, к несчастью, оказалось мало для того, чтобы привести партизан из второй тройки в состояние, пригодное для вакцинирования. Поэтому я направился к тов. Трапезунду, у которого хранился трофейный шнапс. Но тов. Трапезунд сказал, что надо посоветоваться с тов. Бескаравайных (тов. Трапезунд не поверил, что нам не хватило четверти самогона). Пока они согласовывали вопрос, раздался взрыв страшной силы. Землянку, где находился наш соратник Вася Плюгин и партизаны, разворотило полностью. Мы все побежали смотреть, что случилось, надеясь при этом, что Васю Плюгина в качестве вакцинированного беда пощадила.
Тщетны были наши надежды. Васю разорвало в клочья. Погибли и партизаны, находившиеся с ним. Так нам и не удалось узнать доподлинно, что случилось в те короткие минуты, пока я ходил за шнапсом. Тов. Трапезунд высказал мнение, что Вася Плюгин, приверженный долгу, решил-таки вакцинировать отобранных партизан, но они, не будучи в нужной степени бесчувствия и не зная о его благородной цели, оказали сопротивление. Кто-то, наверное, выхватил чеку из гранаты, от взрыва произошла детонация боеприпасов, и взрыв, случившийся в малом замкнутом объеме землянки, привел к полному разрушению людей, бывших в ней...»
Поезд остановился. Верховский поднял глаза и через стекло увидел написанное на стене название своей станции. Прижав к себе одной рукой портфель и рукопись, он проскочил в закрывающиеся двери, но зацепился за кого-то, и рукопись рассыпалась. Часть ее упала на рельсы, а часть оказалась внутри вагона. В руках у Гая Валентиновича осталось несколько помятых листков. Он сунул их в портфель и поспешил домой, к кошке Клотильде.
Каляев изнывал. Прошло уже больше двух часов после звонка Кирбятьевой борцу с диссидентами майору Гилобабову, а вестей от того не поступало. Муся, снова облачившаяся в кимоно, нервничала и курила сигарету за сигаретой. Разговаривать было не о чем. В одну из пауз Каляев вспомнил о своих домашних проблемах, и ему явилась картина: жена Ляля сидит, подперев подбородок костяшками пальцев, и ненавидяще глядит на дверь, через которую он рано или поздно вернется домой.
Каляев знал, что Ляля ждет его звонка. Ждет только для того, чтобы опять не пожелать с ним разговаривать, и такую возможность ей следовало предоставить. Это был старый метод Каляева — телефонными звонками стравливать пар понемногу. Прежде чем жена бросала трубку, он выкрикивал покаянную фразу или же, если она трубку не бросала, смиренно выслушивал все, что она говорила, со всем соглашался, а если становилось невмоготу, принимался отчаянно кричать: «Алло, алло!.. Ничего не слышно. Я перезвоню!..» И перезванивал, но не сразу, а через час-другой и снова выслушивал те же самые слова. В иные дни Каляев успевал переговорить с Лялей таким образом раза три-четыре, и, когда через многие тернии он оказывался дома, у нее не оставалось невысказанных упреков, и даже таких, которые она не высказала хотя бы дважды.
Когда Муся по каким-то своим делам вышла из комнаты, Каляев бросился к теле фону.
— Алло, Лялечка! — закричал он приподнято. — Слава Богу, дозвонился, уже третий час к тебе пробиваюсь. Я тут аванс получил, сто баксов. Может, кроме жидкости этой... ну, которая, ты говоришь, отлично столовые приборы чистит... может, мне еще в продуктовый зайти, а? Какие будут указания?
Ляля молчала.
— Ты меня слышишь?— спросил Каляев, прекрасно понимая, что жена все слышит и не отвечает, потому что думает, как с ним поступить. — Если слышишь, то скажи, пожалуйста, как эта чудесная жидкость называется, все время название ее забываю... А то куплю что-нибудь не то...
— Я слышу, — сказала Ляля. — Я слушаю, что ты там еще будешь врать.
— Ну почему же врать? — очень натурально изумился Каляев. — Вот они, сто баксов, у меня в кармане. А ведь я еще до Конотопова не добрался! — сказал он так, будто Конотопов ждет не дождется, пока он явится за деньгами.
Последние слова были явным проколом.
— А вчера?!.. Ты же вчера к Конотопову ездил!..
— А... вчера не получилось. Понимаешь, там замысловатая история вышла. Конотопов напился и морду себе разбил, а я не разобрался, что к чему. К тому же мясник с топором появился, весь в крови, и я подумал, что это он Конотопова укокошил. Представляешь? — сказал Каляев.