Мы отошли на свои позиции и решили претворить мой план, то есть опуститься в болото. Тов. Трапезунд сказал, что он, когда мы опустимся, обвяжется гранатами и пойдет к немцам якобы сдаваться, а на самом деле, чтобы их взорвать по примеру Сердюка. Но взрываться с немцами он не стал, а сдался как предатель и трус, недостойный звания политработника. От него и узнали фашисты об успешных работах над чудодейственной вакциной, которые вели наши ученые. Я не удивился, когда узнал, что предатель Трапезунд стал отпетым власовским агитатором. Это естественный путь коммуниста, забывшего о том, что он коммунист. Но кара предателя Трапезунда постигла: в конце войны его повесили по приговору полевого трибунала победоносной Советской Армии.
Мы же отсиделись на дне болота и через сутки, когда немцы ушли, выбрались на поверхность, обсушились и плотно впервые за сутки поели. Но далее с пищей было худо, не считая того дня, когда мы отбили у бешеных псов-фашистов полевую кухню и наелись как следует. В этих боевых буднях я неустанно думал, как выйти на связь с Центром. Помог местный житель Сидор Лукашевич, вакцинированный еще Васей Плюгиным, когда мы ходили за салом. Он научился летать, хотя и плохо. С ним я послал донесение за линию...»
Оставшиеся разрозненные страницы Верховский читать не стал, а лишь бегло просмотрел. Ему и так все было ясно. Потом он раскрыл свою особую тетрадку с телефонами авторов и набрал номер Бородавина. Сила Игнатович взял трубку сразу, будто специально дожидался звонка.
— Здравствуйте, — сказал Верховский. — Вас беспокоит редактор издательства «Проза» Верховский Гай Валентинович. Наш директор, Олег Мартынович Любимов, передал мне на ознакомление вашу рукопись. Я ее прочитал и, если у вас нет возражений, хотел бы встретиться.
— Вот видите! — торжествующе выкрикнул Бородавин. — А ваш директор утверждал, что мои мемуары пригодиться не могут. Я к вашим услугам в любой день и час.
— Давайте прямо сейчас, — предложил Верховский. — Я подъеду к вам.
И они, к обоюдному удовольствию, договорились о встрече. Затем Гай Валентинович позвонил домой Вятичу и наговорил на автоответчик, где его следует искать; открыл две баночки «Вискаса» и вытряхнул обе Клотильде; набил карманы куртки чесноком, а в нагрудный карман пиджака положил чеснокодавилку и две серебряные ложки.
— Ну, с Богом! — напутствовал он сам себя и вышел вон.
16
Несмотря на оставшееся в силе предложение Похлебаева не уходить с работы до полного прояснения ситуации, сотрудники понемногу стали разбегаться. К шести часам в издательстве остались, если не считать Любимова и Вятича, только работники бухгалтерии и Похлебаев с верными подчиненными Катарасовым, Винниковым и Вовиком Нагайкиным. Каждый из оставшихся был занят своим делом: бухгалтерия перебирала бумажки, Любимов сидел у себя в кабинете и переживал, Вятич курил трубку, Похлебаев ходил по коридору и поминутно заглядывал к Куланову с риторическим вопросом «Ну как?», а Винников, Катарасов и Вовик Нагайкин пили пиво, не сходя с рабочих мест.
Шли вторые сутки после исчезновения Игоряинова, но ясности по-прежнему не было никакой. Хуже того, все запуталось в немыслимый клубок, из которого торчало множество концов, и стоило потянуть за любой из них, как узлы затягивались еще туже. Любимов все чаще задумывался о причастности к этим странным событиям Каляева и невольно соглашался с Паблик Рилейшнз, потом от версии Паблик Рилейшнз перескакивал на рэкет, но и на рэкете его мысль не задерживалась, потому что, думал он, для рэкетиров засылать лжеследователя — слишком вычурно и, главное, непонятно зачем. «А для кого не вычурно?» — задал Олег Мартынович себе вопрос, и вдруг до него дошел, как ему показалось, истинный смысл пожелания Майзеля, что лучше бы уж «Прозой» занялась милиция.
Точно, как же он сразу не догадался?! Было, ох было в этом Вачаганском что-то гэбэшное! Любимов подскочил в кресле и взмахнул руками, как бы отталкивая формирующийся из воздуха светлый образ железного рыцаря революции Феликса Эдмундовича Дзержинского. В то, что Игоряинов занялся шпионажем, он не мог поверить и в страшном сне, а вот в то, что в КГБ, пусть даже и поменявшем название, работают сплошные идиоты, верил охотно. От идиотов же, как справедливо полагал Олег Мартынович, можно ждать чего угодно.
Поле для гэбэшных фантазий существовало избыточное: оба руководителя «Прозы» обожали ездить в заграничные командировки — на книжные ярмарки, конференции, стажировки и «для установления деловых контактов»; причем Игоряинов был всеяден и старался не упустить возможность побывать в новой стране, а Любимов предпочитал Штаты и Германию. В Штатах у него жил сын, уже получивший американский паспорт, а в Германии имелись некоторые финансовые интересы. Щекотливость ситуации состояла в том, что, хотя эти интересы были напрямую связаны с «Прозой», о них знал (в той части, в какой ему полагалось знать) лишь главбух Дмитрий Иванович Куланов. Игоряинов кое о чем догадывался, но с квазиаристократической брезгливостью делал вид, что все это его совершенно не касается.
Итак, наконец-то Олег Мартынович нашел достойную внимания версию происходящего. Единственный плюс этой версии был в том, что она вряд ли могла грозить ему обвинением в гибели Игоряинова. «Спасибо и на этом», — подумал он, желчно улыбнулся и продолжил мерить шагами кабинет.
Выходило, что они с Игоряиновым товарищи по несчастью и несчастье это весьма значительно. Правда, у Игоряинова было одно серьезное преимущество: с ним несчастье уже случилось; а перед Любимовым разверзалась неизвестность, и он неожиданно поймал себя на том, что завидует исчезнувшему президенту. Ему стало стыдно и беспокойно от мысли, не проявил ли он в эти суматошные дни беспричинной мягкости, свидетельствующей о трещинах в характере, либо, наоборот, чрезмерной жесткости, свойственной брутальным натурам. Ко всему прочему Олег Мартынович еще и боялся показаться смешным.
Поэтому новое свое появление в коридоре он обставил с максимальной простотой, говорящей, с одной стороны, о несгибаемости перед обстоятельствами, а с другой — о готовности испить горькую чашу до дна. В этот момент Олег Мартынович очень напоминал Кая Юлия Цезаря, которому множество прорицателей и даже жена Кальпурния, видевшая вещий сон, не советовали ходить в сенат, но он все равно пошел, потому как долг — превыше всего.
Сейчас долг Олега Мартыновича заключался в том, чтобы поехать домой к Игоряинову и морально поддержать его осиротевшую семью.
— Я съезжу к Игоряинову, — сказал он Похлебаеву и Вятичу, — а вам советую отправляться по домам. Толку от вас не Бог весть сколько, а за моральную поддержку — спасибо. И орлов своих, Борис Михайлович, тоже отправляйте отсюда. А то знаю я: сначала пиво, потом чего покрепче. А утром мне придется с арендодателями объясняться из-за покореженных огнетушителей...
Вспомнив про утро, Олег Мартынович погрустнел, и голос его дрогнул. Утром он мог оказаться рядом с Игоряиновым, и хорошо, если не в каком-нибудь тайном гэбэшном морге.
Поэтому-то он благородно отказался от компании Вятича — чтобы не подвергать его опасности, — сел в свои «Жигули» и поехал, нервно реагируя на автомобили в соседних рядах. Ему хотелось материться, но отчего-то он этого не делал и только отбивал ладонью по рулю ритм самых непристойных ругательств. Неподалеку от дома Игоряинова он затормозил и, не выходя из машины, купил у мальчишки-разносчика пачку сигарет. Дым вошел комом в забывшее его вкус горло, и Олег Мартынович зашелся в кашле...
Верховский еще на подходах к дому Бородавина испытал смутное ощущение, что здесь ему уже приходилось бывать. Мухинская энциклопедия связывала дежа-вю с реинкарнацией, но Гай Валентинович этого не знал и в свои прошлые жизни углубляться не стал. Он просто вспомнил, что на самом деле раньше заходил в этот дом. Два года назад у Людочки умерла мать, и по этому печальному поводу они приезжали к ней всем издательством.
Открытие, сделанное на полутемной лестнице, заставило Верховского содрогнуться: квартиры Людочки и Бородавина оказались на одной площадке. Выходило, что он попал в самое логово... Он понял, что случилось с Игоряиновым и куда он подевался. Бородавин — сосед Людочки; Людочка — секретарь Игоряинова; Игоряинов исчез, как будто улетел... Не долго думая, Гай Валентинович раздавил несколько зубков, намазал чесночной кашицей руки и шею и, поколебавшись, в какую дверь звонить, предпочел квартиру Людочки.
Открыл Владимир Сергеевич, одетый в штаны с красно-синими лампасами и майку с большой дырой на животе. По причине предстоящего дежурства он был почти трезв.
— Я по работе, из «Прозы». Редактор Верховский Гай Валентинович, — представился Гай Валентинович. «Сунуть ему чеснокодавилку под нос, и вся недолга!» — мелькнуло у него в голове.
— Грехи пришли замазывать?— с ослиной многозначительностью осведомился Владимир Сергеевич, которому Людочка успела пожаловаться на то, как ее третировали в издательстве.
Верховский ожидал всего, но только не того, что ему придется в чем-то оправдываться перед предполагаемым упырем. Желая поскорее прекратить эту нелепую сцену, он ткнул ладони прямо в лицо Владимиру Сергеевичу. Тот отшатнулся, но тотчас принюхался и спросил почему-то с радостным удивлением:
— Чеснок?
— Чеснок, — подтвердил Верховский.
— А что это вы руки намазали, от псориаза, что ли? У вас правильный подход — лечить естественные болезни естественными продуктами. Это классика! — воодушевленно заговорил Владимир Сергеевич, не испытывая никакой неловкости от того, что разговор происходит на лестнице. — Вам порекомендовали или сами дошли?
— Я, видите ли, по другому вопросу... — начал Верховский, поняв, что отец Людочки никакой не упырь, но не зная, как выйти из создавшегося положения.
Руки стали мешать ему, резким движением он убрал их за спину.
— Да не прячьте, не прячьте! Я же врач, я и не такое видывал!