— Я и не прячу, — сказал Верховский, но руки оставил за спиной.
— Дерматит, чесотка, грибковые заболевания? Все равно вы на правильном пути. Чеснок и лук, лук и чеснок — вот две панацеи, которые спасут мир! Это надо довести до научной общественности. Вопрос — как? Вы же знаете, кто сидит у нас в научных журналах! Я писал туда— правда, по другой тематике: я предлагал лечить облысение музыкотерапией, — и вы знаете, что мне ответили? Эти чинуши, эти бюрократы от науки — гадостью, чистейшей гадостью они мне ответили. А ведь я, когда у моей собаки выпала шерсть, вылечил ее Шопеном. Я разочаровался, я больше не пишу в их вонючие журналы. Пусть подавятся! Настоящий талант и без их журналов проживет!.. Скажите, вы одни руки или весь, с головы до ног, мажетесь?
Владимира Сергеевича вдруг огрела мысль, что спасение мира — в луке и чесноке, и даже пригрезились победные исследования, которые перевернут современную медицину. При таком раскладе обсудить проблему со знающим человеком было очень кстати.
— У меня нет проблем со здоровьем, — заверил его Верховский и сказал неправду, потому что нажитая еще в лагере язва желудка постоянно напоминала о себе. — И намазаны у меня только руки, но вовсе не потому, что с ними происходит что-то не то. Мне так захотелось.
— Понял! Вы ставите эксперименты на себе! Как Пастер! Скажите, а как вам удалось привить себе псориаз? Ведь это же Нобель как минимум!
— Медитацией! — изрек Гай Валентинович. — Может быть, вы меня пригласите в квартиру?
— Да, да, прошу вас! — засуетился Протопопов, пропуская его в коридор. — Как это правильно! Я давно говорю: медитация, йога и урина вовнутрь — вот чего не хватает нам для оздоровления. При их комбинаторном использовании никакая карма не устоит, сама себя подправлять начнет. Впрочем, коррекция кармы — штука сложная, малоизученная...
— Можно мне с Людой поговорить? — прервал его Верховский.
— Люда, Людочка, Людок! — заорал Владимир Сергеевич так, будто у них было по меньшей мере с десяток комнат. — К тебе пришли!
— Я сейчас, — ответил приглушенный Людочкин голос.
— Ах да, забыл, она в ванной! — хлопнул себя по лбу Протопопов. — Песочек, которым ее сегодня на службе пропесочили, смывает. Ха, ха, ха! И правильно, надо воспитывать молодежь, иначе она совсем отобъется от рук. И сечь, желательно сечь, как это было издревле на Руси. Как писал в «Русской правде» Ярослав Мудрый... — Но тут, видимо, память Владимира Сергеевича засбоила: — Око за око, зуб за зуб... Вы раздевайтесь — и сюда, пожалуйста, сюда. Пока дочь из ванной выйдет, чайком побалуемся. Или, может быть, вы есть хотите? Рыбки по-польски с чесночком и зеленью не желаете?
Есть Верховскому совершенно не хотелось, но он утвердительно кивнул, интересуясь, точно ли здесь кладут в еду чеснок. Незамедлительно перед ним была поставлена тарелка с сероватой массой, от которой пахло уксусом. Верховский, вспомнив про язву, вздохнул, подцепил вилкой кусочек и с опаской положил в рот. Чеснок в польском ястве наличествовал, равно как рыба и зелень. В целом же вкус блюда был таков, что, к примеру, незакаленную Клотильду, несомненно, хватил бы удар.
— Да, Пастер любил эксперименты, — проронил Гай Валентинович.
— Великий был человек! — подтвердил Владимир Сергеевич. — Знаете, однажды его вызвали на дуэль. Выбор оружия был за Пастером. И он предложил своему противнику драться на бутербродах с колбасой. Чтобы секунданты сделали два похожих бутерброда и зарядили один из них крысиным ядом. Ха, ха, ха! Противник забрал вызов назад. Я читал об этом!
Верховский осторожно положил вилку. Тут, на его счастье, на кухне появилась Людочка в легком халатике. Невозможно описать степень разочарования, которое отразилось на ее лице. Она ожидала увидеть кого угодно, в глубине души предполагала явление Каляева или даже Портулака, но и подумать не могла о Верховском.
— Здравствуйте, Люда, еще раз, — сказал Гай Валентинович и привстал. — Можно вашу ручку поцеловать?
— Здравствуйте, Гай Валентинович, — с гримаской ответила Людочка, но в ручке все-таки не отказала и после того, как Верховский запечатлел поцелуй, придвинула стул к столу, села. — Что-нибудь случилось?
— Людок, тебе побольше? — спросил Владимир Сергеевич.
— Все равно, — сказала Людочка.
— Як вам, Люда, по делу. — Верховский отодвинул тарелку, подчеркивая деловой, несовместимый с едой характер предстоящего разговора. — Возможно, мы общими усилиями сумеем пролить свет на исчезновение Игоряинова... Ваш сосед Бородавин знаком с Виктором Васильевичем?
— Сила Игнатович? — удивилась Людочка, приступая к еде. — Он был сегодня в издательстве, но я сама его там не видела и, уверяю вас, не имела к этому визиту никакого отношения. А раньше в «Прозе» он никогда не бывал...
— Кто же тогда порекомендовал ему «Прозу»?
— Один мой товарищ... поэт...
— Очень хороший поэт, — вставил Владимир Сергеевич.
— Фамилия?.. Фамилия его как?! — полагая, что вышел на след, повысил голос Верховский.
— Портулак, — сказала Людочка.
— Не знаю такого!..
— Ну это еще не значит, что он не талантливый поэт, — заявил Владимир Сергеевич.
— Я не спорю!.. — поморщился Верховский. — Где можно найти этого... как его...
— Портулака, — подсказала Людочка.
— Его необходимо найти. Возможно, он и ваш сосед Бородавин причастны к тому, что вчера случилось в «Прозе».
— Бородавка-то? — изумился Владимир Сергеевич. — Он мухи не обидит!
— Я докажу вам, что это не так, — твердо сказал Верховский. — Но сначала, ради Бога, Людочка, скажите, где искать вашего поэта?
— Не знаю... — И в тарелку с мойвой капнула слеза. — Его нет... с ним то же, что и с Виктором... Васильевичем... Он пропал... вот с нашего балкона... Как растворился в воздухе...
— Да, растворился... — подтвердил Владимир Сергеевич, решив придержать свою версию ухода Портулака.
— Бородавин при этом присутствовал?
— Он уже ушел к себе, но до этого мы вместе сидели за столом...
— Так... Все ясно, все ясно, — забормотал Верховский. — Вы читали мемуары Бородавина?
— Нет, — пискнула Людочка, а Владимир Сергеевич отрицательно покачал головой.
Гай Валентинович собрался и по возможности кратко изложил историю Бородавина, а закончил выводом, что Сила Игнатович укусил Игоряинова и Портулака, благодаря чему оба обрели способность передвигаться по воздуху со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не утаил он и неувязки, говорящей в пользу Бородавина, — зачем было ему писать воспоминания и так раскрываться? Сидел бы себе спокойно. Неужто тщеславие подвело?
Владимир Сергеевич, который об Игоряинове только слышал (когда умерла мать Людочки, тот был в Лиссабоне), а насчет ухода Портулака имел свое мнение, и то слушал, раскрыв рот. Но это не помешало ему после рассказа Верховского произнести веско:
— Лженаука! Фантастика! Я верю эмпирическому опыту, а это все чушь и беллетристика. Если бы эти ваши вампиры еще были как-то связаны с пришельцами или снежным человеком, то я, может, и оставил бы им небольшой шанс, а так уж нет. Я им шанса не оставляю. Лженаука, лженаука и еще раз лженаука! Хотя нынче лженаука и наука суть синонимы — и той, и другой управляют жулики, чинуши и бездарные шарлатаны...
— А я, папа, верю, — тихо сказала Людочка. — Как это жутко получается. Выходит, что Вадим теперь...
— Вот плоды воспитания нынешней молодежи! Ни во что не ставят мнение отцов! — не дав договорить дочери, выкрикнул Владимир Сергеевич. — Сечь, сечь и сечь! — Он уставился на Верховского. — Нет вернее метода воспитать уважение к старшим и... и... уважение к наукам! Ярослав Мудрый недаром...
— Прошу прощения, — сказал Верховский, вставая, — о проблеме отцов и детей поговорим в следующий раз. Времени у меня негусто. Точнее, у нас у всех нет времени. Не знаю, как вел себя Бородавин все годы после войны, но сейчас он стал опасен. Доказательств тому хватает. — Гай Валентинович направился к дверям. — Простите, но я вынужден задать вам обоим вопрос: Бородавин никогда не пытался укусить кого-либо из вас?
— Никогда, — сказала Людочка.
— Вспомнил! — Владимир Сергеевич ударил кулаками о стол. — Были такие намеки. Мы с ним тут часто вдвоем, по-соседски, за бутылочкой... И вот, бывало, положит он мне голову на плечо и зубами цыкает, цыкает у самой моей шеи. Я ему: «Не цыкай, Сила, зубами, эмаль обобьешь!» А он мне: «Мои зубы вечные, если надо, проволочные заграждения перекусят» — и опять цыкать.
— Вам повезло. Мог укусить, но, видно, сдерживался, а вот теперь не сдержался. И понесло его: этот поэт ваш, Игоряинов, и мало ли еще кто... — Верховский вздохнул: — Я пойду к нему, а вы будьте наготове.
— Я с вами, — важно сказал Протопопов. — Бородавка, мой друг и товарищ, я должен удостовериться, что вы не ошибаетесь. Я не из нынешних, я так легко товарищей не сдаю. — Он строго посмотрел на Людочку.
— Тогда возьмите вот это. — Верховский наделил Владимира Сергеевича половинкой чесночной головки. — Мало ли...
— Я снежного человека не испугался, а тут уж как-нибудь... — отвечал Протопопов, зажимая чеснок в кулаке. — Люда, закройся на все замки и цепочку! Если что — помни: я любил тебя, хотя ты не всегда была хорошей дочерью.
Верховский, услышав про снежного человека, вздернул брови и хотел что-то сказать, но Владимир Сергеевич уже был на лестнице и звонил к Бородавину. Гаю Валентиновичу ничего не оставалось, как последовать за ним. Людочка закрыла дверь и приникла к глазку, но ничего, кроме спин, не увидела. А потом отца и Верховского поглотила бородавинская квартира.
— Ну и что будем делать? — задал Портулак риторический вопрос под звук льющейся с кухни воды.
— Американец позвонил бы 911, — сказал Виташа. — Или адвокату...
— А мы можем написать на деревню дедушке, — ответил Портулак. — Что характерно, это письмо обязательно дойдет. Дедушка приедет в сопровождении добрых молодцев санитаров...