— Ты знаешь... я вот думал, пока ехал сюда... Ничего делать не надо, — сказал Виташа. — Вообще ничего. Потому что все равно, что ни делай, ничего не сделаешь. Ну как если на тебя собака бросается — побежишь, обязательно догонит и вцепится, а так...
— Что так? — раздраженно бросил Портулак.
— Давай... ты не ругайся... церковь здесь рядом... свечку поставим...
— Тьфу! — Портулак встал и вышел из комнаты.
Однако на кухню, к Зое, идти ему тоже не хотелось. Потолкавшись в коридоре, он вошел в ванную и стал умываться холодной водой.
И тут зазвонил телефон. Первой к нему успела Зоя. Когда мокрый Вадик выскочил из ванной, она уже проворковала: «Алло, это министерство инопланетных сообщений и по совпадению квартира писателя Бунчукова». В руках у нее были тарелка и влажное полотенце с Микки-Маусом, поэтому она прижимала трубку к уху плечом.
— Но это, если вы догадались, не Бунчуков... — сказала Зоя, не переставая вытирать тарелку. — Кто говорит с вами? О, это прекрасная незнакомка!.. Угадайте с трех раз... Нет, не Мэрилин Монро... И не Алла Пугачева... И не Мария Магдалина, хотя уже тепло... Слава Богу, хоть с четвертой попытки угадал! Слушай, чего это вы все какие-то чумные сегодня?..
На этом Портулак не выдержал и грубо вырвал у нее трубку. Зоя попыталась сопротивляться, тарелка выскользнула у нее из рук и упала на пол, но не разбилась, а покатилась куда-то в комнату.
— Алло, алло! — закричал Портулак. — Кто это?
— Борька, ты?! — в свою очередь закричал на том конце провода Каляев. — А я уж тут вообразил, что все — кранты. Крылышки сложил и стал ждать своей участи...
— Это я, Вадим, — сказал Портулак. — Ты-то как?
— Вадим! Нашелся!
— А что со мной сделается?
— Мне Люда сказала, что ты пропал. Вышел на балкон и — как Игоряинов... Слушай, скажи честно, вы меня не разыграли? Если это розыгрыш, то все уже слишком далеко зашло... Знай, я смертельно обижусь. Без шуток.
— Нет, Дрюша, никакого розыгрыша. А что касается Люды, то это совпадение; я сбежал оттуда — сдается, меня хотели женить. Я тебе все потом расскажу... Слава Богу, что с тобой все хорошо. А вот с остальными... Я сам, пока не увидел, что осталось от Причаликова, тоже думал, что меня разыгрывают...
— Причаликов? Что — Причаликов?!
— То же, что и Виктор. Розовая пена вместо Причаликова. Когда я вошел к нему, она еще не засохла... Ты с ребятами нашими сегодня не пересекался?
— Панургов скоро будет здесь — я у Муси Кирбятьевой. И Буркинаев должен сюда подъехать.
— А про Бунчукова ничего не знаешь?
— Так ты же у Бунчукова...
— Если бы я знал, где Бунчуков, то не спрашивал бы. У нас случайно оказался ключ, и мы зашли.
— А-а... вы с Зоей реанимировали любовь... Вовремя.
— Это была бы не реанимация, а эксгумация. Видишь ли, Зоя была у Причаликова, когда он, того... При ней все и произошло. А здесь с нами Виташа.
— Тогда за твою нравственность я спокоен. Что вы намерены делать?
— Понятия не имею. Сидим и ждем. Чего — не знаю.
— Приезжайте сюда, и будем держать совет. Не полные же мы дебилы — что-нибудь придумаем... Адрес знаешь?
— Знаю, бывал с Панурговым. Серой все это пахнет.
— Наденем противогазы. Давайте, я вас жду.
— Жди. Напишу Бунчукову записку и будем собираться.
Сборы Портулака, Виташи и Зои были недолгими. Сомневаясь, что Бунчуков в своем бедламе сразу заметит записку, Вадик написал ее в трех экземплярах и разложил их соответственно на клавиатуре компьютера, возле пустой бутылки на шкафу и на крышке унитаза. Зоя, надо отдать ей должное, больше никаких вопросов не задавала, хотя и слышала все, что он говорил Каляеву.
Верить этой тарабарщине она принципиально не желала — хотя бы уж потому, что неплохо знала своих мальчонок. Они и не такое выдумывали. Как-то, лежа рядом с ней на своей знаменитой кровати, Бунчуков пожаловался на выпадение волос. Зоя учинила тотальный поиск, плеши не обнаружила, и под разговоры о борьбе с облысением они заснули, а наутро, открыв глаза, она увидела, что волосы лежат на подушке отдельно от головы Бориса. Проснувшийся от Зоиного крика Бунчуков ее удивления не разделил и сказал по-мужски сдержанно, что еще вчера предчувствовал такое развитие событий, и спросил, не бросит ли она его теперь. Зоя самоотверженно ответила, что не бросит, а про себя подумала: «Вот он, мой крест!» Скупо роняя слова, Борис пояснил, что трагедия с прической происходит в семействе Бунчуковых из поколения в поколение. В доказательство он приподнял письменный стол, попросил Зою вынуть заменяющий поломанную ножку второй том труда «Великая Октябрьская социалистическая революция и гражданская война в фотографиях и документах» и подложить вместо него первый том, а затем продемонстрировал ей на странице 352 фотографию сидящего на коне Котовского в низко надвинутой на лоб фуражке.
Вопрос, какое отношение имеет к нему Котовский, оскорбил Бунчукова. Не скрывая обиды, он сообщил Зое общеизвестные, по его словам, сведения, что настоящая фамилия Котовского — Бунчуков и все предки, равно как и потомки Григория Ивановича, известны как Бунчуковы. Фамилия Котовский — это революционный псевдоним, как у Ульянова — Ленин, у Скрябина — Молотов и у Джугашвили — Сталин. Попутно Зоя узнала, что Скрябин-Молотов — внучатый племянник Скрябина-композитора. В общем, продолжал Борис, смущаясь, он сам есть прямой потомок Котовского, а именно внук, о чем знают все, а ему говорить об этом не пристало, потому что дед — герой, а он черт знает кто и прикрываться дедовой славой ему по меньшей мере неудобно.
Сличив изображение в книге с Бунчуковым, который с готовностью, чтобы было совсем похоже, натянул на самые уши кепочку с надписью «Кока-кола», Зоя признала, что сходство присутствует. Вечером, когда неожиданно, да еще с ящиком шампанского, приехали Каляев, Портулак и Панургов, она решила перепроверить рассказ Бунчукова и, улучив моменты, переговорила с каждым в отдельности. На вопрос, знают ли они о родстве Бунчукова с Котовским, были получены следующие ответы.
Каляев сказал, что да, знают, и добавил, что по женской линии в родственниках Бунчукова числится Щорс. Панургов зачем-то рассказал о страшной судьбе младенца-императора Ивана Антоновича, заточенного в каземат и в конце концов убитого, потом как-то очень ловко перешел на римских императоров Тиберия, Калигулу и Клавдия, упомянул декабристов, Софью Перовскую и Махно и завершил все информацией, что сам видел дома у матери Бунчукова многочисленные ордена и саблю Котовского, подаренную ему благодарными бессарабскими крестьянами. Портулак тоже не дал маху. Зоя узнала, что Бунчуков, втайне мечтая походить на деда, берет уроки верховой езды (уроки эти были описаны с такими подробностями, будто их давал Бунчукову лично Портулак); кроме того, Вадик пообещал показать Зое скелет любимого коня Котовского, хранящийся в запасниках палеонтологического музея.
Зоя была девушка неглупая, но и она, презрев частности — Щорса, Калигулу и лошадиный скелет, поверила в главное — родство Борьки с героем гражданской войны и коварные гены Котовского. Тем более что назавтра Бунчуков принес от мамы кривую саблю с арабскими письменами, как объяснил он, очень древнюю, когда-то украшавшую личный арсенал турецкого султана Ага-паши и неведомыми путями попавшую в руки бессарабских крестьян. Лишь через несколько дней, когда на буйной голове потомка Котовского наметился ежик, Зоя заподозрила неладное. Выяснилось: накануне облысения Борька, который очень дорожил своей шевелюрой, поспорил с Панурговым на ящик шампанского, что обреется наголо. Когда Зоя заснула, он заперся в ванной и героически выскреб безопасной бритвой голову, а волосы со свойственным ему художественным вкусом разбросал по подушке. Саблю же, натуральную, турецкую, добыл Каляев, выпросив ее взаймы у знакомого коллекционера и писателя по совместительству Игоря Брыжейки. После этого самолюбивая Зоя разругалась с Бунчуковым и в пику ему затеяла скоротечный роман с Мухиным; впрочем, с Бунчуковым они остались друзьями. А потом уж ее повлекло к Портулаку, амуры с которым заслуживают отдельного отображения, и мы их обязательно подробно опишем, но как-нибудь в другой раз.
Словом, у Зои не было особых причин доверять тому, что говорили ее веселые друзья. Они понимали друг друга с полуслова, а порой и вовсе без слов, легко подхватывали любые истории и редко прокалывались со всей очевидностью. Поэтому Зоя, чтобы не попасть впросак, — с этой компанией никогда нельзя было предугадать заранее, как и когда это случится, — до поры до времени определила себе роль стороннего наблюдателя.
— Значит, так, Вадюля, — сказала она, когда они выходили из квартиры, — Даю тебе слово ни во что не встревать и вести себя с присущим мне благоразумием. Ты же мне обещай, что не будешь устраивать забегов. Несолидно как-то. Пушкин в твои годы уже «Евгения Онегина» написал и к «Памятнику нерукотворному» примеривался, Маяковский поэму «Владимир Ильич Ленин» сочинил, а Лермонтов — тот и вовсе помер. А ты все бегаешь, бегаешь. Можно я тебя под руку возьму, для верности?
Портулак ничего не ответил, но по лицу его было видно, что Зоино благоразумие не кажется ему достаточной гарантией. Когда Зоя крепко прихватила его локоть, он только глубоко вздохнул.
По дороге проходили мимо Аничковой церкви.
— Зайдем? — спросил Вадик Виташу.
В полном молчании они поставили свечи у иконы Николая Мирликийского. Виташа и Зоя крестились, а неоцерковленный Портулак стоял, опустив руки по швам. Краем глаза Зоя наблюдала за ним, пытаясь найти некий особый смысл в посещении церкви, но так ничего и не нашла. «Стебаются мальчонки», — подумала она.
17
Гай Валентинович Верховский вложил в чеснокодавилку зубок чеснока и засунул ее в рукав пиджака. В этот момент дверь открылась, и на пороге показался Бородавин с бутылкой портвейна.
— Здорово, Протопоп, — сказал он, увидев Владимира Сергеевича, — но извини, ты не вовремя. Ко мне из издательства должны прийти. Вот так-то!