— Здравствуйте, Сила Игнатович. — Гаю Валентиновичу надоело топтаться за спиной стоящего, как монумент, Протопопова, и он вышел на авансцену. — Я редактор издательства «Проза» Верховский.
— Вот видишь, Протопоп! — сказал Бородавин, переложил бутылку из правой руки в левую и приготовился к рукопожатию. — Мое почтение, товарищ Верховский!
Случилась заминка, ибо этого самого естественного развития событий Верховский не предусмотрел. Пожать протянутую руку он не мог — и не только по моральным соображениям; для этого надо было переложить чеснокодавилку из правого рукава в левый, то есть, в сущности, проделать то же, что Бородавин проделал с бутылкой.
Можно было, конечно, не раздумывая, наброситься на Бородавина, но Гай Валентинович боялся оконфузиться. Мемуары Бородавина на поверку могли оказаться выдумкой, совпавшей в деталях с его собственным военным опытом, или, что вполне возможно, капитан запаса партизанил в тех же местах, слышал те же, что и он, рассказы о нечистой силе и на склоне лет положил их в основу фантастической повести, придав ей форму воспоминаний старого вояки.
Несколько мгновений рука Бородавина висела в воздухе. Неожиданно Верховский нашелся:
— Сила Игнатович, через порог руку жать не годиться! — сказал он с подобием улыбки. — А то поссоримся, и не получится у нас никакой работы.
— Нет, нет, нет! — будто не на шутку испугавшись такой перспективы, трижды вскрикнул Бородавин и отступил в глубь квартиры.
Гай Валентинович пропустил вперед Протопопова и аккуратно уронил чеснокодавилку в карман. Но Бородавин уже забыл о несостоявшемся рукопожатии и жестами стал приглашать в комнату. И снова Владимир Сергеевич опередил Верховского, вошел и расположился за столом.
— Володя, может быть, ты все-таки позже зайдешь? — сказал Бородавин.
— Я хочу поприсутствовать, — ответил Владимир Сергеевич.
— Ну, если товарищ редактор не возражает...— Бородавин обратил взгляд к Верховскому.
— Не возражаю, — сказал Верховский.
— Ага, — Бородавин кивнул, словно поняв нечто, поставил бутылку на стол и принес с кухни три стакана.
— Мне на дежурство, — поморщился Владимир Сергеевич. — Разве что символически, три капельки...
— А я на работе, — сказал Верховский. — На работе я не пью.
— А за знакомство? — Бородавин разлил. — Я специально в холодильник три бутылочки заложил.
— Разве что за знакомство. — Владимир Сергеевич подмигнул Верховскому, и они с Бородавиным выпили.
— Я, Сила Игнатович, при исполнении, — заговорил Верховский, — а кому, как не вам, человеку военному, знать, что это такое. Пока дело не сделано...
— Что-то голова у меня гудит сегодня. К перемене погоды, наверное, — сказал Владимир Сергеевич.
— По телевизору передали: в верхних слоях атмосферы сосредоточились массы воздуха из Атлантики. Обещают циклон и затяжные дожди. — Бородавин налил Владимиру Сергеевичу и себе, и они выпили. — Нынче жаркие погоды установились чересчур рано, и, значит, похолодание перед летом будет обязательно. Может быть, товарищ Верховский, вы коньячку хотите? Я-то сам красненькое предпочитаю, иногда — водочку, а для почетных гостей у меня и коньячок припрятан.
— Я бы предпочел чаю, — сказал Верховский.
— Хорошо. Чаю так чаю.
Бородавин разлил себе и Протопопову остатки портвейна и, прихватив пустую бутылку, ушел на кухню. Оттуда послышался стук чашек.
— Что же вы тянете? Так мы никогда не докопаемся до истины! — страстным шепотом заговорил Владимир Сергеевич. — Хотя бы намекните ему, Игоряинова упомяните как бы невзначай, а там уж и я вступлю.
— По первому впечатлению он нормальный человек, — столь же тихо ответил Гай Валентинович. — Ничего страшного, если походим вокруг да около. Уж я-то знаю: лучше сто виноватых отпустить, чем одного невиновного обидеть. Но вы будьте наготове. Я заговорю с ним о рукописи, а вы не теряйте бдительность, и если что...
— Не беспокойтесь, я вам помогу, — заверил Владимир Сергеевич и глотнул портвейна. — Сейчас мы его культурненько разоблачим, да так технично, что он этого и не заметит.
И помог. Когда Бородавин появился в комнате, держа в одной руке чашку с дымящимся чаем, в другой сахарницу, а под мышкой новую бутылку портвейна, Владимир Сергеевич встретил его прямым, как боксерский удар, вопросом:
— Скажи мне, Сила, как соседу, как другу скажи. Ты — вампир?
Сначала Верховскому показалось, что Бородавин не расслышал. Сила Игнатович с каменным лицом дошел до стола, поставил чашку, сахарницу и бутылку, сел и произнес ломающимся голосом:
— Зачем же так? Оскорблять зачем?.. — Дергая кадыком, он осушил свой стакан. — От других мог, но от тебя, Володя, я этого не ожидал.
— А что я такого сказал? — с полным сознанием своей правоты заявил Владимир Сергеевич. — Я спросил, потому что на это есть причины. Если ты не вампир, то я даже извиниться могу за свой вопрос, а если вампир— то уж извини... Точнее, не извини, а это уже другой разговор.
— Я, Володя, свой долг перед Родиной выполнял. Перед Родиной с прописной буквы. Хочешь называть меня вампиром— называй, но знай, что этим ты даже не меня — ты память павших моих товарищей оскорбляешь. Павших там, — Бородавин указал пальцем в сторону балкона, — на полях сражений.
— Значит, то, что вы написали в своих воспоминаниях, правда? — сказал Верховский. — Без домыслов, преувеличений и фантазий?
— Правда, чистая, как слеза. Там все правда, но еще не вся правда. Кое-что изъято по рекомендации компетентных товарищей. Не пришло еще время, срок давности не истек. А я, между прочим, подписку давал. Государственная тайна!
— Ишь, а мне и в голову прийти не могло, что ты такой засекреченный, — сказал Владимир Сергеевич и сорвал пробку с принесенной бутылки. — Однако, Сила, все равно выходит, что ты вампир.
— Э, Володя... — Бородавин пододвинул Протопопову свой стакан. — Если с вражеской точки зрения подойти, то, конечно, вампир. А если с нашей, советской... —
Он встал, и Верховский сжал в кармане чеснокодавилку, но Бородавин подошел к шкафу и вынул подплечник с парадным капитанским кителем, усыпанным орденами, медалями и какими-то значками. — То вот, — он закончил фразу. — Ты, Володя, разницу между разведчиком и шпионом чуешь?
— Вроде... оно, да... — пробормотал Владимир Сергеевич.
— Примерно такая же разница между мной и вампиром. Я не напрашивался, но и
от службы не бегал. Приказала Родина, и я пошел.
— А родину персонифицировал Лаврентий Павлович, — усмехнулся Верховский. Бородавин не понял, что означает «персонифицировал», но уловил что-то обидное и счел нужным показать, что и он, Сила Бородавин, не лыком шит.
— От вас чесноком пахнет за три версты, — сказал он, обнаруживая способность к иронии. — Это ваше личное дело, если вы его кушать любите, но если это вы специально для меня, то зря. Мне от него ни тепло, ни холодно. Считалось, что этого не достичь, а я упорными тренировками добился. Меня наизнанку выворачивало, ломало всего, а я по весне этот самый чеснок наперекор всему прямо с грядки жрал. Георгий Бенедиктович Колотовцев, пока не сбежал на Запад, тщетно пытался понять, как мне это удается. Все меня Митридатом называл — был в древности такой царь, который яд ложками принимал и так привык к нему, что никакая зараза его уже взять не могла. Георгий Бенедиктович на других экспериментировал, да где уж там... Не верил он в силу воли советского человека. Потому и дал деру. Говорят, что в Америке у него вилла и целый гараж автомобилей...
— На свете счастья нет, но есть покой и воля, — процитировал Владимир Сергеевич и отхлебнул портвейна.
— Вы правы, — признался Верховский, — в карманах у меня чеснок.
— Вы, что же, думали, что я на вас наброситься могу? — Бородавину стало смешно.
— А что, не случалось в мирной жизни ни разу ни на кого набрасываться? Вы знаете Игоряинова Виктора Васильевича?
— Нет, — пожал плечами Бородавин, — а кто это?
— А поэта Портулака?
— Понятия не имею.
— А мне сказали, что это он надоумил вас отнести рукопись в «Прозу».
— А-а, понял, о ком это вы. Я с ним вчера вечером познакомился у Володи и фамилию не спросил. Вы думаете, что я его... это... Володя, это ты сказал товарищу Верховскому, что я поэта Портулака вакцинировал?
— Не я, — кротко ответил Владимир Сергеевич и потянулся к бутылке.
— Как-то странно у нас, товарищ Верховский, разговор пошел. Я себя, как на допросе, чувствую. Давайте уж перейдем к рукописи, — сказал Бородавин. — По-вашему, она требует доработки? Я в литературном отношении имею в виду.
— Да, да... — Гай Валентинович был очень далек от литературного отношения к мемуарам Бородавина. — И все-таки признайтесь, Сила Игнатович, вам приходилось применять свои способности... вакцинировать других людей, кроме тех случаев, что вы описали в мемуарах?
— Ну, если уж вам так интересно... Вот это как раз мне и пришлось изъять по настоятельной просьбе компетентных товарищей. Не для печати могу рассказать, но только между нами. Володя, — Бородавин протянул к Протопопову руку со стаканом, — дай мне слово, что ты никогда и никому не расскажешь.
— Даю! — сверкнул глазами Владимир Сергеевич, двигая свой стакан навстречу бородавинскому. — Пусть даже, Сила, ты и вампир, но я доверие ценю. А слово мое, Сила, крепче стали. Как алмаз мое слово!
— Из всей нашей группы я один остался в живых... — начал Бородавин...
Важность обнародуемых фактов и желание избежать свойственных устной речи неточностей заставили нас воспользоваться еще не подвергшимся цензуре экземпляром мемуаров и заменить слово, изреченное Силой Игнатовичем, на слово, им же написанное. Для читателя, не приемлющего литературных условностей и желающего знать в реалистических подробностях, как протекал рассказ Бородавина, сообщаем, что трижды Сила Игнатович прерывал свой монолог, и они с Владимиром Сергеевичем чокались и выпивали. Верховский слушал молча и помешивал остывший чай.