Владимир Сергеевич срубил толстую ветвь с многочисленными отростками, подхватил ее и побежал обратно в подъезд. В лифт ветвь не влезла; поэтому он пошел наверх пешком, и, когда, запыхавшись, заволок свою ношу в бородавинскую квартиру, самое интересное здесь было уже позади. Следом за ним показалась Людочка с иконкой в руках. Они увидели, что Сила Игнатович лежит, уткнувшись лицом в половичок, а Верховский сидит на нем верхом.
— Подержите его еще немного, пока я кол вытешу... — сказал Владимир Сергеевич.
— Папа!.. — вскрикнула Людочка, явственно представив, что произойдет, когда кол будет готов.
— Не надо... не надо, — зашамкал разбитым ртом Бородавин. — Я тоже жертва сталинизма...
— И вправду не надо, — сказал Верховский. — Я ему передние зубы очень удачно выбил. Не до укусов. Лучше помогите связать.
Вдвоем они связали Бородавина и усадили на стул. На соседний стул опустился Верховский; резкие движения не прошли ему даром, язва в желудке ожила, зашевелилась, подобно маленькой хищной рыбке. Протопопов снова взял топор и поманил им Людочку, опасливо жавшуюся к дверям.
— Иди сюда, дочь, не бойся, мы его разоблачили! Он, сволочь, всех перекусал! И бизнесмена этого... как его... и поэта Портулака, и президента вашего. Все они теперь уже, того... вампиры! — Тут он заметил иконку и с воодушевлением закричал: — Неси сюда, дочь, святое изображение! Испробуем его силу на вампирской нечисти!
— Мракобес! — выкрикнул Бородавин. — Ты бы еще попа привел!
— Ишь как колдобится! — Протопопов поднес иконку к самому лицу вампира. — Не нравится! А когда поэта Портулака кусал, тебе нравилось?..
— Темный ты человек, Протопоп! — с неожиданной грустью произнес Бородавин. — Научную проблему хочешь решить с помощью поповских штучек.
— Посмотрим, что ты запоешь, когда за тебя специалисты возьмутся, — сказал Владимир Сергеевич, не уточняя, кто эти специалисты. — Что же нам делать с ним, Гай Валентинович? В милицию сдать?
— В ФСБ меня сдайте... — заговорил Бородавин. — Они разберутся...
— Молчи, кровопийца! — оборвал его Протопопов. — Без тебя решим.
— Сдать успеется, — сказал Верховский. — Сначала надо людей предупредить. Давайте пока запрем его где-нибудь.
— В ванную его, в нашу, — предложил Владимир Сергеевич, — там задвижка снаружи. Привяжем к трубе тройным морским узлом моего личного изобретения. Никогда не освободится, разве что трубу оторвет. Я на ледоколе однажды в шутку белого медвежонка к штурвалу привязал, так он со штурвалом убежал — чуть из-за этого катастрофы и повторения челюскинской эпопеи не вышло... А ну, вставай! — Владимир Сергеевич схватил Бородавина под мышки и поволок в коридор. — Люда, ветку с собой прихвати!..
— Товарищ редактор, не трогал, никого не трогал!.. Если бизнесмена только, и то чуток! Пьяный был, собой не владел... А он лежит, дышит!.. — закричал вампир и дальше понес бессвязно, суча ногами и извиваясь всем телом: — Не хотел, обстоятельства вынудили!.. Из-за нехватки средств, в целях улучшения благосостояния!.. Я президенту писал... на станцию переливания крови... в институт гематологии!.. Володя, мы же товарищи были!
— Тамбовский волк тебе товарищ! — отрезал Владимир Сергеевич, гоня его пинками через лестничную площадку в свою квартиру и норовя отхватить топором вампирское ухо. — Если не замолчишь, я в тебя кол все-таки вгоню!
Он закрыл дверь, задернул дверь на задвижку и с довольным видом прислушался к установившейся в ванной тишине. Потом помог дочери справиться с веткой, которая, даром что неживая, вела себя, как рассерженный осьминог, — одними щупальцами крепко вцепилась в косяк, а другими норовила съездить Людочке по лицу. Владимир Сергеевич остервенело рубанул по наиболее наглому отростку, и ветка, словно поняв, что он не шутит, шмякнулась на пол.
— Ага! — победно воскликнул Владимир Сергеевич и принялся скакать вокруг ветки, нанося беспорядочные удары; могло создаться впечатление, что эта несчастная ветка и есть его главный враг.
Тем временем Верховский позвонил в «Прозу» и узнал от Куланова, что Любимов отбыл к Игоряинову. Главбуху он ничего не сказал и перезвонил домой президенту «Прозы». Но туда Любимов еще не доехал. Жена Игоряинова сообщила, что Виктор Васильевич вестей о себе не подавал и новостей у них никаких. Ее Верховский тем более не стал вводить в курс дела и лишь попросил, чтобы Олег Мартынович, когда появится, обязательно позвонил своей секретарше Людмиле.
Шок, в котором Людочка пребывала последние полчаса, понемногу проходил. Она очень легкомысленно отнеслась к тому, что отец и Верховский пошли разбираться с предполагаемым вампиром, и по-настоящему испугалась, когда Владимир Сергеевич схватился за топор. С того момента она находилась в странном оцепенении, как это бывает во сне, когда все видишь и чувствуешь, но не можешь ничего предпринять. Все, на что хватило Людочку в эти небывалые минуты, — это снять со стенки книжного шкафа иконку. Лишь оказавшись на родной кухне, пропахшей рыбой по-польски, она стала возвращаться в нормальное состояние.
Надо отдать ей должное, первое, о чем она подумала, была печальная судьба укушенного Портулака. Людочка поняла, что вампирского укуса для превращения в вампира недостаточно — требуется еще что-то, но в отношении Вадима не сомневалась ни секунды. Исчезнуть с балкона на двенадцатом этаже мог только летучий вампир — если, конечно, с Портулаком не случилась еще какая-нибудь аномалия. «Антигравитация», — вспомнила Людочка научное слово и сразу отбросила его за ненадобностью.
Следующей ее мыслью было предупредить обо всем Каляева. Теперь Людочка поняла, что Каляев — жертва обстоятельств, такая же, как и она сама. О желании составить с ним пару «перципиент-реципиент» она уже позабыла и вспоминала о Каляеве с долей снисходительности. Людочка даже испытала гордость от того, что участвовала в раскрытии подноготной всех этих кошмарных происшествий, а Каляев теряется в догадках и ни о чем таком не подозревает. Поколебавшись, какую роль выбрать: безутешной страдалицы, потерявшей близкого человека (постфактум Людочке казалось, что она была влюблена в Портулака), или спасительницы, этакой Жанны д’Арк, берущей под свою защиту слабых, нерешительных и, главное, неразумных муж чин (таковым ей сейчас представлялся Каляев), — Людочка выбрала второе.
Телефона Каляева она не знала, но зато у нее был добытый еще утром телефон Бунчукова. Людочка набрала номер, и ждать, пока снимут трубку, ей долго не пришлось.
Когда зазвонил телефон, Борис Бунчуков стоял в туалете и читал записку Портулака: «Боря! События идут по нарастающей. С Причаликовым то же, что и с Игоряиновым. Видел сам. Мы (я, Виталий и Зоя Ковальская) едем к Кирбятьевой. Там Каляев, и должны подъехать Эдик и Верхняя Вольта. Беспокоимся о тебе. Как появишься, сразу позвони. Вадим».
Для тех, кто не знает Бунчукова, покажется удивительным — он, первый связавший воедино исчезновения Игоряинова, Попова и Максимова, сам как будто забыл о них; но те, кто знает Бунчукова хорошо, повода для удивления не найдут. Вся эта история пребывала в бунчуковской памяти со вчерашнего вечера в заархивированном виде, подобно файлу, затерянному на задворках винчестера (да простит это сравнение некомпьютеризированный читатель!). Самые разные события мешали ей развернуться в цельную картину, и прежде всего мешал сам Бунчуков.
Неуемный характер Бориса не позволил ему ограничить празднование дня рождения одним вечером. В этом они были весьма схожи с Портулаком, более того — мама Вадима считала, что именно Бунчуков дурно влияет на ее сына. Частенько после общего застолья они отправлялись вдвоем куда глаза глядят и оказывались у кого-ни будь из многочисленных знакомых Бориса. Наутро Портулак просыпался на жестком холодном диване в мастерской какого-нибудь художника, имени которого при всех стараниях вспомнить не мог, а Борис был уже где-то на другом конце города — ветер странствий неустанно звал его на новые подвиги. Загул продолжался сутки, а то и двое-трое, после чего Бунчуков добирался к себе домой, принимал душ, отсыпался и обзванивал знакомых, как бы невзначай интересуясь, не натворил ли он чего- нибудь, не обидел ли кого. Затем он садился за компьютер и на неделю-другую становился для друзей и знакомых потерянным человеком.
Вчера ветер странствий позвал Бунчукова, когда основная часть гостей уже убыла и в доме, кроме него самого, остались только Марксэн Ляпунов с Эмилем Пшердчжковским и Каляев с Виташей Мельниковым. Марксэн и Эмиль молча пили водку; периодически кто-то из них засыпал, и тогда другой заботливо расталкивал товарища и подносил налитую рюмку. Каляев и Виташа бессвязно спорили об Америке, причем Каляев повторял, что «нам до Америки далеко», а Виташа, наоборот, говорил, что «все они там дремучие болваны», и в доказательство приводил незнание директором какой-то балетной труппы фамилии кинорежиссера Феллини. Слушать это было неизъяснимо скучно, и Борис весьма кстати вспомнил о девушке Маше, с которой познакомился утром, когда они с Вадимом ходили в парк по грибы.
Девушки не числились какой-то особой слабостью Бунчукова, но всегда вокруг него их оказывалось больше, чем нужно было ему самому. Каляев даже как-то сказал, что никогда бы не подумал, что в стране и даже на планете Земля имеется столько девушек, если бы не Бунчуков. Борис знакомился с ними всеми возможными и невозможными способами. Девушку Машу, совершавшую утреннюю пробежку по парку, он, например, остановил вопросом, не знает ли она, как пройти к мавзолею. Далее о Маше ни слова, потому что у нее обнаружился муж, о чем Бунчуков узнал, лишь бросив своих гостей и явившись по указанному девушкой Машей адресу.
Но вечер уже требовал ударной концовки, поэтому домой Борис не вернулся. Он поехал к скульптору Лешке Баратову, у которого застал играющую в преферанс компанию художников, но оказался пятым лишним и долго не задержался. От Баратова он подался пешком к своей старой подруге Валентине и по дороге заглянул на вокзал выпить пива; киоски на привокзальной площади оказались все как один закрыты, он прошел в вокзальный буфет и у стойки — слово за слово — ввязался в тяжелый спор об импрессионизме с каким-то потертым человеком, одетым, несмотря на майскую теплынь, в пальто и шапку-пирожок. На третьей кружке они сошлись на том, что Мане и Моне — это класс, а постимпрессионисты — говно, и Бунчуков в знак согласия купил бутылку «Столич