— Так они вас и послушают! Они же самостоятельные такие ребята, — покровительственно сказала Людочка, искренне ощущая превосходство над «ребятами». — Каляева вы видели сегодня в «Прозе»...
— Он что, правда дамские романы сочиняет?
— Правда.
— Вот жулик! И ведь произвел на меня благоприятное впечатление... А этот Фома неверующий, с которым вы говорили?
— Это Борис Бунчуков, тоже писатель, лауреат... Вадим прекрасные стихи писал... рубаи... — со всхлипом произнесла Людочка. — Он мне стихотворение посвятил. Что же теперь с ним будет? Может быть, противоядие есть?
— Вот оно — противоядие! — прервал их разговор Владимир Сергеевич и помахал над головой кривой сучковатой палкой, которую при желании можно было признать за кол. — Пока вы здесь разговоры говорите, поэт Портулак людей кусает и тем ряды вампиров умножает. — Владимир Сергеевич остановился и повторил случившуюся рифму: — Кусает — умножает... Я, Гай Валентинович, так думаю, что ехать необходимо нам вдвоем. Я вас на своей машине домчу. А Люда вот этого покараулит. — Он постучал колом по двери ванной.
— Я с ним одна не останусь. Я лучше с вами. — Людочку передернуло от мысли, что придется стеречь вампира.
— И правда, негоже оставлять девушку одну... — сказал Верховский.
— Но и Бородавку без присмотра бросать нельзя, как вы не понимаете! — Владимир Сергеевич возмущенно потряс колом. — Нет, я, конечно, приверну его к трубе тройным морским, но пример медвежонка... Он соседей затопит, если трубу сорвет. И вообще! Я в прошлом году смеситель нового типа изобрел, так знаете, когда он оторвался, сколько шума от соседей снизу было!
— Возьмем его с собой, — предложил Верховский. — Как наглядное пособие. С ним легче поверят.
— Ага! Самого его про себя рассказывать заставим, — обрадовался Владимир Сергеевич. — Ради воспитательного эффекта.
— Перевоспитаете вы его вряд ли, — сказал Верховский. — Я полагаю, Люда, что мы Бородавина заберем, а вам следует остаться дома. Я ведь Любимова просил сюда позвонить. Объясните ему все.
— Он не поверит.
— Не поверит, но какую-то зарубочку себе сделает. — Верховский прижал ладонь к животу. — У вас нет но-шпы? — спросил он Владимира Сергеевича.
— Я сторонник естественной борьбы с заболеваниями и лекарств дома не держу, — ответил тот. — Но признаю хирургическое вмешательство. Однажды в молодости мы с женой отдыхали в горах, и парень из нашей группы сломал ногу. Врач турбазы уехал в город, фельдшер был так пьян, что ничего не допросишься, медпункт заперт. А я единственный медик в округе, и инструментов у меня никаких, кроме молотка и пилы с рубанком. Но справился, шину наложил. Кстати сказать, — он глянул на заросший паутиной потолок, — во мне, наверное, умер травматолог. И стоматолог тоже, — добавил он после краткой паузы. — Я однажды в полевых условиях зуб плоскогубцами удалил.
На этом лирические отступления завершились, и Верховский с Протопоповым обсудили план дальнейший действий. Победило предложение Владимира Сергеевича: закамуфлировать связанные руки Бородавина старой курткой и выйти на улицу под видом подгулявшей компании. В связи с этим вампир выслушал многословный инструктаж, смысл которого можно передать одной фразой, употребленной Владимиром Сергеевичем не менее двадцати раз: «Сиди тихо, а не то!..» Незавершенность фразы была, вероятно, своего рода ораторским приемом, который подкреплялся демонстрацией осинового кола. Что же до необходимости передвигаться при исключающей передвижение команды сидеть тихо, то эта неувязка только усилила впечатление от горячего монолога. Бородавин с достоинством молчал, похожий на центрального персонажа картины народного художника Бориса Иогансона «Допрос коммунистов», но, когда кол проносился у него перед глазами, втягивал голову в плечи.
Старушки, еще не оклемавшиеся от страшного явления Владимира Сергеевича с топором, дружно вздрогнули, когда они вышли из подъезда. Бородавин, зажатый между Верховским и Протопоповым, едва перебирал ногами; куртка у него на спине вздымалась горбом: это Владимир Сергеевич упирал ему кол между лопаток. Чтобы кол не выпал на землю, Протопопов придерживал его, заложив руку под куртку Бородавина, и могло показаться, что отношения у них даже нежнее, чем просто приятельские. Они подошли к сооружению из труб, колес и кузова неясного происхождения.
— Это ваша машина?!. — вырвалось у Верховского.
— Собственной конструкции! —ответил Владимир Сергеевич и потянул водительскую дверцу.
Сухо треснуло, и от дверцы отделилась ручка.
— Клей испорченный подсунули. — Протопопов забросил ручку подальше в кусты. — Вы его, Гай Валентинович, подержите, а я попробую открыть с другой стороны. Кол, кол перехватите! — закричал он, увидев, что Верховский зачарованно разглядывает машину. — Вот так, прямо через куртку!
Убедившись, что кол по-прежнему упирается в спину Бородавина, он обошел автомобиль и дернул другую дверцу. Она со скрипом открылась, явив диковинный салон. На месте отсутствующей приборной панели торчали многочисленные цветные проводки; заключенный в фальшивую крокодиловую кожу руль формой напоминал самолетный штурвал; обивка отсутствовала, если не считать кожзаменителя на потолке; сквозь проржавевший пол виднелась земля; невысокие спинки передних сидений были из толстой фанеры, причем у водителя имелся подголовник, в котором угадывалось стоматологическое прошлое; сиденье пассажира было откидным; заднее сиденье заменял ящик, выкрашенный в болотный цвет, в каких обычно хранится армейское имущество; с ящика свисали клочья звериной шкуры.
Когда Бородавина стали заталкивать в машину, он неожиданно затрепыхался и воззвал к старушкам:
— Люди, помогите! Похищают! Убивать везут без суда!.. Ради Родины старался, крови своей не жалел! Орденами награжден, почетными грамотами!.. Демократы сраные, донорам деньги не платят!.. Мне льготы положены!..
Из-за этого завершающая фаза отбытия была скомкана. В тесном салоне получилась куча мала, кол упал куда-то вниз, и если бы Бородавин пожелал покусать их, то, несомненно, достиг бы цели. Но Сила Игнатович, надо отдать ему должное, ни о чем таком не помышлял и продолжал надсаживать горло:
— Ну, где ваш кол, фашисты недобитые?! Вгоняйте, вгоняйте его в меня, глубже вгоняйте! Родину продали, подонки, предатели!
Трясущиеся руки Протопопова соединили проводки, мотор взревел, но сдвинуться с места не удалось: проклятый кол намертво заклинил педали.
— Смотрите, смотрите, как втаптывают в грязь человека! Я историю мог повернуть, я от Берия вас всех спас! Пролейте слезу, киньте цветочек под колеса этого катафалка! — уже откровенно юродствуя, закричал Бородавин.
Старушки закудахтали и боязливо приблизились к машине. Понемногу собралась толпа. Протопопов тянул кол обеими руками и твердил вполголоса:
— Что, бабки, собрались, шли бы отсюда. Не видите, машина сломалась?
А вдохновленный аудиторией Бородавин энергично перечислял свои заслуги:
— Награжден орденами Отечественной войны обеих степеней, Красного Знамени и Богдана Хмельницкого первой степени. Восемь медалей имею, почетные грамоты и ценные подарки. Мое партизанское имя школе присвоено. Сила Орлов — вот мое партизанское имя. Люди, будьте бди...
Верховский накрыл ему голову валявшейся на ящике шкурой и навалился сверху.
— В психушку везем! — тяжело дыша, сообщил он собравшимся. — Допился до белой горячки и вообразил себя героем.
От такой несправедливости Бородавин замычал и задрыгал ногами. Старушки укоризненно затрясли подбородками.
— Сделайте одолжение, захлопните дверцу, — попросил зрителей Гай Валентинович.
Просьбу исполнили. В следующее мгновение машина подпрыгнула и сорвалась с места. Верховского больно ударило о ящик, но он не выпустил вампира из рук. Владимир Сергеевич коротко глянул назад и, убедившись, что Бородавин опасности не представляет, поддал газу. Одной рукой он держал руль-штурвал, другой — добытый из-под педалей кол. Глаза его горели, одухотворенный борьбой лик был решителен и страшен.
Каляев не стал пересказывать Мусе разговор с Бунчуковым. Во-первых, ему не хотелось возвращаться к спору, происшедшему между ним и Борисом, и тем более обсуждать его с Кирбятьевой; а во-вторых, то, что все трое — Бунчуков, Портулак и Панургов — нашлись целехонькими, вновь всколыхнуло в нем мысль об издевательском розыгрыше. Нарочитые сомнения Бунчукова и сообщение Вадима о Причаликове скорее подтверждали розыгрыш, чем опровергали, — откуда взяться Причаликову, когда он давно в Израиле? По здравому размышлению выходило, что про Причаликова выдумал Портулак и, не исключено, при участии Бунчукова. Потом они поменялись местами, и пудрить мозги ему стал уже Бунчуков — вот как объяснил Каляев звонок Бориса.
Присутствие Зои подтверждало его догадку. «Да уж — министерство инопланетных сообщений! — подумал Каляев о Зое. — Как бы она заговорила, лопни Причаликов на ее глазах!» Несколько смущало Каляева упоминание о присутствии у Бунчукова Виташи, но вдруг до него дошло, что самого Виташи он не слышал, и, следователь но, его там могло не быть, и даже, скорее всего, не было. Виташа, по всей вероятности, был упомянут Портулаком для правдоподобия.
Таким образом, получалось, что Каляев остался в круглых дураках и винить за это ему следовало одного себя. Ведь Бунчуков, с которого все началось, дал ему шанс достойно выйти из ситуации, а он, вместо того чтобы этим шансом воспользоваться, высказал гипотезу о связи розовой пены с физиологией вампиров. Ничего себе, хорош дурак! Забыв, что он в комнате не один, Каляев издал подобие стона. Муся, которая терпеливо ждала изложения разговора с Бунчуковым, встрепенулась.
— Такие дела, — сказал Каляев. — Не могу, Муся, вспомнить, на чем нас прервал этот звонок.
— Мы говорили о гонорарах. — Кирбятьева поняла, что Каляев не расположен ничего рассказывать, и предпочла не торопить события.