— Откуда мне знать. — Каляев посмотрел на Панургова честными глазами. — Я думаю: флюиды, которые исходили от Муси...
— А ты чего здесь оказался?
— Понадеялся, что тебя упрятали навсегда, и поспешил занять нагретое тобой местечко подле классика детективного жанра... Что ты все-таки думаешь о совпадениях в происшествиях с Секстантом, Поповым и Максом?
— Ты произнес правильное слово. Совпадение! Совпадение, старик, оно и есть совпадение. Так чего ты здесь делаешь?
— А с Причаликовым, ты думаешь, Вадим наврал?
— Хватит мне лапшу вешать! — Эдик приоткрыл дверь ванной и заорал: — Муся, принеси свежую рубашку и спортивные штаны! — потом промокнул лицо полотенцем с Микки-Маусом. — Ты что так смотришь?
— Полотенце, — только и произнес Каляев.
— Ну да, Бунчуков подарил, у него от тещи-челночницы целый мешок остался. Что-то, Дрюша, ты сегодня какой-то не такой.
Каляев вышел в коридор, подождал, пока Эдик переоденется. Вместе они направились в комнату. Панургов открыл дверь:
— А это еще .что?
Каляев заглянул через его плечо. В кресле, которое еще совсем недавно занимал он сам, полулежал Мухин и размазывал по лицу слезы. Рядом сидел на корточках Марксэн и гладил его по руке; увидев Панургова и Каляева, он поднес палец к губам и сказал:
— Ни звука, братцы... У него катарсис!..
А Мухин приветствовал Панургова жестом, похожим на последнее движение выброшенной на берег рыбы, и продолжил говорить, видимо, уже в не в силах остановиться:
— ...И вот я, потомственный дворянин, у дедушки которого было пять пароходов в Самаре, не вижу своего отражения. Когда дедушку моего дедушки царь сослал в Карс, за ним по Военно-Грузинской дороге везли семь подвод серебра! Семь! И две подводы меди! Он был богатый человек! У моей тети, его жены, была коробочка с жемчужинами — каждая с голубиное яйцо!.. А какие женщины меня любили! Меня любила первая красавица Москвы! Она играла на баяне, у нее был второй баян в Советском Союзе. Первый подарили Святославу Рихтеру. Фамилия ее была Чемоданова. Да, Чемоданова, и не она одна! Меня любила гимнастка Земфира Ширази... И вот — мой дядя знал семнадцать языков, бомбил Берлин и женил английскую королеву, а я не вижу своего отражения!
Мухин трагедийно воздел руки к потрескавшемуся потолку. Пока, согласно законам сценического действа, длилась пауза, Панургов толкнул Каляева в бок локтем и прошептал восхищенно:
— Первая красавица Москвы со вторым баяном в Союзе! Класс, хрен-перец!..
— Мой дядя был очень непрост, — сказал Мухин и одним махом стер слезы с обеих щек. — Он был разведчиком в Англии и Америке вместе взятых. У него была дача под Москвой, рядом с дачей Абеля, и мы помогали Абелю копать картошку. Самому Абелю, который украл у американцев секрет атомной бомбы! Моему дяде Хрущев подарил золотой кортик с надписью «Товарищу Мухину за службу Родине». Я был знаком с племянницей шофера Хрущева. Однажды мы с ней за ночь семнадцать раз! Семнадцать раз! А потом, на следующую ночь, двадцать четыре! Двадцать четыре раза! И после я месяц ничего не мог с женщинами, пока не познакомился с Земфирой Ширази. У нее была толстая золотая цепь, но у моей тети цепь была еще толще и длиннее. Девятьсот девяносто девятой пробы была цепь у моей тети! А еще у нее была собака очень редкой породы, которую дядя привез из Англии и Америки. Когда самолеты дяди шли на Берлин, Гитлер прятался в бункер, а Геринг кричал своим асам: «Ахтунг, в воздухе Мухин!» А вот вы, вы! — Мухин выбросил руку в направлении Панургова и Каляева. — Что вы улыбаетесь?! Вы дяди моего не знали и потому улыбаетесь! Пусть у меня нет отражения, но это еще не повод для смеха!
— Фиг с ним, Иван, с отражением, — не очень понимая, о чем идет речь, сказал Панургов. — Это все чепуха, хрен-перец!
— Нет, не чепуха! — возразил Иван и вернулся к винегрету из подвигов дяди, своих половых успехов и разнообразных богатств многочисленных родственников. — Я привык к другому отношению. Я в МИМО поступал, ни у кого не было такого английского произношения, как у меня. Я школу кончил с золотой медалью, я дипломант конкурса чтецов пушкинских поэм — у меня почетная грамота есть! Женщины падали мне в руки, как спелые груши! Я ни одной не обидел, когда женился. Я позвонил им всем и каждой назначил день. В последнюю неделю перед свадьбой я прощался ежедневно с двумя. С одной два часа до работы утром, с другой — два часа после работы вечером. И так каждый день. Мне страшно было смотреть на себя в зеркало... О! Тогда у меня было отражение, но я так исхудал, что не узнавал себя! Мой дядя, когда был разведчиком, часто менял свою внешность. Однажды он переоделся бедуином и в таком виде попал в плен. Он знал семнадцать языков, но арабского выучить не успел и потому прикинулся глухонемым бедуином. К нему приставили специального человека, и он овладел восемнадцатым языком — арабским для глухонемых. Поэтому глухонемые арабы понимали его как своего, а прочие не понимали вовсе. Он соблазнил глухонемую наложницу саудовского принца и через нее узнал саудовские государственные секреты, явки, адреса, пароли и карты укрепрайонов. У него персональный автомобиль был, две дочери и три сберкнижки.
— И дочерей ты тоже... того? — спросил циничный Панургов.
Мухин хотел что-то ответить, но тут слезы снова полились по его щекам. Он прижал к груди пакет с храмом Христа Спасителя и произнес торжественно:
— Да, я плачу, я плачу! Но вы, вы-то сами кто?!.
— Выпей, Иван, успокойся. — Ляпунов поднес ему рюмку водки.
Мухин послушно выпил и сказал:
— Спать. Пописать и спать. И я буду в порядке.
Пока Марксэн водил Мухина в туалет, пришел Буркинаев. После разговора с Каляевым он был настроен на серьезный лад и ожидал застать в доме Кирбятьевой-Ожерельевой атмосферу мрачной напряженности, трагической неопределенности и еще черт знает чего. Взамен этого он увидел, как не совсем трезвый Каляев, Панургов с синяком под глазом и незнакомый ему, плохо стоящий на ногах человек укладывают в постель еще одного пьяного, который бормочет про ремкомплект какого-то Бубенкера и не желает ложиться, пока этот ремкомплект к нему не подсоединят. Картину довершала Муся в розовом кимоно, застывшая посреди комнаты с блюдом бутербродов.
Наконец страдалец, получив заверения, что ремкомплект подключат, когда он примет горизонтальное положение, угомонился и в мгновение ока заснул. Панургов задернул ширмочку, отделяющую кровать от остальной части комнаты, подошел к Мусе, придирчиво выбрал бутерброд с сыром и принялся остервенело жевать.
— Сейчас, Федя, я тебе все объясню, — сказал Каляев и вдруг понял, что объяснять решительно нечего: что он ни расскажи, все будет выглядеть бредом больного воображения.
Но признаваться в том, что его обвели вокруг пальца, Каляеву тоже не хотелось. Поэтому он избрал самый скользкий путь и рассказал Буркинаеву обо всем так, словно не испытывал сомнений в истинности описываемых событий, то есть запоздало попытался переметнуться в стан шутников. Когда он закончил, Верхняя Вольта помотал головой, будто говоря: «Ну ты, брат, даешь!» Но благодаря философическому складу ума и увлечению древнеиндийским мистицизмом ничему не удивился, тем более что дело касалось Каляева и Бунчукова.
— Это очень похоже на то, что пишет новая генерация фантастов, — сказал он. — Они бы объяснили пену какой-нибудь сильнодействующей кислотой, которой поливает жертв мистический преступник. Если приправить стрельбой, легкой порнушкой — ну, скажем, Секстант по утрам для поднятия тонуса употребляет секретаршу прямо на рабочем столе — и развить вампирскую линию, то получится улучшенный вариант Тарабакина. Правда, до Счастьина все равно не дотянуться. Борзо пишет, подлец. И тем вреден.
— Я на этот счет поспорил бы, — Панургов налил себе водки и потянулся за следующим бутербродом, — да неохота.
— Водка кончается, — флегматично сказал Ляпунов, — надо бы сходить. Но у меня денег нет.
— И у меня нет. — Про стодолларовую бумажку Каляев решил забыть.
— Муся! — громко крикнул Панургов и, когда Кирбятьева появилась на пороге комнаты, приказал: — Субсидируй Марксэна.
Ляпунов умчался, полный энтузиазма, и никаких других событий в последующие десять минут не произошло, если не считать звонка Гилобабова, интересующегося, довольна ли Муся тем, как он исполнил ее просьбу. Муся промямлила что-то, и удачно, — Эдик не понял, кто и зачем звонит, и пропустил этот разговор мимо ушей. Счастливая, что все обошлось, детективщица убежала рубить салат, а Панургов доел бутерброды и повеселел. Каляев сидел молча, уставившись в пол. Да и что было ему говорить — он и так уже все сказал.
Хуже всего было Буркинаеву. Он чувствовал себя ужасно неловко. И прежде он держался особняком, а теперь и вовсе отвык от бывших соклубников. Ему очень хотелось уйти, но сделать это сразу было неудобно. Он пристроился на стуле возле спящего Мухина и погрузился в состояние, называемое йогическим термином пратьяхара, что означает «отмежевание чувств от внешнего мира».
Такова была обстановка, когда пришли Портулак, Виташа, Зоя и примкнувший к ним возле винно-водочного магазина Марксэн Ляпунов.
19
Когда автомобиль Владимира Сергеевича скрылся из глаз, Людочка облегченно вздохнула и перекрестилась. Вообще-то, о религии и христианских обрядах она имела смутное представление. Бог казался ей сердитым дедушкой, находящимся в курсе всех ее немудреных дел, но это, к сожалению, не означало автоматического выполнения им Людочкиных просьб. Иногда Бог просьбы выполнял, иногда нет, и Людочка, как ни старалась, не могла обнаружить в его действиях логику. Изредка ей в голову приходила крамольная мысль, что, возможно, Владимир Сергеевич бывает прав, когда, напившись портвейна, начинает отрицать само существование Бога, и тогда ее некрепкая вера подвергалась испытаниям. Но верить Людочке больше было не в кого и не во что, кроме, разумеется, любви и прекрасного принца. Но поскольку принц запаздывал, акции Бога, хотя, случалось, падали в цене, никогда не обесценивались полностью. В иные же моменты, когда Людочка мечтала об исполнении какого-ни будь желания, но шансов на это было мало, божеские акции шли в рост.