Теперь в этом смысле Клавдии Максимовны и Людочкино в своем роде крутились перед ним верткими змейками и мешали вести машину...
—...и вот они повезли Бородавина как наглядное пособие, чтобы с его помощью разоблачить Портулака перед лицом его товарищей, — вторглись в сознание Олега Мартыновича слова Людочки.
Он вспомнил, откуда знает фамилию Бородавина и почему связывает с ней запах тройного одеколона. Ну да: ветеран, у которого в сумке звенели пустые бутылки. Любимов вспомнил, с каким упорством Бородавин навязывал ему рукопись, и сказал:
— Да, еще тот вампир!
Людочка замолчала, ожидая, что Олег Мартынович молвит еще что-нибудь, но так и не дождалась. Дальше ехали в тишине.
Вообще-то, когда Любимов понял, что у Кирбятьевой его ждут Каляев и К0, первым его побуждением было развернуться, высадить Людочку у ближайшей станции метро и возвратиться в «Прозу». Каляев опять вплетался в игоряиновское дело — теперь в неблагодарной роли возможной жертвы своего товарища вампира Портулака, а Верховский выступал героическим усмирителем вампира-ветерана. Глупость ситуации была беспредельна, она не поддавалась анализу.
Но Олег Мартынович сдержал порыв, проехал до светофора и за это время решил отозваться на приглашение. Во-первых, он полагал, что, может быть, в самом деле узнает что-нибудь об Игоряинове; во-вторых, это был повод поговорить с Кирбятьевой о возможном сотрудничестве; в-третьих, Олегу Мартыновичу пришла мысль предложить Каляеву написать любовный роман для «Прозы». Естественно, не такую галиматью, которой зачитывается Людочка, а нечто интеллигентное и даже интеллектуальное. Что-то вроде современных «Опасных связей»... Олег Мартынович не сомневался: Каляев согласится. Вопрос только — потянет ли?
И в-четвертых, самое главное. Директор «Прозы» помнил о гипотезе Изабеллы Константиновны. На мгновение предположив, что едет в логово игоряиновских убийц, он преисполнился гордости за свой поступок и тем отрезал себе все пути назад. Что же до россказней о вампирах, которые обрушила на него Людочка, то... «Бедняжка!» — подумал Олег Мартынович и в преддверии своих героических дел великодушно не стал говорить ей, какая она дура.
Панургов на правах хозяина принял у Марксэна пакет с бутылками и снедью; бутылки выставил на стол, с которого, освобождая место, небрежно сбросил на пол каляевские полотенца, а хлеб и колбасу передал Мусе.
— Будем ждать Бунчукова или начнем? — сказал он, когда Муся ушла делать очередную партию бутербродов.
— От него есть что-нибудь? — быстро спросил Портулак. — Слава Богу!
— Едет вслед за вами. — Каляев взгромоздился на угол стола. —Вадим, хватит, а?! Поигрались, и будет.
— Погоди, погоди... — сказал Портулак.
— Что — погоди? Признайся, Вадим: насчет Причаликова изобрели вы с Бунчуковым? Не скрою, очень подошло ко всему остальному...
— Лажа какая! — возмутился Портулак. — Яне видел Бунчукова со вчерашнего вечера. Виташа и Зоя это подтвердят. Зато я видел то, что осталось от Причаликова. Засыхающие пузыри...
— Это так, — сказала Зоя. — Пузыри — все, что оставил после себя Причаликов. Меня пытаются уверить, что Причаликов не смылся благополучно, за что я его прощаю, а лопнул и превратился в эти самые пузыри.
— А ты эти пузыри видел? — спросил Каляев Виташу.
— Я — нет, но мне Вадим и Зоя...
— Ах вот оно что! — усмехнулся Каляев.
— Значит, Дрюша, ты мне не веришь? — сказал Портулак.
— Не верю.
— А себе веришь?
— Верю.
— Ты видел пену в кабинете Секстанта, а я в ванной комнате Причаликова, куда он вошел и откуда не выходил. И это была не мыльная пена.
Стало тихо. Зоя подошла к Портулаку и Каляеву, тронула их за рукава и сказала растерянно:
— Мальчики, вы все это — серьезно? — Она обернулась к Панургову: — Это же помешательство какое-то! Или, может быть, вы Причаликова где-то здесь спрятали и надо мной посмеяться хотите?
— М-да... — Панургов взялся за бутылку и выбрал бокал покрупнее. — Для меня сегодня это уже явный перебор. С вашего позволения я надерусь.
— Хорошо! — Каляев стукнул кулаком по коленке. — Хорошо, допустим все так... — Он осекся, подумав, что не столько спорит с Портулаком, сколько пытается что-то доказать себе. — Но что же тогда, Вадик, получается? — спросил он с нарочито ехидно и сам же ответил: — Тогда еще хуже получается. Скажи, ты такого человека, Бородавина, знаешь?
— Силу Игнатовича? — оживился Портулак. — Это сосед твоей подруги Люды. Мы с ним да с ее отцом при посильном участии Мухина полночи портвейн глушили. Редкостный экземпляр. А в соединении с папаном Люды, величайшим изобретателем планеты Земля, классическая пара. Изобретатель возмечтал отдать за меня свою дочь, и я, дабы не обижать его, едва не женился, но вовремя одумался. Когда запахло керосином, я оттуда через балкон эвакуировался. А Мухин, кстати, у Бородавина заночевал. Любопытно, как он там?
— Скорее, как он здесь, — сказал Ляпунов и отдернул ширмочку, скрывающую Ивана.
— Рем-ком-плект Бу-бен-ке-ра, — сказал Мухин во сне по слогам и повернулся лицом к стене.
— Занавес! — скомандовал Панургов, и Ляпунов возвратил ширмочку в прежнее положение.
— Допустим, ты не видел сегодня Бунчукова, — сказал Каляев. — Это согласуется с тем, что говорит сам Бунчуков. По его словам, девушка Люда позвонила ему и сообщила, что Бородавин — вампир и в таком качестве он укусил тебя и Мухина, после чего ты покинул квартиру через балкон, проще говоря, улетел, как и положено свежеиспеченному вампиру. Как-то странно все сходится — твой рассказ и рассказ девушки Люды... Извини, Вадик, ты не мог бы нам показать шею, чтобы мы все успокоились.
— Совсем офонарели! — Портулак инстинктивно положил ладонь на воротник рубашки.
Каляев ощутил нечто похожее на раздвоение личности: он уже понял, что никакого розыгрыша нет, но вел себя так, будто дурной розыгрыш разоблачен и осталось сорвать маску со всех его участников. Он был растерян и суетился сверх меры.
— Покажи шею, — потребовал Каляев, по петушиному наскакивая на высокого Портулака.
Неясно, до чего бы они дошли, но между ними втиснулась Зоя:
— Остановитесь, мальчики! — сказала она. — Вадюля, если ему не хочешь, то хотя бы мне покажи.
Вадим задрал подбородок.
— Чистая, — констатировала Зоя. — Хватит, ребята, как-то не смешно уже. Послушайте меня, не чужую вам женщину, — ведь я обречена любить вас обоих нежно и до гроба даже при том, что вы делаете из меня полную дуру. Какая разница, кто из вас вампир, если вы оба ведете себя одинаково по-человечески, то есть неумно?
— А может быть, Вадим, хрен-перец, тебя вампир не в шею, а в какое-нибудь другое место укусил? — спросил Панургов, разом сводя на нет миротворчество Зои. — Признайся сам, не раздевать же нам тебя! — Он прихватил бутерброд с блюда, которое внесла Кирбятьева. — Полюбуйся, Муся, на этого гуся, — сказал он в рифму. — Есть подозрение, что он вампир.
— Зачем же раздевать, я сам разденусь. Изучайте меня на здоровье, — сказал Портулак; следуя примеру Панургова, он тоже налил себе водки в бокал. — А потом делайте что хотите — лопайтесь, как пузыри, превращайтесь хоть в вампиров, хоть в оборотней. — Он выпил и, не закусывая, налил еще.
— Ты обижаешься, а это симптом. Значит, рациональное зерно в нашем предположении есть, — по инерции продолжил Каляев.
— Иногда для восстановления доверия не грех снять штаны перед близкими людьми, — сказал Панургов. — Твое здоровье, Вадим!
— А может быть, не надо снимать? — Виташа взглянул на Каляева. — То есть я хочу сказать, Дрюша, что надо прекратить этот разговор...
В следующее мгновение позвонили.
— Бунчуков, должно быть, — сказал Портулак в надежде, что появление Бориса разрядит обстановку. Но в комнату вошли Любимов и Людочка. Портулак посмотрел на Людочку сквозь бокал и выпил.
— Здравствуйте, Олег Мартынович, — елейным тоном сказал Панургов. — Какими злыми ветрами вас сюда занесло?
— Здрасьте, — бросил Любимов, опешивший от обилия людей в маленькой комнате.
Особенно неприятно его поразило присутствие Панургова. Олег Мартынович, сам будучи изрядным хамом, испытывал необъяснимую робость, когда нарывался на хама еще большего, каковым, бесспорно, был Панургов. Эдик, уловив однажды эту его слабость, в присутствии Любимова форменным образом распоясывался, и чем хуже он себя вел, тем безнадежнее терял дар речи обычно говорливый Олег Мартынович. Виделись они после ухода Панургова из «Прозы» редко: Любимов старательно избегал любых встреч. Когда же это не удавалось, для него наступало сущее мучение. Тем ужаснее было наткнуться на Панургова неожиданно и к тому же на его территории. Конечно, Любимов и предположить не мог, насколько территория кирбятьевской квартиры является для Панургова своей, но он заметил, что Эдик сидит, развалившись, за столом, уставленным бутылками, нарочито покачивает шлепанцем, надетым на большой палец босой ноги, и, вообще, выглядит по-хозяйски.
Цель визита в этот как-то сразу ставший негостеприимным дом окончательно потеряла для Олега Мартыновича четкие очертания, но бежать уже было поздно. Он огляделся в поисках места, куда приткнуться, но не нашел ничего подходящего и прислонился к дверям.
— Люда, — сказал Каляев, закуривая, — повтори то, что ты говорила Бунчукову по телефону.
— Где мой отец?— не обращая на него внимания, произнесла Людочка. — Олег Мартынович, здесь нет ни отца, ни Верховского!
— Разве я сторож Верховскому? — ответил Любимов библейской цитатой.
— Значит... значит, он их перекусал! —Людочка закрыла лицо руками. — Вадим! — вскрикнула она. — Вы это уже пережили... Вы... вы чувствуете себя человеком? Ну хотя бы чуть-чуть?
— Я разденусь, только уймите эту чокнутую, — сказал Портулак, и Людочка застыла с открытым ртом. — Мы все, Дрюша, пузырями станем, попомни мое слово! —
Он снял куртку и расстегнул пуговицу на рубашке.