— Папа! — вскрикнула Людочка, но Владимир Сергеевич остановил ее театральным жестом.
— Спокойно, дочь. Были непредвиденные трудности, но мы их преодолели, хотя пришлось пожертвовать автомобилем. — Он молодецки тряхнул седым чубчиком, давая понять, что плевал на автомобиль.— Господа, мы доставили сюда вампира, чтобы он сам рассказал, как дошел до жизни такой. Давай, Сила Игнатович, замаливай грехи!
Бородавин еще на лестнице, предупрежденный о необходимости замаливать грехи, начал с тех же слов, с которыми утром вошел в кабинет Любимова:
— Товарищи! Я — ветеран войны и труда, награжден орденами Отечественной войны обеих степеней, Красного Знамени и Богдана Хмельницкого первой степени. Награждение орденом Богдана Хмельницкого производилось за особые заслуги в организации сопротивления в тылу врага...
На этом монолог кавалера орденов был прерван.
— Так вот же он, поэт Портулак, маскируется, — воскликнул Владимир Сергеевич, разглядев сидящего в кресле Вадима. — Эх, жалко, кол потеряли! Знал бы я вчера, когда он ко мне в зятья набивался!
— Нет, этого я не вакцинировал, — заявил Бородавин.
— Гай Валентинович, — обратился Любимов к Верховскому, — вы-то хоть можете мне объяснить, что здесь происходит?
— Вот этот товарищ — вампир, — Верховский указал на Бородавина, — в чем он сам, кстати, не видит ничего дурного. Свою биографию он поведал в мемуарах, которые вы передали мне сегодня с Изабеллой Константиновной. Забористый текст, смею вам доложить.
— Искренне писал, за искренность и поплатился, — охотно отреагировал Бородавин. — Издайте мои мемуары, товарищ директор, — не пожалеете. Я скоро знаменит стану, тогда каждый за честь почтет. Шумиха пойдет, а вы сразу книжку на прилавок. Всем нос утрете, умнее всех окажетесь!
— Господин Любимов, предложите ему десять процентов потиражных, — дал совет Панургов.
— Вы что, сговорились все?! Какой еще вампир?!. Гай Валентинович, вы понимаете вообще, что несете?!
— Понимаю, и не только это, — вздохнул Верховский. — Бородавин, подтвердите, что вы вампир.
— По заданию партии и народа, ради победы над врагом, в целях партизанской борьбы...
— Стоп! — прервал его Владимир Сергеевич. — Отвечай, Бородавка, в последний раз по-хорошему прошу: ты кусал поэта Портулака или нет?
— Я уже сказал все, что сказал, — ответил Сила Игнатович замысловато и выставил вперед правую ногу, напоминая плененного варварами, несколько потрепанного, но гордого римского воина, который ни за что не раскроет тайну дислокации родной когорты.
— Так, выходит, ты не вампир? — обратился Владимир Сергеевич к Портулаку.
— Вампир, — буркнул тот.
— Зачем, ну зачем, Вадим, вы на себя наговариваете?! — Людочка сдавила пальцами виски. — Или все-таки не наговариваете?
— Раз я с балкона улетел, — сказал Портулак, — значит, я вампир. Ваш Бородавка своего покрывает.
— Врет в белый свет, как в копеечку, — парировал Бородавин. — Он на мой балкон перелез и через мою квартиру на лестницу попал. Прошу зафиксировать: я запросто мог его вакцинировать, но не подумал даже. А бизнесмен лежал... дышал... белокожий такой...
— Ничего не понимаю, — сказала Кирбятьева. — О чем идет разговор? Вампиры, оборотни... Вы лучше ответьте: президент «Прозы» отыскался?
— То-то и оно. — Каляев отвернулся к окну; под фонарем, у тележки с хот-догами, ходил на задних лапах, выпрашивая сосиску, здоровенный пес черной масти. — Мы о главном напрочь забыли. Что-то не то с нами происходит...
— Я тебе, старик, еще вчера про твою рефлексию говорил и даже называл адрес, куда ее следует засунуть. — Панургов откупорил очередную бутылку. — Кому налить, желающие есть?
— Я желающий. — Владимир Сергеевич положил руку на плечо сидящего Портулака. — Не обижайся, Вадим, ошибочка вышла. Но если оглянуться на эволюционное развитие нашей страны!.. — Владимир Сергеевич многозначительно поднял палец. — Не лезь в бутылку! — скаламбурил он, кивая на бутылку в руке Панургова, рассмеялся в одиночестве и выпил, так и не дождавшись ответной реакции Портулака.
— Бокалы наливаются, в них отблеск янтаря, и лица разгораются, как вешняя заря... — продекламировал, не поднимая от колен буйной головы, Бунчуков.
— Люда, я ухожу. С меня хватит! — сказал Любимов, глядя в направлении ширмочки, за которой спал Мухин; там происходило какое-то движение. — Я так и не понял, какое отношение этот ералаш имеет к Виктору Васильевичу. Но этого, вероятно, мне никто объяснить не сможет.
— Почему же? Я что угодно могу объяснить, — объявил Панургов.
Олег Мартынович оставил его слова без ответа, потому что из-за ширмочки по воздуху, аки по воде, неторопливо выплыл потомственный дворянин Иван Мухин.
Иван спал, и при каждом выдохе его губы трогательно складывались в трубочку, похожую на маленькое сопло. Марксэн Ляпунов с пьяной непосредственностью потянул его за торчащий из дырки в носке мизинец, и бизнесмен-издатель медленно по плыл на середину комнаты. Все растерянно молчали.
— Аура прохудилась... Свечение... Неопалимая купина... — пробормотал Мухин во сне, подергал ногами и перевернулся на спину. Голова его откинулась назад. Справа на шее Ивана четко обозначились четыре аккуратные ранки. — Один-один в нашу пользу, — сказал Мухин и причмокнул губами.
— Господи!.. — со всхлипом выдохнула Зоя и прикрыла рот рукой, Людочка спряталась за спину Владимира Сергеевича, а у Кирбятьевой-Ожерельевой зародился оригинальный сюжет. Панургов принял значительное выражение, словно говорящее: «Спокойно, старики и старухи, все под контролем, хрен-перец. Я уже послал своих людей»; но выглядел он не лучше остальных. Верховский отошел к стене и угрюмо закурил.
— Вот я и говорю, что бизнесмена вакцинировал, — нарушил тишину Бородавин. — Так как, товарищ директор, насчет мемуаров?
— После, после...— отмахнулся Любимов.— Все здесь было, аттракционов не хватало. Прямо-таки Копперфилд, он же — Додик Коткин из Одессы. Сделать такое в обычной комнате, а не на сцене очень неслабо.
— Вот и дьявольщина, — сказал Каляев. — Это не розыгрыш, не коллективное помешательство, а обыкновенная дьявольщина. Будничная такая, незамысловатая. Она есть всегда, но очень редко предстает в концентрированном виде. Странно, что серой не пахнет...
— Вы ошибаетесь, молодой человек. Все это укладывается в научные рамки, — перебил его Верховский; лицо Гая Валентиновича стремительно приобретало землистый оттенок.
— Значит, наукой управляет дьявол, и рамки определяет тоже он. Тогда не удивлюсь, если эта наука без труда объяснит случившееся с Игоряиновым.
— Нет, тут пока объяснения нет и, боюсь, скоро не будет. Разве что бог из машины...
И тут в комнате появился еще один человек. Мгновение назад его не было, а теперь он сидел в кресле, которое только что занимал Панургов, и внимательно изучал присутствующих. Сам же Панургов невесть как оказался на полу возле кресла; он дико вращал глазами, но звуков не издавал, будто онемел.
— Бог из машины — это хорошо сказано, хотя до классической трагедии вы не дотягиваете, — звучно произнес вновь прибывший. — Но мне ближе мнение Каляева, он прав: дьявол звучит красивше. Дьявол из машины! Очень литературно, между прочим, звучит.
— Верушин! — как будто внезапно прозрев, узнал говорящего Каляев.
— А вот и не Верушин, — резвым тенорком ответил Верушин. — Счастьин моя фамилия. Счастьин! Так и прошу величать. Отличие Счастьина от Верушина небольшое, но существенное, как любил говаривать мой любимый преподаватель научного коммунизма. Верушин — человек реальный, а Счастьин, как многие из вас давно уже догадались, фантом. Но что с того, что я призрак, если я существую? Вам упрекать меня в этом по меньшей мере несерьезно. Не стоит швыряться камнями, живя в доме из стекла. И потом, я не более фантом, чем вы все. Каждый из вас живет в своем бреду, и бред этот подчас ой как несимпатичен! Положение усугубляется тем, что вы все, каждый в отдельности, несимпатичны сами себе. Интеллигенция, елы-палы! — Верушин-Счастьин поудобнее устроился в кресле и закончил тираду приглашающим жестом: — А почему вы водку пить перестали? Давайте, давайте водку пить!
— Все, я пошел, — сказал Любимов. — Мне надоели фокусы.
В кармане у Верушина-Счастьина пикнул пейджер. Он пробежал глазами возникшие строчки и сказал:
— Одну минуточку, Олег Мартынович, не соблаговолите ли вы уделить мне одну минуточку?! У вас проблемы с издательским портфелем, ведь так? А я могу предложить вам свой роман «Кастетом и лаской». Прямо из печки, я точку поставил сегодня утром, сам еще не знаю, что там понаписал. Гарантирую полную реализацию и отказываюсь от гонорара. Будем считать это благотворительной акцией. Одно-единственное мое условие— не менять ни строки. Но ответ следует дать немедленно.
— Как, не читая? И вы не затруднились перечитать, и я — не читая? — удивился Олег Мартынович.
— Не читая, — бестрепетно подтвердил Верушин-Счастьин. — У вас одна минута, та самая, на которую я вас задержал. Согласны?
— Ну, в общем... — заговорил Олег Мартынович, соображая, как бы поизящнее и не отказаться, и не согласиться.
— «Проза» дышит на ладан. Вам выживать надо? — спросил Верушин-Счастьин строго.
— Надо, — ответил Любимов.
— Вот и ведите себя соответственно. Следующий, пожалуйста, — сказал Верушин- Счастьин.
Пикнул пейджер, и через мгновение директор «Прозы» уже сидел в своем автомобиле. В одной его руке дымилась сигарета, а другая держала договор — от типового издательского он отличался отсутствием раздела «Порядок расчетов». Там, где обычно проставлялась сумма гонорара, почерком Любимова было вписано: «Передано автором в качестве благотворительного акта». Договор, как положено, удостоверяли печать и подписи сторон.
Ничего противоестественного в таком своем перемещении Олег Мартынович не увидел. Он сунул договор в бардачок, докурил и ударил по газам. Лишь отъехав порядочно, он вспомнил, что ничего не узнал об Игоряинове и вообще ничего не прояснил, но это не показалось ему существенным.