Матвей подошел к Ольге, сел на край кровати, взял девушку за руку и усадил рядом с собой.
— Представляю, как это выглядит. — Он сделал глубокий вдох, стараясь не выдать своих эмоций. — Но ты должна мне поверить. Это был очень важный звонок, и я не могу остаться.
— Я понимаю. — Алексеева продолжала разочарованно хлопать ресницами.
— Сделаем это в следующий раз, хорошо?
— Хорошо…
Его взгляд пробежался по тонким плечикам, опустился к краю ткани, прикрывавшей упругую грудь. Затем нежно скользнул по тонкой полоске из пятнышек, тянущейся от ключицы вниз к ложбинке между двух мягких полушарий. Мужчине захотелось припасть к ним губами, но распалять девушку перед расставанием было бы лишним.
— Я просто хочу сделать это… по-человечески, понимаешь? — Он взял ее ладонь, поднес к губам и поцеловал.
— Да. — Кивнула она.
Кротко, как на экзамене. Наверное, он опять пугал ее своей сдержанностью и холодностью, отталкивал суровым, беспокойным взглядом. Ольга продолжала кусать губы, но Озеров не мог передумать. В его списке приоритетов дочь стояла на первом месте, и это не обсуждалось.
— Я напишу тебе. — Пообещал он.
Наклонился, горячо, но очень коротко поцеловал ее в губы, с трудом отстранился и поспешил к двери. Оля, прижимая к голому телу покрывало, пришлепала в прихожую, чтобы проводить его. Мужчина хотел поцеловать ее еще раз, но сдержался: наверное, встреча двух взрослых людей ради секса не предполагала такое количество нежностей? Это же не свидание, в конце концов.
— До завтра, Матвей Павлович. — Едва слышно произнесла Оля, опираясь плечом о стену.
— Просто Матвей. — Попытался улыбнуться профессор, в последний раз кидая взгляд на ее припухшие губы и раскрашенные румянцем щеки.
В машину он сел, ощущая тяжесть вины. Перед собой — за то, что не сдержался и позволил влечению взять верх над разумом. Перед Ольгой — за то, что бросил ее там одну практически без объяснений. И в первую очередь перед дочерью, которой и так уделял катастрофически мало времени.
— Ну, что такое, Марина Валерьевна? — Спросил он с порога, скидывая кроссовки и небрежно отшвыривая их в сторону.
Ему не терпелось увидеть Веру.
Тёща нервно теребила ворот блузки.
— Всё произошло так неожиданно… — Прошептала женщина, останавливая его за рукав. — Она достала рюкзак. Я собиралась помочь ей с уроками…
— И?
— Сначала всё было хорошо…
— Да не тяните вы! — Вдруг рявкнул Матвей.
— Да обыкновенное задание по рисованию… — Ее глаза заслезились.
— Где она?! — Он метнулся в комнату.
— Всё ещё сидит, ее не остановить… рисует, выкидывает, снова рисует!
Паника тугим кольцом сдавила горло. Верочка никогда не была капризным ребенком. Смышленая не по годам, добрая, не по-детски проницательная, она почти никогда не плакала, если расстраивалась. Наоборот — закрывалась ото всех и переживала всё в себе. И если девочка позвонила ему, то, значит, причина у нее была веской.
Озеров ворвался в комнату и застыл на месте. Вера сидела за столом, поджав под себя колени. Ее лицо выглядело напряженным, веки припухли, глаза покраснели, но она отчаянно боролась с подступающими слезами. Сидела, глядя на белый лист бумаги и добела сжимала кисточку в руке.
Мужчина огляделся. Весь подоконник и весь пол были усеяны листами с акварельными набросками. На одних из них были нарисованы овалы, на других просто кляксы, на третьих угадывались очертания человеческого лица.
— Что такое, котенок? — Озеров на ватных ногах подобрался к ней, наклонился и обнял со спины.
Девочка вздрогнула, наконец-то заметив его присутствие в комнате.
— Ты пришел…
— Конечно. Я всегда с тобой. — Его руки крепко сжались на ее предплечьях.
В голове профессора промелькнула мысль о том, что следовало бы снова связаться с психологом. После той истории полугодовалой давности, когда Вера три дня ни с кем не разговаривала, ему не хотелось, чтобы всё повторилось, и девочка снова замкнулась в себе. Четырехмесячный курс терапии подействовал благотворно, и вот теперь, кажется, наступил первый переломный момент.
— Расскажи, что стряслось. — Он сел на корточки перед ней и развернул кресло дочери так, чтобы она смотрела ему в лицо.
— У меня не получается. — Маленькие пальчики сомкнулись в кулачки. — Никак не выходит.
Девочка беспомощно шмыгнула носом.
— Такое бывает. — Матвей погладил ее колени. — Не нужно сдаваться. Хочешь, я тебе помогу?
Мужчина заметил застывшую в дверном проеме Марину Валерьевну. Зря он сорвался на женщину. Тёще, наверное, было еще тяжелее переживать всё это, чем ему.
— Нет. Ты не понимаешь, папа. — Вера серьезно посмотрела ему в глаза. Она хотя бы разговаривала с ним, значит, не всё так плохо. — Это домашнее задание.
— Ну, что с этим заданием, скажи? — Он вытер большим пальцем слезинку, грозившуюся сорваться с ее века.
— Оно простое… простое… — Девочка покосилась на лист и краски. — Я пробовала, но у меня не получалось…
Матвей почувствовал, что есть что-то такое, чего она не может произнести вслух. Ей было больно. На помощь пришла Марина Валерьевна:
— Задали нарисовать маму.
В груди больно дернулось.
Иногда ему казалось, что дочь спокойно реагирует на разговоры об Ирине, а потом ее боль вдруг снова прорывалась наружу, заставляя мужчину буквально истекать кровью от тягостных переживаний, потому что он не знал, как ей помочь. Озеров старался изо всех сил: пытался окружить ребенка любовью, заботой, дать уверенность в том, что он никуда никогда не исчезнет, но такие сложные моменты, кажется, были неизбежны.
— Я пробовала, папа. — Вера бессильно уронила плечи. — Пробовала, честно. Снова и снова. Но я не могу ее вспомнить… Никак! — Она поджала губы. По щеке покатилась горячая слезинка. — У меня никак не получается ее вспомнить. — Дочка посмотрела на него испуганно. — Какая она, пап? Ты помнишь? Я пытаюсь, но не могу.
Внутри у мужчины снова что-то надломилось. Почти как тогда — четыре года назад. Сначала он не знал, как сказать Вере, что мама больше не вернется. Потом попытался хоть как-то это ей объяснить. Девочке было всего шесть, и сначала она ничего не поняла и, казалось, даже не расстроилась.
А потом мужчина понял, что она ее ждет. Терпеливо и упрямо ждет возвращения матери и готовится к встрече. Не удивительно, ведь они с Ириной всегда были словно связаны невидимой нитью — всё время вместе, как привязанные друг к другу. Вера обожала маму, и ее детское сознание никак не хотелось мириться с мыслью, что они больше никогда не будут вместе.
Озеров тогда консультировался с разными специалистами, водил дочку к психологам, и ему казалось, что постепенно они все вместе выбираются из этой ямы слез и отчаяния. Но потом трудности все равно возникали, и, вероятно, это была очередная из них.
Матвей взял Веру на руки, совсем как маленькую, посадил к себе на колени и погладил по спине.
— Не бойся, мы никогда ее не забудем. Она живет в наших сердцах.
— Но я совсем не помню ее лица. — Ее руки вцепились в край его свитера.
— Для этого у нас есть целый альбом. — Он принялся перебирать ее длинные каштановые волосы, зарылся в них носом. — А еще у тебя фото стоит в рамке на тумбочке, забыла?
— Разве честно срисовывать маму с фотографии?
— Мы можем посмотреть видео. Хочешь?
— А если я совсем забуду ее, папа? Если навсегда забуду?
— Такого никогда не случится. — Озеров начал слегка укачивать малышку. — Уверен, мама сейчас видит нас, и ей не хочется, чтобы ты плакала и расстраивалась.
— Она видит меня с неба? Так бабушка всегда говорит.
— Возможно.
— Тогда я не буду расстраиваться. — Девочка замотала головой. — Не хочу, чтобы она тоже печалилась.
Мужчина осторожно встал и прижал дочку к груди. Та обхватила его талию ногами. Он неуклюже подхватил фотоальбом с верхней полки, и они вместе уселись на диван.
— Сейчас посмотрим, и ты сразу все вспомнишь. Вместе мы нарисуем маму самой красивой.
Матвей обнял дочку и открыл альбом.
— Кто это? — Размазывая слезы по лицу, спросила Вера.
— Как будто ты не знаешь. — Улыбнулся ее отец. — Маленький, крикливый, сморщенный сверток. Я жутко испугался, когда мне принесли его.
— Это я! — Рассмеялась девочка, водя пальцем по карточке.
— Правильно. А это мама. — Он тоже коснулся старого снимка.
Десять лет назад, а будто вчера.
— Она тут какая-то… измученная…
— Конечно, ведь ты все время плакала и не давала нам отдохнуть дольше часа.
— Правда? — Ее брови изумленно взметнулись.
— Правда.
— Мама красивая… — Сказала Вера, скользя ладошкой по фотографии.
— Очень. — Сжал губы Матвей.
— Листай дальше.
Он перелистнул страницу и бросил взгляд на дверь. Марина Валерьевна улыбнулась ему сквозь слезы. Вот и всё. Кажется, кризис миновал.
18
Закрыв за профессором дверь, Ольга побежала прямиком в душ. Встала под прохладные струи воды и расплакалась. Горько, беззвучно, отчаянно. И вроде всё было хорошо, и ее гибкое тело еще помнило, как звенело натянутой тетивой в его руках, но горький осадок все же остался.
Ясно, что их двоих связывал лишь глупый договор: секс и никаких обязательств. Понятно, что этот мужчина ничего не обещал ей, и даже каждый свой поцелуй дарил с большим авансом. Но ощущение того, что ее просто отшвырнули, отбросили за ненужностью, Ольгу не покидало.
Наверное, ее должно было обрадовать, что Озеров хороший отец. Но вышло, скорее, наоборот. Нечаянная радость от того, что Матвей Павлович предложил ей в некотором роде моногамные «отношения», сменилась вдруг страхом, что ей никогда не будет места в его сердце, ведь оно уже занято его дочкой. А быть для этого мужчины значимой, особенной, нужной ей отчего-то вдруг захотелось сильно и непреодолимо.
Сколько ей лет? Этой девочке. Его дочке. Два, три, пять? Он молод, так что она, наверное, еще малютка. И, разумеется, у нее есть мать. И, наверное, красивая… А что, если Озеров женат? Ходит в университет без кольца, сводит с ума молоденьких девчонок, совращает… Так, стоп. Стоп!