обозначения времени суток здесь совершенно утрачивают всякий смысл, и я подозреваю, что некоторая часть населения станции сознательно существует по собственным биологическим циклам, идущим вразрез с общепринятыми. Может быть, это эпатаж, некий вызов рутине замкнутого пространства… в конце концов, никого это не волнует, каждый вправе холить и лелеять собственных демонов. Мы только что прошли мимо зала для конференций, который ни единой секунды не использовался по назначению и вряд ли получит свой шанс в обозримом будущем. Помнится, мы собирались в нем пару раз, чтобы отметить чей-то день рождения и поздравить со вступлением в семейный союз. Последнее было необычно и трогательно, поскольку, как я уже говорил, нынче мало кто видит повод для празднования в соединении любящих сердец. Жаль, что союз очень скоро распался… Должен заметить, что оба раза наши собрания выглядели в громадном пространстве зала и в окружении гигантских слепых экранов весьма нелепо. Малые человеческие сообщества требуют камерности, возможности видеть лицо собеседника и слышать его негромкую речь. Увы, нам никогда не наполнить жизнью эти циклопические пространства, которые словно бы специально созданы, чтобы глумиться над человеческим нарциссизмом… Джентльмены, мы на месте. Это врата рая, добро пожаловать. Согласен, сходства с сакраментальными представлениями маловато. Если же придерживаться наукообразной корректности, перед вами вход в обсерваторию…
От вздоха облегчения, скрытого либо явного, удержался лишь несокрушимый командор Элмер Э. Татор, хотя и по нему видно было, как непросто далось ему это путешествие.
6
Рассел Старджон, человек, которого по всеобщему уговору называли директором станции «Тетра» и, судя по всему, кое в чем позволяли ему командовать, на солидного администратора не походил вовсе. Его костюм состоял из необъятных клетчатых штанов на цветных помочах, перекинутых поверх зеленой распашонки, и полосатых гольфов. В обуви директор, судя по всему, нужды не испытывал. На вид ему было лет пятьдесят, грива соломенных жестких волос хранила следы небрежной дилетантской стрижки, в бледно-голубых глазах плясали отсветы благородного безумия, а позабытая на небритой физиономии отрешенная улыбка довершала общий облик сумасшедшего ученого. Если доктор Стэплдон Кларк мог бы сойти за фермера, то директор Старджон казался чучелом с его кукурузного поля. Доверить подобному персонажу руководство космической станцией могли либо самоубийцы, либо сборище убежденных пофигистов.
Сама же обсерватория представляла собой внутреннюю поверхность сферы, почти целиком занятую гигантским сегментированным экраном. Большинство сегментов занимала картина безупречно черного неба с угодившими ненароком в поле обзора фрагментами станции в подсветке внешних прожекторов, некоторое количество было попросту слепо, а еще парочка демонстрировала пустынные коридоры человеческого сектора. На небольшом обитаемом пятачке на дне сферы с трудом размещалось несколько подковообразных диванов, панель управления и единственное кресло самого спартанского дизайна.
Не покидая этого кресла, директор рассеянно выслушал преамбулу из уст доктора Кларка, с вялым любопытством взглянул на Кратова, который из последних уже сил изображал из себя значительную персону с важной миссией (ничего ему так не хотелось, как выбросить из головы весь этот паноптикум, вернуться на корабль и завалиться спать), после чего осведомился:
– Знаете, что сейчас произойдет?
– Нет, – честно ответил Кратов за всех.
– Через четверть часа все население станции сгрудится вокруг вас. Не исключая ркарра…
– А, так они все же никуда не улетели! – вскричал доктор Кларк.
– Скоро выясним, – меланхолично проронил Старджон. – Здесь никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Вы, наверное, думаете, что мы какие-нибудь отшельники, анахореты с мизантропическими наклонностями…
– Мы еще не успели составить определенное впечатление, – деликатно возразил Татор.
– Да и не наше дело наводить порядки в чужом монастыре, – вполголоса прибавил Белоцветов.
Мадон промолчал, хотя по его лицу было ясно видно, что кое-какие новации в здешний уклад он бы все же внес.
– Между тем все мы испытываем дьявольский дефицит общения, – продолжал директор. – Нам не хватает новых лиц, новых голосов, новых идей. Рутина способна кого угодно превратить в губку. Не в ту, что впитывает… абсорбировать знания и впечатления мы как раз умеем неплохо… а в морскую безмозглую тварь, которая от рождения до разложения сидит на месте, жрет все, что попадает внутрь нее, и никак не способна переменить свою участь.
– Очень образно, – заметил Татор со всевозможной сдержанностью.
– Когда годами сидишь в компании самого себя, – сказал Старджон, – поневоле начинаешь мыслить одними метафорами. Защитная реакция высокоорганизованной материи от интеллектуального распада… Знаете что? – вдруг оживился он, выбираясь из кресла. – А давайте я покажу вам мою звезду!
– Старина Расс все же взнуздал излюбленного конька, – саркастически промолвил доктор Кларк, демонстративно удалился в дальний угол обсерватории, где тотчас же вольготно разметался на крохотном диванчике, занявши его своими мослами целиком.
– Позволю себе предположить, – осторожно произнес Татор, – что мы, по роду своей профессиональной деятельности, имели случай наблюдать достаточно представительное количество самых разных космических объектов…
– Ведь вы все звездоходы, не так ли? – спросил директор Старджон со все возраставшим энтузиазмом. – Прекрасно. Но кто из вас видел настоящую звезду на расстоянии протянутой руки?
– Гм… – сказал Татор смущенно.
– Это довольно опасное предприятие, – заметил Белоцветов.
– Я, – коротко объявил Мадон.
Все взоры устремились к нему.
– Жак, отец мой, – сказал Белоцветов изумленно, – ты не перестаешь меня удивлять. Я чего-то не знаю о твоем прошлом?
– Ничего ты не знаешь, Санти, мальчик мой, – ответил тот, слегка смущенный всеобщим вниманием. – Я был на борту рейдера «Микромегас», когда отрабатывался стардайвинг – процедура погружения обитаемого космического аппарата в хромосферу звезды. Спонсором миссии был Департамент оборонных проектов, а уж зачем им это понадобилось, никто особо не задумывался, и без того было невозможно интересно. Мы ныряли в звезду Лейтена, поскольку то был начальный этап эксперимента и нужна была звезда достаточно близкая к Солнцу и не слишком жаркая. Теперь они ныряют в белые карлики, но уже без меня.
– Что так? – спросил Белоцветов не без ревности в голосе.
– Рутина, – кротко пояснил Мадон. – Умножение сущностей. Из первой миссии там вообще мало кто остался, в основном технари для отшлифовки методики.
– А ты, стало быть, пионер, – не унимался Белоцветов. – Пролагатель путей.
– Был, – проворчал Мадон. – В юности. Теперь, как видишь, занимаюсь более спокойным делом в твоей компании.
– Чувствуется, вас ничем не удивишь, – вмешался директор Старджон. – Но я не могу отпустить вас, пока вы не полюбуетесь на мою красавицу. Согласитесь, это было бы ненатурально!
Никто не успел не то чтобы подыскать солидные доводы против, а даже и глазом моргнуть, как все внутреннее пространство обсерватории обернулось одним сплошным экраном, и этот экран полыхнул бешеным пламенем.
Кратов невольно шарахнулся и налетел на застывшего в полном оцепенении Белоцветова, едва не впечатав того в стену.
«Какого черта! – подумал он сердито. – Я давно уже не боюсь открытого огня. Тем более что этот огонь – не открытый. И вообще не огонь, а мираж, картинка. Пусть даже и весьма наглядная».
Это ничего не меняло.
Ему вновь, как много лет назад, хотелось закрыть глаза, обхватить голову, свернуться в ежиный клубок и забиться в дальний угол, подальше от этого ужаса.
Всего лишь хотелось. Было время, когда он давно бы уже так и поступил, не успев даже осмыслить свои поступки.
Паника, которой можно управлять, уже не паника. Так, рефлексии…
Они очутились внутри ослепительного газового шара. Как будто звезда вдруг вывернулась наизнанку и заключила всех в свою оболочку. Свечение было настолько ярко, что, казалось, утратило все оттенки, оставив один лишь белый, выжигавший сетчатку даже сквозь сомкнутые веки. Конечно, это была только болезненная иллюзия, существовавшая не дольше нескольких мгновений, затем глаза начинали привыкать и различать какие-то детали, кратеры, трещины, каньоны, сетчатые структуры, которые жили своей неспешной и непостижимой жизнью, передвигаясь с места на место, вступая в коллизии, а может быть – в коалиции, образуя темные материки и вскоре распадаясь на архипелаги и рифы посреди необозримого и неспокойного океана сияющей плазмы.
«Похоже, на этой станции все обитатели переклинились на своих научных пристрастиях, – подумал Кратов, переводя дух. – При прочих равных условиях такое не вызывало бы ничего, кроме уважения. Кабы не угрожало здоровью и психике гостей, случайно забредших на огонек, а вместо него обнаруживших газовую горелку массой в полторы тысячи иоттатонн».[23]
– Вы с ума сошли, директор, – кратко озвучил его размышления Мадон, вытирая слезы.
– Пустяки, – ответил тот, лучась довольством от произведенного эффекта. – Совершенно безопасно для вашей драгоценной сетчатки, которой отнюдь не повредит новизна впечатлений и добрая встряска. Это была сжатая во времени запись целого месяца наблюдений, к тому же – многократно отфильтрованная.
Между тем высказанное директором опасение понемногу оправдывалось. Вначале в обсерваторию опасливо заглянул один человек, покрутил головой и в деликатнейших выражениях испросил разрешения присутствовать. Выглядел он обычно: средних лет, неброской внешности, короткие светлые волосы, светлая борода, ясные глаза, тоже светлые, облачен был в просторный комбинезон и впечатления сумасшедшего ученого не производил. «Энтони Каттнер, – негромко отрекомендовался он Татору, в котором безошибочно распознал командора. – Свободный исследователь». – «Что вы исследуете? – участливо осведомился Татор. – Свободу?» Затем бесшумно возникла юная парочка, оба были завернуты в куски материи попугайных расцветок, как две куклы в подарочную упаковку. Не расцепляя рук, молча прошли поближе к пламеневшему экрану и застыли там, поблескивая из-под капюшонов любопытными глазенками. Новые визитеры подтягивались по одному, по двое, небольшими группами, и очень скоро свободный от мебели пятачок оказался полностью занят. Мадон затравленно озирался, а Белоцветов, напротив, излучал полнейшее довольство. Он уже приобнимал правой конечностью чью-то девичью талию, интимно объясняя назначение притороченной к локтю зловещей на вид штуковины: «…фотонный дезинтегратор модели „Калессин Марк X“, вещь в хозяйстве положительно незаменимая. Например, вдруг придет фантазия высверлить в бетонной стене дырку и повесить картину „Философ Сократ принимает амфору фессалийского белого крепкого единым духом и не морщась“ великого неизвестного художника…» Когда явился последний из числа резидентов