– Ксенологом. Простым, незамысловатым, веселым и подвижным. Сегодня здесь, а завтра там.
– Золотая рыбка на посылках, – заключил Белоцветов.
– Любой каприз фрахтователя, – сардонически отреагировал Мадон, тоже откуда-то из травянистых зарослей. – Носимся по Кельтской Ветке как очумелые. Совершаем беспорядочные эволюции.
– Только не надо этих намеков! – воскликнул невидимый Феликс Грин. Впрочем, он тотчас же обозначил свое присутствие воздетой над травяным покровом рукой, в которой зажата была пивная банка. – Никто меня не предупреждал ни о каких плазмоидах. Даже если то были вовсе не плазмоиды. Я учитывал в своих расчетах Галактику в ее традиционном, спокойном состоянии, когда никто никого не пытается догнать и уничтожить. Амрита – это последнее место в обитаемой вселенной, которое я стал бы включать в маршрутную карту. Во-первых, потому что здесь нечего делать таким отважным парням, как мы. Здесь самое место спокойным и тихим травоядным, чтобы они могли жевать свою жвачку повсюду, где ступит их копыто. Мы же устремлены к приключениям и подвигам, и всякие там плазмоиды, что плазмоидами на деле не являются, не в силах нас удержать. Да что плазмоиды!.. Все мы прекрасно знаем о затерянном в космических глубинах мирке под названием Тартар. Однако не всем выпало удовольствие там побывать. Почему я говорю «удовольствие»? Потому что при одном уже названии во всякую неискушенную голову лезут разные опасливые мысли. Уж очень нехорошие ассоциации мифологического свойства пробуждает это имя. Что поделать, издержки фундаментального образования! А между тем судьба забросила меня на Тартар потому, что первому навигатору… было это в благословенную пору моей юности, когда составлять программу полета мне еще не доверяли…
– Правильно делали, – не преминул ввернуть Мадон.
– Потому что первому навигатору, – возвысил голос Феликс Грин, – пришла фантазия устроить пит-стоп именно на Тартаре. Скажем прямо, разумное зерно в таком решении усматривалось, потому что на Ветке Безумного Шляпника выбор миров, пригодных для промежуточного финиша, еще меньше, чем на Кельтской. Но по правде говоря, это была роковая ошибка, и все, кто был в ту пору на борту, очень скоро это поняли.
– Вас обвинили во множестве тяжких прегрешений и повлекли в кипящее пекло? – кротко осведомился Белоцветов.
– Почти, – сказал Феликс Грин. – Сподобились же мы угодить на Тартар в сезон дождей, да еще в самый разгар! Ливень стоял сплошной стеной, из-под жилого купола нос нельзя было высунуть, и по громадным пустым залам, пережидая непогоду, бродили неприкаянные девушки-ксенологи. Их было много, слишком много, они были на Тартаре достаточно давно, чтобы надоесть друг дружке, и потому изнывали от скуки и жаждали новых впечатлений. А еще они были умны, ироничны и невероятно хороши собой. Впрочем, возможно, мы всего лишь истосковались в дальнем рейсе по женскому обществу…
«Уж я-то помню!» – подумал Кратов, мысленно усмехаясь. Он лежал на спине, жуя травинку, и обстоятельно, без излишней спешки вызывал в памяти чрезвычайно приятные картинки.
– В соответствии с программой полета, остановка на Тартаре не должна была длиться более шести часов, – продолжал Грин. – Черта с два! Мы переглянулись, поставили корабль на профилактику и проторчали там двое суток. Конечно, этого времени было слишком мало для молодых пылких звездоходов и горячих, как ядро Тартара, девчонок, так что профилактика грозила затянуться. Но к утру третьего дня ливень утих. Даже проглянуло местное солнышко, и впервые я не испытал никакой радости по этому прекрасному поводу. Что ж… мы сделали вид, будто долг взывает к продолжению странствий, и не стали разыгрывать сцены трогательного расставания в стиле театра кабуки. Но сердца наши были разбиты…
– Это было во-первых, – выдержав паузу, проговорил Кратов. – А что во-вторых?
– Уже не помню, – честно признал Феликс Грин. – Но думаю, что нечего нам тут разлеживаться. В Галактике полно неприятностей, которые нам еще предстоит пережить!
Он предпринял было энергичную попытку выпрямиться во весь рост, но передумал и вновь растянулся в траве.
– Успокойтесь, Феликс, – лениво промолвил Элмер Э. Татор. – Вы слышали? Генеральный фрахтователь принял решение задержаться.
– Мы здесь все умрем, – проворчал Мадон.
– М-м-м? – удивился незримый Брандт.
– От скуки, – пояснил Мадон.
– Это верно, – согласился Феликс Грин. – На планете, где нет девушек с ксенологической подготовкой, не повеселишься.
– Не верю, что с мужчинами-ксенологами можно захандрить, – услыхал Кратов позади себя знакомый голос.
«А ведь не напрасно Джейсон Тру предупреждал меня…» – подумал он, приподнявшись на локте.
Лев Ветковский и Марк Урбанович, на сей раз без мешковатых комбинезонов, а в свободных тропических одеждах в виде намотанных на чресла кусков пестрой ткани, небритые и загорелые во всех местах, доступных солнечным лучам. Невесть откуда взявшиеся. Неразлучная парочка.
«Эти двое будут много и энергично путаться у вас под ногами».
Задавать вопрос, каким образом они успели здесь оказаться, бросив на произвол судьбы сокровища Авалонской Башни, а главное – зачем, Кратов не стал. Отчего-то он не рассчитывал на искренний ответ.
– Привет, Лев, – невозмутимо промолвил Татор. – Привет, Марк. Чем порадуете?
– Мы с самого утра бьемся над одной трудноразрешимой загадкой, – с готовностью сообщил Ветковский.
– Какой же? – спросил Мадон тусклым голосом.
– Что делает мир под названием Амрита на Кельтской Ветке, – сказал Урбанович, – когда ей самое место на Индийской.
– Почему бы и нет? – пожал плечами Татор.
– А в чем, собственно, загадка? – спросил Феликс Грин.
– Ну как же, – укоризненно промолвил Ветковский. – Посудите сами, Феликс!
И он продекламировал густым страстным голосом, возведя очи к ярко-синему, в радужных разводах тончайшей облачности, небу:
В твоем присутствии – луну взошедшую не славят.
Где кожа светится твоя – там злата в грош не ставят.
При виде глаз твоих поблек цветок на глади зыбкой.
Сравнится ль амрита с твоей блистающей улыбкой?[32]
– Недурно, – одобрил Грин. – Амрита, третья планета в системе желтого гиганта Меру. Масса – одна и две десятых земной, два космопорта… хм… всего на два на целую планету!.. Население восемьсот пятьдесят тысяч человек, иными словами – плотность населения один абориген на двести пятьдесят квадратных километров, локтями, значит, не пихаются… Но где подвох?
– Феликс-Феликс, – подал голос из травы Белоцветов. – Это, чтоб ты знал, из индийской мифологии.
– Тоже мне загадка! – удивился Грин. – На той же Индийской Ветке по соседству с теми же вполне аутентичными Дандой, Шастрой и Маргой можно встретить миры с такими названиями, как Строгий Заяц или, к примеру, Одеколонверт, что вполне ожидаемо переводится как Зеленый Одеколон. А если что и впрямь вызывает удивление, так это полное отсутствие в этих мирах зайцев с ригористическими наклонностями…
«Ого! – подумал Кратов. – Судя по лексике, малыш Феликс не так уж и прост!»
– …и водоемов, полных зеленой пахучей дряни. То есть водоемы имеются, и дрянь вполне себе зеленая, вот только несет от нее не густопсовым парфюмом, а какой-то органической тухлятиной.
– Тогда здесь вам определенно понравится, – уверенно сказал Урбанович. – Много зелени, но никакой дряни. Все, что способно пахнуть, пахнет живой чистой растительностью или в крайнем случае благоухает.
– Вы бывали прежде на Амрите, Феликс? – спросил Ветковский.
– Нет, – ответил Феликс Грин. – Зачем это мне? Я уроженец Титанума, воспитан в суровых условиях, курорты не по мне.
– Не такой уж это курорт, – возразил Урбанович. – Хотя как посмотреть. Звездоходы, кто-нибудь из вас бывал на Амрите?
После небольшой паузы, вызванной тем, что никому не хотелось производить сколько-нибудь активных действий, Мадон поднял руку. Чуть позже с громадной неохотой к нему присоединился Кратов.
– Ну так добро пожаловать! – радостно вскричал Ветковский. – Что вы вообще знаете об Амрите?
– Вы хотите стать нашим гидом? – спросил Белоцветов, а Мадон сопроводил его слова сардоническим смешком.
– Почел бы за честь, – веско промолвил Ветковский.
– Вы мне весь экипаж деморализуете, – сказал Татор. – Я не могу этого позволить.
– Амрита, – провещал Кратов. – Культурная автономия. Экономическая автаркия, она же хозяйственная самоизоляция. Язык глобального общения – санскрит.
– Чем обусловлен сей феномен? – полюбопытствовал Феликс Грин.
– Примерно тем же, что и латынь жителей Магии, – ответил Урбанович. Следующая его фраза прозвучала весьма загадочно: – Каждый избирает себе мир по собственному вкусу.
– Вот именно, – бодро ввернул Кратов. – Амрита – это мир йогинов.
– И что же? – осведомился Белоцветов. – Достигли они, наконец, полного самопознания?
– Вероятно, – сказал Кратов. – Что им остается? Впрочем, увидите сами. Лично меня самопознание не интересует.
Он молодцевато вскинулся на ноги, совершил несколько энергичных движений, разминая затекшие члены, и едва ли не вприпрыжку удалился в направлении отеля на сваях.
– Как это живого человека не может интересовать самопознание? – глядя ему вслед, усомнился Ветковский. – Что-то здесь нечисто. Или наш славный Консул уже все про себя знает?
– Или, наоборот, ничего не желает о себе знать? – подхватил Урбанович.
– Ему страшно заглядывать в клокочущие бездны своего «я»!
– Или омерзительно!
– А вам не омерзительно, доктор Урбанович?
– Мне – не омерзительно. А вам, доктор Ветковский?
– Мне – приятно!
Феликс Грин поглядывал на ксенологов с некоторой опаской. Между тем они продолжали резвиться.
– Любопытно было бы проследить здесь взаимосвязь социальной структуры с порождаемыми ею лингвистическими формами, – мечтательно произнес Урбанович.