Марли сдёрнул с рук перчатки и плюхнулся назад в кресло. Марли-пёс к нему присоединился.
– Я пыталша рашкажать людям в городе о том, что я видел – что там обитают эти шущештва и что они держат кого-то в плену и творят ш ним или ш ней ужашные вещи. Но мештные только пугалишь, и вмешто того, чтобы поверить мне, они решили, что я дружу ш бутылкой, и вшё потому, что я шепелявлю. Я школько раж жа эти годы пробовал им вшё объяшнить, но никто меня не шлушал. По шей день не шлушают.
– А что насчёт книжки? – спросила Поппи и едва не подпрыгнула от своих слов, готовая, что Марли обрушится на неё с криками.
Но он вместо этого тяжело вздохнул.
– Увиденное шильно меня потряшло. Той ночью, вернувшишь домой, я обнаружил, что моя книжка, которая вшё это время пролежала у меня в кармане, опуштела.
– Опустела? – переспросила Поппи.
– Её штраницы штали чиштыми. Вше мои ришунки и шхемы – вшё ишчежло. Ни чёрточки не ошталось. Будто начишто вышошало. Ш той же ночи я начал шепелявить. До того я говорил нормально. Но что ещё более штранно, шпустя пару недель я прихожу домой и вижу, что вшё вверх дном, а книжки нигде нет.
– Хотите сказать, её украли? – спросил Эразмус.
Марли пожал плечами.
– Я только жнаю, что, когда я пришёл домой, её там не было. Больше я её не видел.
Эразмус открыл рот, прежде чем Поппи успела остановить его жестом.
– Как выглядела ваша книжка?
– Э-эм, желёненькая такая, – почесал Марли голову.
– А можно поподробнее? Может, на ней были какие-то пометки? – спросил Эразмус, ногой пододвинув к нему штатив.
Марли помотал головой.
Поппи глубоко задышала, успокаивая сердце.
– Минутку, – внезапно пробормотал Марли и снял с головы очки для плавания, оставившие вокруг его глаз красные круги. – Было кое-что. Мои инициалы. На жадней обложке. «М. Г». Я шам их вышил. Я обшил книжку кушком шёлка, нашёл его на фабрике, когда ещё там работал. Он валялша, шмятый, в углу жакрытого шкафа в машинном отделении.
Сердце Поппи гулко бухнуло, как литавры. Она не смела посмотреть Эразмусу в глаза. Марли Гаст. Вот что означали буквы «М. Г.» на задней обложке.
Стараясь действовать незаметно, как первоклассный карманник, она сунула руку в карман. Почему ей становилось спокойнее всякий раз, когда она касалась книжки, убеждаясь, что та всё ещё с ней? Книжка сглаживала тревогу, но от мысли, кто или что написал внутри её то стихотворение, Поппи замутило.
– Можете рассказать, – начал Эразмус, – что, по-вашему, стало с теми существами…
Его прервал раздавшийся снаружи пронзительный визг. Марли от страха пролил чай.
– Какого чёрта?! – гаркнул он. – Кого вы ш шобой привели?!
Он вскочил, уронив штатив, и угрожающе навис над ними.
– Мы никого с собой не приводили! – закричал Эразмус. – И осторожнее, вы разобьёте мою камеру!
– Мне вшё равно, кто что говорит! – взревел Марли. – Я жнаю одно: я ничего никогда не крал! Они лгут. Они вше ЛГУТ!
Поппи бросилась к двери. Но её напугал не Марли. А визг.
На вершине прибрежного склона между кустами с ядовитыми ягодами стоял Черчилль. Он истерически хрюкал и двигал ушами. Поппи взлетела по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и подхватила его.
– Что такое, Черч? Как ты меня нашёл?
– Он не умеет говорить! – воскликнул Эразмус, которого задержал застрявший в дверном проёме штатив.
Но Черчилль и не думал успокаиваться. Будто спаниель, он выпрыгнул из рук Поппи и помчался в лес. Поппи, не раздумывая, последовала за ним. Поскальзываясь и спотыкаясь на неровной земле, она стиснула пальцами карман, проверя книжку.
«Она на месте. Она на месте».
ВосемьБабушка
Перед бабушкиным домом стояла машина «Скорой помощи». Первой мыслью Поппи стало: «Огни не мигают. Это же хорошо, да?» Черчилль нырнул в свою поросячью дверцу, пока Поппи возилась с ключами. Но дверь открылась раньше, и Поппи поприветствовал мужчина в зелёной медицинской форме.
– Ты, должно быть, Поппи? – спокойно улыбнулся он.
– Да, где моя бабушка? – Она вытянула шею, заглядывая ему за спину.
«Зачем задавать глупые вопросы в экстренной ситуации? Или она не экстренная?»
– Не волнуйся, твоя бабуля…
– Бабушка.
– …в порядке, – договорил врач, поднимая руки в защитном жесте, будто Поппи была злой наседкой, сбежавшей из курятника. – Нет причин для паники! Она просто слегка упала.
«Слегка упала? Что это значит? Слегка упала с обрыва?»
Поппи протиснулась мимо него и побежала прямиком к бабушкиному креслу. Бабушка лежала на полу, под головой у неё была подушка. Рядом сидела второй врач и проверяла пульс. При виде Поппи бабушка приподняла голову.
– Поппи, дорогая, ты пришла.
Она смотрела устало. На секунду Поппи решила, что стоящий в ушах звон имеет какое-то отношение к бурлящей в жилах крови, но затем она заметила валяющуюся рядом с бабушкой телефонную трубку.
– Черчилль меня нашёл, – прошептала она.
– Он хороший поросёнок. Умный поросёнок. Не переживай, дорогая. Уверена, это ерунда. Просто слабость – со стариками такое случается постоянно.
Черчилль улёгся на пол рядом с бабушкой и уткнулся пятачком ей в живот. Она ласково его погладила и беспокойно заёрзала.
– Сними мои браслеты, будь добра, Поппи. У меня от них запястье ломит, – попросила она чужим слабым голосом.
Поппи приподняла бабушкину руку и закатала ей рукав. Кожу покрывали маленькие светло-коричневые пятнышки.
«Потому что я любила проводить время на солнце», – часто говорила бабушка.
Поппи сняла по очереди все браслеты. Бабушкино запястье слегка опухло. Поппи расправила рукав.
– Спасибо, дорогая, – сказала бабушка. – Убедись, что никто не увидит эти шишки на запястьях. Мне приходится прятать их под браслетами, иначе люди будут шокированы, узнав, что я не столь прекрасная картина маслом, как они считали.
Поппи подобрала телефонную трубку и положила её на аппарат, стоящий на столике у стены. Второй врач повернулась к ней и заговорила хорошо взвешенным, но почему-то звучащим слегка зловеще тоном:
– Ты Поппи, правильно? Поппи, нам придётся забрать твою бабулю…
– Бабушку.
– Прости, бабушку в больницу на ночь, для обследования.
– Только через мой труп! – воскликнула бабушка, в которой пробудилась толика её былой силы. – Если вы думаете, что я позволю привязать себя к койке, чтобы вы экспериментировали надо мной, как над морской свинкой на химическом комбинате, то вы глубоко заблуждаетесь!
– Случившееся с вами немного необычно, но, стоит признаться, ожидаемо, учитывая ваш возраст, миссис Хериссон, – сказала врач, поднявшись и скрестив на груди руки.
– Мой возраст?! – вскричала бабушка. – При чём тут мой возраст?! Какая наглость!
– Сколько вам лет, миссис Хериссон?
– Двадцать один… с гаком.
– Миссис Хериссон?
– Ей шестьдесят восемь… с гаком, – сказала Поппи, массируя бабушкино запястье.
Бабушка нахмурилась, взглянув на Поппи.
– Скоро её выпишут? – спросила Поппи врача.
– Если всё будет хорошо, уже завтра.
Поппи не нравилось это выражение – «если всё будет хорошо». Оно обычно не предвещало ничего хорошего. Люди говорили так, подразумевая, что на самом деле могло произойти что-то плохое.
Первый врач категорически отказался брать Черчилля в машину. Но тогда бабушка скрестила на груди руки и отрезала:
– Если мой мини-пиг не сядет в вашу карету, то я поеду в больницу сама. А если я по пути попаду в аварию, я непременно объясню полицейским, почему меня не довезла машина «Скорой помощи».
Бабушку увезли в крыло В, но Поппи осталась снаружи с Черчиллем. Прошла пара часов. Девочка как раз собиралась купить чего-нибудь попить в торговом автомате, когда из-за дверей вышла медсестра и сказала, что бабушка ложится спать. Сотрудница больницы неохотно согласилась недолго присмотреть за Черчиллем, пока Поппи сходит проведать бабушку.
Поппи нашла бабушку в приподнятом настроении, хотя её и определили в отделение для пожилых.
– Еда на вкус, как подошва моих ботинок, – зашептала она Поппи. – А тот старый склочник постоянно просыпается и орет как ненормальный. Мне повезёт, если я просплю хотя бы минут двадцать. О! Поппи, дорогая, можно тебя попросить?
Бабушка взяла с тумбочки бумажный стаканчик, отдала его Поппи и кивнула в сторону чайной тележки, стоящей у койки напротив. Поппи немедленно поняла, чего она хочет, и, подкравшись к тележке, закрыла стаканчиком стоящую рядом с башней одноразовых стаканчиков вазочку с кубиками сахара.
– Я не считаю себя несовременной, – вздохнула бабушка, – но сейчас никто уже не соблюдает старые правила. И почему людей перестали заботить эти мелочи?
Поппи поцеловала её в макушку. Бабушку заботили мелочи. Вроде вышитых инициалов на кромке подола или желудей на лацканах.
– Мне очень жаль тебе это говорить, Поппи, – начала бабушка, и сердце Поппи затрепетало, – но я написала эсэмэску моей подруге, Далии Тёрс. Она побудет с тобой, пока я здесь. Утром она отвезёт тебя в ателье, там тебе подгонят твою новую школьную форму, а затем уладит всё в школе.
«Бабушка никогда не пишет эсэмэски. Что-то определённо не так».
Бабушка объяснила, что у Далии есть ключ и она уже будет дома к тому моменту, как Поппи вернётся.
– С ней достаточно легко, но что бы ни случилось, не вздумай включать манерную девицу и обращаться к ней «миссис Тёрс». Она сожрёт тебя целиком, как морковку. Это всё из-за её мужа. Она младше меня на десять лет, но волнуется из-за возраста намного сильнее, чем я.
По коридору отделения прошла полная медсестра с одинокой фиолетовой прядью в волосах, оповещая, что часы посещения окончены. Бабушка и так выглядела сонной, поэтому Поппи поцеловала её на прощанье и отправилась на поиски Черчилля.
– У тебя такой агрессивный поросёнок! – сказала ожидавшая её за дверями медсестра. – Мимо нас прошла миссис Гвинн из книжного, так он стал кидаться ей в ноги и устроил жуткую сцену!