– Всё верно.
Поппи не понимала, с чего вдруг они решили быть заодно. И она знала, что её следующие слова прозвучат намеренно и причинят им боль, но она всё равно сказала:
– Мама разрешила бы мне общаться с Эразмусом.
– Ну, мама больше не может принимать таких решений, не так ли, Поппи? – ответил папа, пожалуй, намного резче, чем ему бы того хотелось.
Поппи сунула руку в карман, костяшки пальцев скользнули по шёлковой книжке. Тонкие волоски на предплечье запульсировали, книжка разожгла внутри её злость, которая тут же выплеснулась наружу:
– Как будто мама хоть когда-то что-то решала! Ты всё решал за неё! Поэтому бабушка никогда тебя не любила! Поэтому поворотники на её машине не работали! Ты не разрешил ей пойти к нашему механику, потому что, по твоему мнению, он стал слишком много просить за работу! Поэтому она мертва!
Внезапно до неё дошло, что её пальцы впились в шёлковый переплет книжки, гневное пламя в груди потухло, а бабушка плачет. Папа смотрел куда-то в пол. Черчилль спал. Белое пятно в волосах Поппи страшно зачесалось. Жаркое бёф бургиньон булькало и шипело, вытекая на плиту.
В ту ночь Поппи просыпалась три раза. В час ночи она постучалась в дверь папиной спальни, но никто не отозвался, хотя внутри горел свет.
– Дай ему поспать, солнышко, – разнёсся по коридору бабушкин голос. В темноте она напоминала сутулое бледное привидение: волосы были заплетены, а поверх ночной рубашки накинута тонкая шаль цвета ежевики.
– Не думаю, что он спит, – прошептала Поппи. – У него горит ночник.
Бабушка покачала головой и печально нахмурилась.
– Он теперь не может спать без ночника, – сказала она и вздохнула. – Когда наш главный источник света затухает, мы часто начинаем жечь свечи в попытке его заменить.
Она увела Поппи назад в её комнату.
Поппи забралась в постель, и бабушка подоткнула вокруг неё одеяло, после чего присела на краешек кровати. В тусклом свете синяк на её руке казался тенью.
– Ему тоже больно, Поппи, – сказала бабушка.
Из груди Поппи поднялся всхлип. Если кто и мог заставить её плакать от угрызений совести, то это бабушка. Она провела пальцами по волосам Поппи. Её голос был тягучим как мёд:
– Думаешь, твой папа не отдал бы последний пенни, чтобы вернуть свою любимую?
Поппи помотала головой.
– Ему больно, Поппи. Больно как никогда, а ты так сильно её напоминаешь. Ты так похожа на неё, что его это пугает.
В глазу Поппи защипало от навернувшейся слезы.
– Не будь с ним так строга, Поппи. Ничто не уничтожает надежду быстрее, чем вина, и нет вины тяжелее, чем вина за то, что произошло по какой-то совершенно дурацкой причине.
Поппи вытерла глаз одеялом.
– Но почему ты его не ненавидишь, бабушка? Мама просила его починить поворотники, потому что была очень занята на работе. Я слышала, как она просила его дважды, а он лишь отмахивался.
Бабушка поцеловала Поппи в лоб и отошла к окну.
– Потому что, – сказала она, – я смотрю в глаза твоего папы и вижу, что он всем сердцем желает поменяться с ней местами.
Сердце Поппи болезненно сжалось. Как у неё только язык повернулся о таком спросить?
– Смерть может сплотить людей, а может и разлучить, – мудро заметила бабушка, глядя на звёздное небо. – И я решила позволить ей нас сплотить. Может, я и не была в бурном восторге, когда познакомилась с твоим папой. Я не выношу, как он одевается, особенно на эти свои велосипедные прогулки. Меня раздражают его предпочтения в еде и музыке и его надменные друзья. Но он любил мою дочь. На этот счёт у нас с ним никогда не возникало повода для ссоры.
В комнате стало тихо. Бабушка задёрнула шторы, и её взгляд упал на подоконник.
– Поппи! – резким тоном сказала она. – Поппи, ты протёрла подоконник?
Она провела пальцем по нему и оконной раме, будто надеялась найти пыль.
– Это Далия, – села Поппи. – Пока ты была в больнице, её переклинило, и она везде прибрала.
Бабушка торопливо вышла из комнаты, бормоча что-то себе под нос.
Через пару минут она вернулась с вытянутым перед собой пальцем и метнулась к подоконнику.
– Я видела, как он обустраивался в прачечной.
Поппи смотрела, как бабушка прижала палец к подоконнику, и с него спустился большой, почти прозрачный паук.
– Пряди на здоровье, маленький друг, – прошептала бабушка, и паук, будто подхваченный её дыханием, убежал в ближайший угол и принялся плести себе логово.
– Когда твоя мама была маленькой, – начала рассказывать бабушка, – она была очень доброй, совсем как ты. Когда мальчики в школе ради смеха отрывали у мух крылышки, она приходила домой в слезах! И если кого-то обижали, задирали или игнорировали, они становились друзьями Джози. У неё было особое чутье находить в людях то, чего больше никто не видел. Вы в этом с ней похожи.
Поппи знала, что она имеет в виду Эразмуса.
Бабушка кривовато улыбнулась. По её морщинистым щекам скатились две крупные слезы.
– Она никогда не позволяла мне протирать подоконники. Никогда. Это была единственная вещь, от которой она не отступала, хоть тресни. И я никогда не настаивала. Пока я жива, паукам будет всегда позволено обживать углы этих окон.
Она будто говорила о ком-то другом, не о маме, которую знала Поппи. Не в том смысле, что мама не была доброй. Она работала волонтером в приютах для бездомных. Но мама никогда бы не оставила подоконник зарастать паутиной. Подоконники в их доме были всегда натерты до зеркального блеска.
Бабушка достала из рукава платочек и шумно высморкалась.
– Достаточно, – сказала она Поппи. – Я принесу тебе горячего какао, а затем – отбой.
Допив какао, Поппи легла и натянула одеяло до самого носа. Сердце легонько затрепетало, будто вздыхая, и затем притихло, заснув. Но Поппи не оставляли мысли о папе, спящем каждую ночь с включённым ночником.
Хорошо, что бабушка больше ничего не сказала, иначе сердце Поппи могло и не выдержать. Но по правде говоря, мистер Слаб, серьёзный и бережливый мужчина, который сам себе делал стрижку, заправлял рубашку в штаны и надевал сандалии на носки, каждую ночь засыпал в обнимку с любимым платьем жены. Тем самым зелёным платьем, что её мать сшила для дочери из лучшего хеллиганского шёлка.
ТринадцатьДоказательство
Проведя все выходные в библиотеке, уткнувшись носом в книги, в понедельник утром Поппи сложила в рюкзак всё, что могло хотя бы отдалённо оказаться полезным в предстоящем задании. Она обещала на большой перемене помочь Эразмусу восстановить утраченные записи. По всей видимости, ему было известно некое место, где их никто бы не побеспокоил.
Она составила список содержимого рюкзака:
3 карандаша
1 записная книжка
3 коробочки скрепок
1 карта Пены (из информационного центра для туристов)
1 карта Англии (из интернета)
1 коробочка канцелярских кнопок (латунных)
1 моток красной пряжи (из бабушкиных запасов)
2 шоколадных батончика с арахисовым маслом
2 яблока
1 упаковка «клубничных колёс»
Шёлковая книжка
Портновские мелки
Поппи доставала из холодильника обед, когда папа вышел из своей комнаты. Его волосы были встрёпанными, а глаза красными, будто он не спал всю ночь. Он выглядел так с той самой вспышки гнева Поппи на кухне.
– Я её подвезу, – сказал папа бабушке, заправляя рубашку в штаны и надевая ремень. Не глядя на Поппи, он снял с крючка у входной двери ключи и ушёл ждать её в своём автомобиле неприглядного цвета.
Поездка до школы прошла в тишине. Ни разговоров. Ни мычания в такт играющим по радио песням.
Лишь когда машина свернула влево на школьную подъездную дорогу и по бокам замелькали высокие деревья, Поппи внезапно осенило, что им пора прощаться.
Эразмус поджидал её в конце дороги, держась за лямки ранца, будто ему было пять и сегодня его первый день в школе. Папа припарковался рядом со школьным автобусом, и Эразмус энергично замахал рукой, как если бы не приветствовал её, а прощался навеки.
Поппи постаралась не воспринять это как дурное предзнаменование.
– Ну что ж, увидимся через пару месяцев, – сказал папа, глядя на странно машущего мальчика. – Я знаю, это не должно было занять столько времени, но…
Поппи приоткрыла рот, чтобы спросить, есть ли шанс, что он вернётся раньше, но передумала.
– Это Эразмус, – вместо этого сказала она в надежде, что это рассеет висящее в воздухе напряжение.
– Ты опоздаешь, – сжал руль папа, будто ему не терпелось уехать.
– Насчёт того, что я тогда сказала… – начала Поппи.
Но папа перебил её, даже не посмотрев в её сторону:
– Ты опоздаешь. И приглядывай за бабушкой. Ты ей сейчас нужна.
Поппи вышла из машины. Сердце ныло, и на душе было горько. Она хотела, чтобы папа крепко её обнял. Она хотела спросить, почему он отдалился и зачем ему в жизни кто-то ещё, если у него уже есть она. Она хотела всё ему объяснить. Он наверняка бы понял. Но она и моргнуть не успела, как дверь захлопнулась, и папа снова превратился в расплывчатое пятнышко цвета соплей в конце дороги. Он спешил назад, в мир юристов, встреч и бессонных ночей, проведённых за составлением контрактов. В мир, где Поппи и папа вместе не уживались.
– Это был твой папа? – спросил Эразмус.
– Именно, – отозвалась Поппи, пока они шли через школьный двор.
– Встреться со мной ровно в половине первого позади загона для оленей, – сказал он, глядя в небо.
Загон находился на самом краю школьной территории, на границе с Загадочным лесом.
– Хорошо, – прошептала Поппи.
К ним направлялась Реджина Покс. И что было ещё ужаснее, она раздавала листовки.
– Ах да, – повернулся к Поппи Эразмус. – Реджина устраивает у себя дома вечеринку в честь дня рождения в стиле Хеллоуина, и я хочу, чтобы ты пошла со мной.
– Ха! – фыркнула Поппи. – Если она пригласит хотя бы кого-то из нас, можешь весь следующий месяц звать меня мистером Задницей.