Алан: Глупец! У меня твой завтрак. ГДЕ ТЫ?
Прогулка заняла меньше четверти часа, а значит, если не мешкать, я сумею ее провернуть без лишних опозданий и в любой другой учебный день.
По дороге в школу я воображаю себе будущие прогулки со стариком Зобом, как мы вдвоем рассекаем по улицам Айвертона в последующие дни, недели и месяцы.
«Ну, парень, чего застрял?»
У меня стойкое ощущение, что эти четыре слова – только начало.
38. течение времени (II)
Визиты к мануальному терапевту, разминки с тренером Келом, домашние задания, школа, повторяющийся сон, поиски рисунков Милы Генри по всему Интернету, «Ну, парень, чего застрял?» – говорит старик Зоб, и мы с ним гуляем от заправки к его гостинице, где он каждый день неизменно захлопывает дверь у меня перед носом.
По Филипу Пэришу, ни одной зацепки. Я гуглил «свет слишком ярок» до посинения, вызубрил страницу Понтия Пилота в Википедии, изучил все его доступные фото, надеясь, что на них всплывет искомый человек, но все впустую.
Нет ответа и от исчезающей женщины. Я еще два раза оставлял сообщения на ее странице в Ютубе, надеясь, что настойчивость сделает свое дело, но в мой новенький почтовый ящик приходили только приветствия от Гугла и реклама безопасного увеличения пениса капслоком.
С некоторых пор мои родители решили, что семейный ужин – это их шанс загнать меня в угол насчет предложения от университета Милуоки. Когда я раскусил их, то придумал гениальную защитную стратегию: каждый день, после тщательного изучения страницы Понтия Пилота в Википедии, я заглядывал на соответствующую страницу Одри Хепбёрн и запоминал пару-тройку фактов из ее жизни; за ужином, точно бросая кость голодной собаке, я вворачивал их в разговор, и готово: Пенни срывалась с цепи.
Метод прекрасно работал, пока не перестал работать.
Однажды в середине октября, когда листья уже начали менять цвет, мама постучала ко мне в дверь:
– Мы с отцом хотим поговорить с тобой, приходи на кухню.
Меня обуяли дурные предчувствия.
– Ладно, – сказал я. – Правда, я тут по уши завален…
– Нет уж. Чтобы через пять минут был на кухне.
Мама аккуратно закрыла за собой дверь, и я понял: теперь не отвертеться.
Внизу родители сидели за кухонным столом и пили кофе. Мама ногой подвинула мне стул, а отец налил мне кружку кофе и предложил:
– Присаживайся.
Я сел и уставился на маму. Печально, но ее шрам стал своего рода материальным воплощением наших отношений в последнюю пару месяцев. Непроницаемый и тревожный, он перечеркивал кожу, как линия на песке: мама по одну сторону, а я по другую.
– Ной, ты ведь не станешь спорить, что мы с отцом проявили исключительное терпение относительно предложения от университета?
Мама и ее классические адвокатские прихваты. Она не промах, этого не отнимешь. Если я соглашусь – да, вы проявили терпение, – это обозначит границу терпения. Если не соглашусь, она попросит привести конкретный пример, которого у меня нет. Потому что на самом деле…
– Да, – сказал я, – согласен.
Она кивнула:
– Мы считали, что важно не давить на тебя. Если ты еще обдумываешь решение, ничего страшного, все нормально. Но пора обсудить конкретные сроки.
– Сроки, – повторил я.
Мама посмотрела на отца. Он прокашлялся и кивнул:
– Именно. Сроки. – И глотнул кофе.
Чисто сработано, папа. Отметился.
Мама послала ему гневный взгляд, потом снова повернулась ко мне:
– Я вчера поговорила с обоими тренерами. Твои занятия с тренером Келом не прошли даром. Запрос от университета Милуоки по-прежнему в силе, но неизвестно, сколько еще можно на него рассчитывать. Тренер Тао, как ты знаешь, не сделала тебе официального предложения, но она тоже сохраняет интерес. Мы, конечно, предпочли бы Милуоки: ты будешь поближе к дому, да и запрос уже поступил. Но если ты склоняешься к Манхэттенскому, думаю, этот вариант пока не отпал.
– Хочу напомнить, что времени еще полно, – сказал я. Меня ужасно утомляла необходимость снова и снова вести один и тот же разговор, хотя отчасти я сам был виноват.
– Ной…
– Я просто не понимаю, что за спешка.
– Это не спешка. Мы хотим хорошенько все обдумать.
– Ты пропустил несколько месяцев, – заметил папа. – Тренер Кел говорит, что в первый год ты старался и показатели выросли, но в данный момент ты, так сказать, плывешь по течению, дружище.
– Пойми, как нам повезло, что сразу в двух местах есть интерес, – добавила мама. – Возможно, большинство пловцов предпочитают подождать, но мы не можем себе позволить такой роскоши. Сейчас самое время, и пора сделать выбор.
– А как же моя спина? – еле-еле выдавил я.
Груз предыдущих разговоров буквально давил мне на плечи.
Папа ответил:
– Доктор Кирби не видит никаких остаточных явлений. Поэтому я хочу спросить: Ной, а ты сам их чувствуешь?
Я попробовал догадаться по лицам, знают ли родители о моем обмане, но ничего не заметил.
– Нет, не чувствую.
– Хорошо, – сказала мама. – Значит, полный вперед, да?
– Да, – кивнул папа.
Я тоже вяло поддакнул и вспомнил четвертый пункт из первого списка ЧЗХ. Честное слово, если я все-таки не в параллельной вселенной, сейчас она мне не помешала бы.
– Тогда назначим срок, – заявила мама. – Какой нам подойдет?
– Двадцать первое декабря, – предложил я.
У мамы комично вытянулось лицо.
– Ной, – сказал папа, – не валяй дурака.
– Вы же говорили, что решать будем осенью. Двадцать первое декабря – последний день осени[23].
– По-моему, это как раз первый день зимы, – возразил папа.
– Ребята, нет смысла спорить, – сказала мама, – потому что так долго мы ждать не будем.
– А ты что предлагаешь? – спросил я.
– Через две недели.
За время взросления я неплохо изучил, когда пора переходить от беседы с матерью-мамой к прениям с матерью-юристом. Кроме того, я недурно натренировался сталкивать родителей лбами.
– Итак, – начал я, рассчитывая, что папа скоро скажет свое веское слово, – я предложил два месяца, ты предложила две недели… Может, давайте выберем промежуточную дату, на которой сойдутся обе стороны?
Я видел, как мама пытается проследить ход моей мысли.
– Промежуточную дату? – переспросила она. – То есть просто возьмем любой день из середины и…
– О! – воскликнул папа, и я сразу понял, что он у меня под колпаком. – День благодарения. Идеальный вариант.
Папа просто обожает День благодарения.
– О! – поддержал я, посылая матери невинную улыбку. – Отличная идея, пап.
Он с довольным видом потер руки, будто самолично добился консенсуса в серьезном споре, и отправился готовить ужин.
Мама отпила кофе и улыбнулась мне в ответ поверх кружки:
– Ловкий ход, коллега, поздравляю.
39. моя краткая история, часть двадцать девятая
Август 1949 года. Мила Генри публикует свой первый роман, «Бэби на бомбах». В нем начинающий поэт Уильям фон Рудольф использует слово «ретироваться», но тут же обнаруживает, что оно давно вышло из употребления. Тогда он задумывается над жизнью слов, их рождением и смертью, и в конце концов приходит к выводу, что слова – это спрятавшиеся люди.
Уильям фон Рудольф сочиняет следующие стихи:
Люди на странице, люди на странице,
Слова – это люди, жители страниц,
Прячутся во рту и вылетают птицами,
Врут с указателей, глядят из-за кулис,
Кто-то носит шляпу, кто-то в очках,
Этот вот круглый и ползет, как черепаха,
Другой извивается так и сяк.
Пусть притворяются, скользкие гады,
Меня не обманешь, как ни выгадывай.
Весь остаток романа Уильям фон Рудольф пытался родить новые слова. За исключением «амамтопии» (существительное: общество, которое сидит на диете из блинов и виски) все его старания обратились прахом.
Хотя амамтопийцы тут поспорили бы.
Октябрь 1895 года. Другой Уильям (Уильям Джеймс, который существовал реально, а не в качестве книжного персонажа) прикладывает перо к бумаге и пишет слово «мульти-вселенная».
До него такого слова не существовало.
1935 год. Другой Рудольф – Эрвин Рудольф Йозеф Александр Шрёдингер (его родители явно испытывали трудности с принятием решений) – придумывает мысленный эксперимент, который станет известен как «кот Шрёдингера». Очень-очень упрощенно: кот находится в ящике с радиоактивным веществом, которое распадется или не распадется, в зависимости от этого ядовитый газ убьет кота или не убьет. По принципам квантовой механики, пока ящик закрыт и статус радиоактивного вещества не известен, оно существует в суперпозиции состояний: то есть и распалось и не распалось. Или, еще проще, кот одновременно и жив и мертв.
С одной стороны, суперпозиция выглядит совершенно бессмысленной. И даже невозможной.
С другой стороны…
Вчера я смотрел фотографии видов Новой Зеландии в Интернете и воображал себя на склонах гор, что не составляло труда: горы были прямо передо мной на экране. И я думал: «Может, однажды я туда доберусь».
Недавно кто-то где-то захотел посмотреть виды Новой Зеландии, отправился в библиотеку и взял книгу с полки. Он воображал себя в горах, что не составляло труда: горы были прямо перед ним на странице. И он подумал: «Может, однажды я туда доберусь».
За некоторое время до этого кто-то где-то услышал о Новой Зеландии, может, в школе или от друга семьи. «Очень экзотично», – подумал этот человек и занялся своими делами.
А незадолго до этого кто-то где-то вообще не думал о мире. Уж слишком он велик.
Я часто задумываюсь над хронологией мира и моим местом в ней. Когда я смотрю в прошлое и вижу все те вещи, которые человечество неправильно понимало или считало невозможными, все эти идеи, ранее отнесенные к научной фантастике, а теперь нашедшие место в науке, мне кажется страшным невежеством развернуться спиной к будущему, объявив его невозможным.