Охранник бросает на меня подозрительный взгляд, но я держу рот на замке. Кузен Алана и Вэл (изготовивший удостоверение) надежно вбил мне в голову, что в таких случаях нужно молчать. «Тебе непременно захочется объясниться, – учил он, – пошутить, какое у тебя детское лицо и как это бесит. Такие порывы нужно душить на корню. Пусть за тебя говорит документ».
Охранник шлепает мне на руку буквы «ТЛЧК». (Судя по всему, чернильный штамп «Окраины города ветров» еще не в курсе, что заведение сменило вывеску.) Потом вышибала с нечленораздельным мычанием кивает в сторону входа, и вот я уже внутри. Там все совершенно так же, как мне запомнилось. Надписи маркером на стенах, туалеты без дверей, лошадиного размера бадьи с пивом; воздух здесь липкий и пульсирует.
Пара часов в этом баре с пароочистителем и шваброй стали бы для меня лучшим подарком на день рождения.
На сцене рубится какая-то группа – на том градусе отвязности, когда уже непонятно, пытаются ли ее участники исполнять музыку или заняться любовью либо они просто сильно проголодались.
К тому же музыканты голые по пояс, так что сказать трудно.
Я занимаю один из пустующих столиков подальше от сцены и для контроля отправляю сообщение Пенн. Народу мало, хотя и не настолько, как можно ожидать с учетом праздничной недели. Там и сям мелькают детские лица, сверкают взгляды над бадьями пива, раздаются всплески наигранного смеха, народ пожирает картошку фри с энтузиазмом завязавших курильщиков. (Кстати, не помню, чтобы в прошлый раз здесь подавали картошку фри: неужели ее завезли вместе с перевернутой буквой для вывески?) Атмосфера бара как бы говорит: «Нам насрать, сколько тебе лет».
Полуголая группа доигрывает песню, музыканты отключают гитары и начинают паковать манатки; на сцену забирается парень с собранными в хвост волосами и в футболке с надписью «ИДИ НАХ».
– Так, значит… – говорит он, заглядывая в бумажку, – перед вами выступили… блин, тут явно ошибка. Эй, какое у вас название?
Гитарист с голым торсом что-то бубнит в ответ, на что хвостатый переспрашивает:
– Серьезно? Ну ладно… – И затем снова в микрофон, качая головой: – Для вас играли «Упортые»… без второго «о».
Гитарист бубнит еще что-то.
Хвостатый возражает:
– Чувак, я просто передаю информацию. «Упортые» без второго «о», как ты и сказал.
Полуголый гитарист снова бормочет, и хвостатый, заржав, поворачивается к микрофону:
– Похлопаем еще разок «Упортым» без «о», только что отыгравшим свой последний с большой буквы «П» концерт в нашем клубе.
Гитарист показывает парню средний палец, а тот в ответ демонстрирует надпись на футболке.
Есть двери в туалете или нет, но местечко достойное.
– Меня зовут Дэйв, и я… арт-директор «Окраины города ветров», – продолжает парень, словно не веря собственным ушам. – Сегодня в нашем свежеотремонтированном клубе открытый микрофон. Кстати, видели новую вывеску? Жесть, правда? Мы стырили ее вместе с рецептом картошки фри. Рок-н-ролл!
Не знаю, шутит ли Дэйв, но мне начинает казаться, что шансов спалиться у клуба гораздо больше, чем даже у той вечеринки Лонгмайров.
– Кстати о рок-н-ролле, – добавляет Дэйв. – Следующая группа гарантированно снесет вам крышу, даже не снимая рубашек. Приветствуем Ленни Леннокса и «Виртуозов вибрафона»!
На сцене появляется одинокий чел с вибрафоном и начинает объяснять Дэйву, что он не группа, а самый настоящий виртуоз. Дэйв чешет в затылке, отчего хвост слегка обвисает. Следующие двадцать две минуты Ленни наяривает на вибрафоне.
Представляю, как понравилось бы здесь Алану. Я вытаскиваю телефон, чтобы снять для него видеоролик, но батарея на восьми процентах, которые я решаю оставить для связи с Пенни.
После Ленни Дэйв представляет «солиста Харрисона фон Велюра-младшего», причем оказывается, что это как раз не имя человека, а название группы.
Да уж, Дэйву с его увядшим хвостом предстоит долгая ночка.
«Харрисон фон Велюр» играют три песни. Музыка неплохая и напоминает ранний Radiohead. Когда они закругляются, Дэйв объявляет Понтия Пилота. Подростки в толпе хлопают, и я задаюсь вопросом, не играл ли Филип Пэриш и у них в школе. Может, у них он тоже выступал с лекцией на уроке продвинутого английского, а то и вовсе всю жизнь только и делает, что разбрасывает фотографии парней с загадочными надписями на обороте.
Понтий Пилот начинает первую песню, некоторые встают поплясать, и тут я замечаю ее. Или мне только кажется – с моего места плохо видно. Я перемещаюсь на другую сторону зала и… ну точно. Она и есть. У самой сцены. Танцует и подпевает Понтию Пилоту.
Сара знает все его тексты.
54. маски
Я: Телефон скоро вырубится, так что последняя проверка. Ты в норме?
Пенни: Нет. Меня пырнули
Я: Не смешно
Пенни: И ограбили. Твое любимое ограбление с поножовщиной
Пенни: Дерьмовый выдался вечер
Я: Не говори «дерьмовый». Я скоро вернусь.
Я: Уже 6 %, так что оставлю на крайний случай
Пенни: Тут народ ест картошку фри. Принеси мне тоже
Я: Заказ не принят. А что за народ?
Пенни: Тусовщики. Вышли покурить и едят картошку. Там и внутри «Макдоналдс»?
Я: Нет
Пенни: СТОП. То есть там подпольный «Макдоналдс»?
Я: Нет
Пенни: Ладно. Привет от Марка Уолберга
Я: Тьфу. Мне пора. До скорого
Доиграв программу, Понтий Пилот уходит со сцены через дверь с надписью белыми трафаретными буквами: «Гримёрка». Весь сет я провел в сомнениях, не подойти ли к Саре, но теперь ее нигде не видно, что и к лучшему. А я не ради флирта сбежал ночью из дому и получил на запястье штамп «ТЛЧК».
В ушах у меня звучит голос кузена Алана и Вэл: «Держись уверенно, будто тебе не впервой». Я зеваю, словно мне и правда не впервой, после чего толкаю дверь с надписью и проникаю в гримерку.
Уточню: сразу становится ясно, что «Гримёрка» – это еще и полностью оборудованная кухня. Прямо сейчас усатый мужик опускает в шипящую фритюрницу металлическую сетку с картошкой. Позади него еще две двери, на которых тем же белым трафаретом написано «Служебное помещение» и «Туалет». Слева я вижу уголок отдыха с диваном и карточным столом; рядом свалены усилители, шнуры, гитары и пивные ящики. Гитарист с голым торсом из «Упортых» лежит на диване, разглядывая потолок, и курит косяк.
По другую сторону стены, на сцене, стартует следующий сет. Поет девушка, голос ее причудлив и невесом, а композиция больше похожа на картину, чем на песню, и я пытаюсь подобрать слова для первой реплики, но могу только слушать. Номер короткий, минуты полторы, не больше, и до самого конца вся наша троица молчит в оцепенении. Пока девушка снова не запела, я собираюсь спросить, не видел ли кто Понтия Пилота, но тут из-за двери с надписью «Удобства» раздается шум сливного бачка, потом водопроводного крана, дверь распахивается и…
– О, – говорю я. – Привет.
Филип Пэриш смотрит на усатого мужика, тот пожимает плечами и продолжает готовить картошку фри. Пэриш достает бутылку воды из холодильника, отхлебывает и вытирает рот рукавом:
– Ты из «Харрисон фон как-его там»?
Гитарист на диване вынимает косяк изо рта и зычно вопит в потолок:
– «Харрисон фон Велюр» сосут у кур!
Пэриш закатывает глаза.
– Нет, я не из «Харрисон фон Велюр», – отвечаю я. Хотя, по моему скромному мнению, они отыграли в миллион раз лучше, чем «Упортые», я принимаю во внимание, что перца на диване сурово приложил циничный диджей, да еще перед толпой несовершеннолетних детей, которые и раньше были не в восторге от его музыки, и добавляю из сочувствия: – И я согласен, что они сосут.
А на сцене опять вступает ангельский голос, и новая песня еще более переливчатая, а ее исполнительница владеет той редкой магией, которая заставляет мелодию резонировать в воздухе одновременно естественно и волшебно: девушка поет так, как большинство из нас дышит.
– У меня тут есть кое-что. – Я вынимаю фотографию из кармана и протягиваю Пэришу.
Тот снова отхлебывает воды, смотрит на снимок чуть ли не целую вечность, и поскольку я ожидал некоего сейсмического сдвига в гримерке – когда пульс Пэриша усилится децибел за децибелом, словно подключенный к одному из сваленных в углу усилителей, пока весь клуб не начнет трястись и громыхать, и все мы объединимся в коллективном оргазме; когда все сходится, когда хоть раз случается волшебство, хоть раз сбрасываются маски и проявляются настоящие лица, а не наоборот, как обычно бывает, – может, именно поэтому укуренный голос гитариста так жестко меня приземляет.
– Твой бойфренд, что ли? – спрашивает он Пэриша, повисая у нас на плечах, как промокший плащ. Я даже не слышал, как он встал с дивана.
Глаза Филипа Пэриша меняются, в них вспыхивает огонек фальшивой бодрости. Клянусь, мгновение назад он почти протянул руку и взял снимок, но теперь говорит:
– Понятия не имею, кто это.
Ноги у меня постепенно немеют снизу вверх.
– Айвертонская школа, продвинутый английский. Вы обронили фотографию у нас в классе.
Пэриш смотрит на гитариста, как бы призывая его в свидетели моей наглости.
– Что-что я сделал? – переспрашивает он меня.
– В прошлом году. Вы выступали на концерте «Мет Гала» в честь школьного журнала.
Гитарист усмехается и валится обратно на диван.
Пэриш тоже посмеивается:
– А… точно. Было дело.
– Потом вы пришли к нам на урок. У вас была записная книжка, и снимок оттуда выпал. Я подобрал, думал, может… не знаю. Думал, вдруг это что-то важное.
Филип Пэриш оглядывается по сторонам, допивает остаток воды и бросает бутылку в мусорное ведро:
– Первый раз вижу эту фотографию.
Однако в глаза он мне не смотрит, только мотает головой и, не прощаясь, исчезает за дверью с надписью «Служебное помещение».