– Ты под наркозом.
– Как хамелеон под наркозом. Но под хорошим наркозом, йо. Ной, я попрошу у санитаров немножко этого добра для твоей спины.
Не знаю, насколько Алан сейчас ясно соображает, но если учесть, что он в любую минуту может провалиться в сон и мне больше вообще не удастся с ним сегодня поговорить, я решаю, что момент подходящий.
– Так вот, насчет моей спины.
– Ага. – Вэл ставит на паузу очередную серию «Девочек» в телефоне, садится на кровати и поворачивается лицом ко мне. – Мы наконец дождались?
– Чего дождались?
– Извинения, – говорит Алан. – И ты уж постарайся как следует.
– Погодите. – Теперь уже я сажусь, и они смотрят на меня, стараясь выглядеть строго, но не в силах скрыть удовольствие от предстоящего шоу. – И давно вы знаете? – спрашиваю я.
– Издеваешься? – говорит Вэл. – Примерно с самого начала, чувак.
– Ты худший лжец в мире, Но, – добавляет Алан.
– Во всей мировой истории лживых обманщиков, – кивает Вэл. – Буквально на последнем месте.
– Хм… ясно.
Вэл скрещивает руки на груди, поднимает брови:
– Ну?
– Что?
– Йо. Хоть ложь и не сработала, – говорит Алан, – ты все равно пытался нам ее втюхивать каждый божий день.
– Да. Верно. – Я прокашливаюсь. – Простите, что врал вам про спину.
Алан кивает Вэл, которая отвечает:
– Извинения приняты.
Она откидывается обратно на кровать и уже собирается запустить фильм, но я ее останавливаю:
– Постой. Вы мои лучшие друзья. Вы для меня не как все остальные. Для меня вы – это вы, и мне стыдно, что я вас предал. И еще, Алан, пока ты не заснул…
– Хамелеоны не спят.
– Прости, что меня не было рядом. Прости, что я сбежал с вечеринки, прости, что я вел себя там как сволочь, и прости, что не ценил тебя должным образом. Не ценил вас обоих. Я очень сожалею и надеюсь, что вы примете мои извинения.
Алан кладет руку поверх моей:
– Уже забыли, чувак.
– Спасибо.
– Нет, я к тому, что буквально забыл. То есть вообще ничего не помню.
– Ох!
– Врачи говорили, что такое возможно, – поясняет Вэл. – Из-за лекарств и прочей фигни.
– Ясно.
В наступившей тишине я поглядываю на экран телефона, мечтая, чтобы Вэл поскорее запустила «Девочек Гилмор». Поскольку, даже если Алан ничего не помнит – в том числе и в особенности выражение его лица, когда я предложил ему остаться в кухне и балдеть дальше с его дружками, – я-то не сумею этого забыть.
– Только проясните для меня одну вещь, – просит Алан.
– Спрашивай.
– Люк и Лорелай в конце концов замутят друг с другом?
Алан снова заснул, и теперь вроде бы покрепче. Мы с Вэл по-прежнему лежим в кровати по обе стороны от него и вместе смотрим, как Рори Гилмор переезжает в общежитие Йеля, что выглядит странно после ее мечтаний о Гарварде.
– Почему Чикагский института искусств? – спрашиваю я.
– Что?
Вообще-то я даже не уверен, правда ли это. Сам не знаю, зачем спрашиваю.
– Ты всегда хотела в Чикагский институт искусств. Почему?
Тихо, чтобы не разбудить Алана, Вэл говорит:
– У них одна из лучших программ по фотографии в стране. И бакалавриат, и магистратура, если я туда соберусь. К тому же совсем рядом. А зачем ты спрашиваешь?
Теперь я знаю, зачем, и хотя в глубине души мне хочется ответить: «Просто так», я не могу, потому что, вместе со всем остальным, и веб-лента Вэл тоже вернулась к норме, к ее первой и истинной любви: кино. Потому что в мире существует только один город, который идеально объединяет магию кино и фотографии. И потому, что хуже отъезда Вэл может быть только одно: если она останется ради синицы в руках.
– Тебе надо ехать в Лос-Анджелес.
Она приподнимается на локтях и ставит серию на паузу:
– Что?
Все правильно, это шанс все исправить, я уверен, и тем не менее мне приходится сдерживать слезы.
– Где-то я читал, что в УКЛА курс фотографии ставит сюжет выше технических аспектов. Это прямо про тебя, Вэл. Настолько по-твоему. – Надо сглотнуть комок в горле и говорить дальше. – Ты самая талантливая из всех моих знакомых. И лучший на свете партнер для просмотра фильмов. И по-моему, ты способна на большее, чем просто смотреть кино.
Я не могу понять выражение лица Вэл. Вряд ли она разозлилась, но как знать. Она кладет голову обратно к Алану на плечо, снова включает фильм на телефоне и только спустя добрую минуту говорит:
– А ты будешь приезжать ко мне в гости?
Я протягиваю руку через Алана, она берет ее, и мы оба чувствуем, как его грудная клетка поднимается и опускается вместе с дыханием, слышим ровное биение его сердца, позволяем этому ощутимому доказательству качать нас, словно на волнах, и каждая волна – напоминание, что мы проживаем лучшие моменты нашей жизни.
– Постоянно, Вэл.
97. животные
В четверг после школы я стучу в дверь к сестре.
– Заходи!
Пенн сгорбилась над столом, где лежат айпэд и четыре учебника. Фалафель Печального Образа ковыляет ко мне, и когда я уже начинаю думать, что он хочет на ручки, пес делает финт вправо и хромает за дверь, в коридор.
Да, хорошо, что старина Флаффи вернулся. Марк Уолберг был чересчур крут.
– Готов к переменам?
Я смотрю на Пенни:
– Что?
Она жестом указывает на мою одежду:
– Я про твой наряд.
– А… ну да, пришло время.
– Согласна и одобряю.
– Просто гора с плеч.
– Как Алан?
– Хорошо, – отвечаю я. – Собирается домой через несколько дней.
– Здорово. Обожаю этого парня.
Ох уж эта Пенни и ее замашки.
– Да, у него все нормально. Слушай, я вот подумываю заценить такой фильмец под названием «Завтрак у Тиффани». Отзывы вроде хорошие, но не знаю, захочешь ли ты смотреть его вместе со мной.
Какой бы реакции я ни ждал в ответ на свое предложение, реальность обманывает мои ожидания.
Пенни ерзает в кресле:
– Очень мило с твоей стороны. Но нет, спасибо.
– Серьезно?
– Ага. Хватит с меня этого фильма.
– Пенн, ты не заболела?
Она поднимает взгляд и смотрит на меня поверх моря домашней работы:
– Одна девочка из нашего класса, Карен Уай, посмотрела «Завтрак у Тиффани» по моей рекомендации. А вчера в школе она спросила меня, как я могу любить такой расистский фильм. Я сначала не поняла, и она призналась, что расплакалась оттого, как ужасно изображен мистер Юниоши. И теперь она меня избегает, настолько ее это задело.
Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз видел Пенни такой притихшей и расстроенной. Она говорит, что больше не хочет смотреть «Завтрак у Тиффани» и не хочет быть человеком, которому нравятся такие фильмы, и пока я ее слушаю, мне становится грустно, что ее сердце так очевидно разбито, но и радостно, что оно способно на такие чувства.
– Пенни!
– Фильм действительно обидел ее, Но. И это я посоветовала Карен его посмотреть.
Я молча продумываю варианты, как защитить нежное сердце сестры, а потом говорю:
– Пенн, ты уникальная личность. Я тебя люблю. И у меня, кажется, есть план.
И вот мы смотрим «Завтрак у Тиффани». Поскольку на самом деле Пенни не записывала показания таймера на сценах с мистером Юниоши, мы фиксируем их по ходу фильма. Во время одной из сцен Пенни действительно отворачивается – от экрана и от меня, – и я знаю, что она думает о своей однокласснице, и мне тяжко видеть, как сестру мучает осознание того, что самая идеальная и драгоценная для нее вещь не лишена серьезных недостатков. Но еще я знаю, что иногда – не всегда, но при лучшем раскладе – потеря невинности оборачивается новыми знаниями, и тут, похоже, как раз такой случай. Ведь, если по-честному, боль Пенни от просмотра этих сцен все же бледнеет по сравнению с болью Карен.
Мне хочется обнять Пенни, и я так и поступаю и говорю ей, что можно по-прежнему любить этот неидеальный фильм. Я говорю ей, что это будет другая любовь, в которой больше печали, но больше и мудрости. Я говорю ей, что если бы мы не умели любить неидеальные вещи, то и вовсе не умели бы любить. И она соглашается, что доля правды тут есть, ведь она любит меня, хотя я по большей части не обращаю на нее внимания, и теперь мне становится совсем тяжко.
Под конец фильма Пенни засыпает, и я один смотрю, как Холли Голайтли бросает кота в чужом переулке, и наступает один из тех странных моментов, когда понятно, что фильм пытается тебе что-то сказать, но непонятно что именно, и ты просто держишь ушки на макушке и мотаешь на ус.
Я держу ушки на макушке. Я мотаю на ус.
Раньше по ходу фильма Холли Голайтли приютила этого кота и назвала Котом, и дальше Кот присутствует во всех сценах, просто шастает вокруг, как обычный кот, не принимая особого участия в событиях почти до самого конца, и когда Холли выпускает его в переулок, и конечно же идет проливной дождь, то невольно думаешь: «Ох, теперь Коту конец», но буквально через пять минут возлюбленный Холли – писатель, которого она зовет дорогуша Фред, – устраивает ей взбучку за безответственное поведение и отправляется искать Кота. Тут Холли понимает свою ошибку и бежит вслед за ним, блуждает по улицам под проливным дождем, взывая «Кот! Кот!» как сумасшедшая. Она находит Кота между деревянными ящиками, сгребает его, потом поворачивается к дорогуше Фреду – тот стоит рядом, видимо уже долго наблюдая за ней, – и потом они сбиваются на неловкий поцелуй, но фокус в том, что Холли все еще держит Кота, который в итоге расплющен между ними и глядит прямо в камеру, как бы говоря: «Ну и денек, убиться можно!»
И все. Конец. Так что да, сначала мне фильм не понравился.
Но потом я понял, что он пытался мне сказать.
98. солнце взойдет
Я почти уверен, что адрес twobytwooak@gmail.com уже занят. Но он свободен, и я тут же создаю почтовый ящик. Минутой позже я оставляю на Ютубе комментарий под видео исчезающей женщины: «Привет, мне очень понравилось ваше видео, и я хочу задать небольшой вопрос. Если найдется минутка, напишите мне, пожалуйста, на twobytwooak@gmail.com. Спасибо». Ни одного восклицания. Я не читал «Отверженных» и не видел мюзикла, поэтому в совете Пенни мне не хватает конкретики, но я в состоянии распознать правду, я уже видел очень темную ночь и умею вытаскивать себя из болота. Поэтому я привязываю почтовое приложение к новому аккаунту и, просто ради удовольствия обозначить вслух свои действия, говорю: