У нее в глазах стоят слезы – ресницы пушистые, не дают пролиться.
– Никогда бы не подумала.
– А я и не рассказывала никому. Зачем? Люди грустных людей не любят. Чего жаловаться-то? Никому твои проблемы не нужны, да если еще они у тебя годами. Наверное, и моя говорливость от этих дурацких таблеток.
Она чешет кончик носа.
– Перед этим путешествием в анкете, про здоровье, я все скрыла, знала, напишу про все свои дела – точно не возьмут. Взяла и не написала, а сама большую таблетницу с собой везу. Все боялась, что на границе пристанут, отнимут еще. Куда я тогда без них? Так и тряслась. А потом, я же работать ехала, это художники там всякие, философы, писатели, как вы, могли вообще из кают и не выходить, а мне бегай и всех со всеми соединяй с утра до ночи. Так вот, когда мы перешли шестидесятую параллель, в Дрейке, мне стало так плохо, просто рассказать не могу, вот там я и решила, брошу-ка я таблетки свои, пусть на хрен все ломается, не могу больше, и так весь день, как серьезное похмелье, мутит, голова тяжелая, раскалывается, и желудок у горла стоит. Недаром после Дрейка пираты награждались золотой серьгой в ухо – на случай смерти, похоронные деньги. В общем, я только драмамил пила, чтобы качку перенести, а таблетницу свою в чемодан забросила. После двух суток таких мучений у нас первая высадка на Петерманновых островах. Двадцать третьего, как сейчас помню. Так вот все утро пробегала как сумасшедшая, списки, художники, кто за кем, на какой “Зодиак” оборудование, на какой – журналистов, и еще чтобы никто ничего не забыл, иначе потом уже будет трудно туда-сюда всех возить. В общем, очнулась, когда уже на снег высадили. И вот тут началось. Я уже второй день без таблеток, к себе прислушиваюсь: мол, как там все? И понимаю: все хорошо, но только так не бывает! Вокруг смотрю и просто глазам своим не верю. Ну не может такого быть. Просто не может. Видимо, оттого что таблы не принимала, с ума сошла и мозг мой больной мне все это рисует – здорово, конечно, но страшно-то как! Словно поместили меня в иллюстрацию чью-то – все фиксирую, но понимаю, что в реальности такого не может быть. Нет таких цветов, форм и глубины – нет такого размаха, даже в самой дерзкой фантазии. И тогда возникает вопрос: где же я на самом деле? Это понятно, что все это игры мозга! Значит, я окончательно и бесповоротно сошла с ума.
Она громко выдыхает – словно вынырнула с большой глубины.
– Да еще все эти люди вокруг, кто лекцию пингвинам читает, и ведь серьезный ученый, не просто идиот какой, кто в небо огромные надувные кубы запустил, кто голый закопался в снега и стоит там живым розовым деревом, кто плетет на льдине огромный мировой шпагат. Есть от чего голове закружиться. Но главное, конечно, она – сама Антарктида. Стояла я, смотрела на это все и понимала, что все. Теперь, видимо, только в дурку. Пиздец, в общем. – Сморит на меня, можно ли так ругаться. – В таком вот странном состоянии вернулась на корабль. Все в кают-компании собрались и как давай обсуждать, кто что увидел, – тут-то я и поняла, что это не глюк. Всех накрыло! Всех. Не меня одну. И мне так стало спокойно, что передать нельзя, и никакие таблетки мне больше не нужны. Правильно Седой говорил: здесь, в Антарктике, все иначе. Ладно. Чего это я? Вы не думайте, я вас понимаю. Вот. Ну, я пошла.
Продолжаю читать.
Слишком долго правил страной Фортис. Стали жители забывать, как жить без него, слагали ему оды, славили его повсеместно. Тогда боги решили проверить, правда ли Фортис такой охотник, как об этом поют. И отогнали они всякое зверье подальше от тех мест, а вместо этого нагнали холода и ветров. Добычи вокруг стало мало. Запасы царства истощились, охотники один за другим возвращались ни с чем. Мужчины стали злыми, женщины – молчаливыми, а дети – грустными. Праздники не справляли, богов не славили. А только решали и думали, что же делать и почему удача оставила их. Но решить ничего не могли, и тогда попросили всем миром Фортиса помолиться богам и спросить у них. Но слишком велик был Фортис, чтобы спрашивать совета, взял он с собой самых сильных охотников, и пошли они на охоту далеко-далеко, к самому югу. И долго шли, но чем дальше уходили, тем меньше было зверья, и возвратились они с пустыми руками. Померзли многие в этом походе. А когда вернулись, узнали, что много людей полегло от голода, а из троих детей Фортиса не дожила до его возвращения младшая дочь его – любимая Солис.
Тогда рассвирепел Фортис и объявил, что пойдет на охоту один. И встретится со смертью лицом к лицу.
Объявил Фортис о своем решении жителям Гелиды и пошел куда глаза глядят. Не принес он даров богу и не исполнил жертвенных ритуалов, перед тем как уйти. Даже с семьей не попрощался, а просто ушел в ледяную даль великий Фортис.
И в этот раз все пошло по-другому. Как будто боги ему помогали.
Звери словно ждали его, храброго охотника Фортиса. Где бы ни проходил он, выстраивались они перед ним. Стояли так долго, сколько было нужно. Чтобы не промахнулся, подходили ближе. Дивился Фортис – никогда прежде такого он не видел. И расскажи кому – не поверят!
И вошел он в раж. И убивал, убивал, убивал. Убил Фортис много больше, чем нужно было ему, его семье и жителям Гелиды.
Солнце уже ходило низко, когда Фортис пошел обратно, чтобы собрать всех, вернуться за добычей и забрать с собой столько, сколько возможно унести. Но никто не встретил Фортиса на въезде в великое царство. Даже дети, которые всегда встречали первыми.
– Где все? – удивлялся он.
Наконец нашел всех в большой грусти. Стояли они у порога его дома. И дети, и взрослые, и старики.
– Что случилось? Почему вы все столпились здесь? – спросил их Фортис.
Молчали они сначала, но потом ответили:
– Когда ты, смелый Фортис, на охоту ушел, в конце дня Смерть сама пришла к нам и забрала двух твоих сыновей.
– Что? – не поверил великий Фортис.
– Так и есть, несравненный Фортис. Так все и случилось.
И подтвердили все вокруг, что сама Смерть приходила к ним.
– Что ей, моей дочери было мало? – взревел разгневанный Фортис.
– Она сказала – мало, Фортис. И забрала их.
И стоял он каменным изваянием, от часа солнца до самого часа луны.
Потом очнулся, махнул небесам, наточил стрелы и копья и опять ушел.
Шел долго. Шел далеко. Шел и шел.
Это же невозможно. Былины несуществующего народа. Откуда? Нет не издательства, ни автора.
В библиотеку входят пятеро – четверо молодых женщин и один мужчина. Садятся от меня подальше, косятся – непонятно, то ли боятся, то ли не хотят мешать. Я киваю им, словно со вчерашнего дня ничего и не изменилось. Они отвечают мне, но так поспешно, словно очень заняты. Потом в группе начинают говорить. Говорят шепотом, и, хотя комната не такая большая, слышно не все.
– Элалия ждет нас на земле.
Компания сжимается, их объединяют шепот и причастность к тайне.
– Она Пенелопа, и мы ее Одиссеи. Каждый вечер в это же самое время она будет посылать нам сообщение, каждое длиною в шесть минут. Пока мы плывем, она говорит через воду, которая рождается в Пиренеях и стекает в океаны. Она наш переводчик. Имя ее – Элалия. Сегодня ее первое нам сообщение.
“Good morning small river
you fall down the stairs
of the palace of the huge madam
which spreads around us her mantle
of snow and songs.
Water is born in my lands
singing the sounds of my cramps
while I deliver my child.
Here up at the mountains I look down
and I hear the sounds of a boat
crossing the waters of my womb.
Humans you are on a ship, crossing asleep
the waters I hold on my hands
with which I bless your journey
through the Drake passage
searching how to pray
crossing straight towards your believes
ashes on my ashtray
searching for a meaning:
who I am? what am I doing here?”[6]
Голос у Элалии как шелест гальки в мягкой волне, как шум высохших, но не опавших листьев.
Встают и расходится. Входит Философ. Садится рядом. Пишет.
– Можно я почитаю, что вы только что написали? Он двигает по столу ко мне лист бумаги.
История о том, как и когда умерли бессмертные боги Олимпа, проста, и к ней нечего добавить: когда им перестали приносить жертвы. Ими, их изваяниями и изображениями, продолжали любоваться, истории о богах продолжали слушать и читать, это с удовольствием делают и по сей день. Но когда Зевсу перестали приносить в жертву быка, а Артемиде – агнца, когда погасли огни жертвенников, оставалось лишь констатировать: боги мертвы.
Смотрю в иллюминатор. Там – голубая земля Гелиды. – Здесь еще не так заметны шрамы от человечества. – Философ тоже смотрит на ледяную землю. – Мы все еще продолжаем есть планету.
Я молчу, это он про меня.
– Как только образовался привычный круг жизни, нужно его тут же разорвать. Мы кичимся своими информационными накоплениями, но на самом деле это отложения сорного времени. Необходимо чаще устраивать сброс. Опыт и знания нужно время от времени обнулять. Возвращаться к развилкам или к корням. Вы же сделали это поэтому?
Я пожимаю плечами.
– Конечно же, наше появление здесь – это вброс, но ведь всегда можно найти оправдание?
– Они не поймут.
– Конечно, у них нет вкуса. А вкус – это та зона неравенства, которая получается при сравнении производящих опус и не производящих, а иногда просто и не подозревающих о существовании такового. Скажите, если вам нужна помощь.
Я опять только киваю.
– Теснота сознания. Дар нельзя заслужить. – Это он говорит, стоя в дверях.