Для посетителей было еще слишком рано, и Нарифуми решил пройтись по ценам, чтобы не открывать альбом каждый раз, когда у клиентов возникали вопросы.
Только он перевернул первую ламинированную страницу, как позвонили и попросили занести рекламные листовки салона на регистрационную стойку, так как лежащие там уже разобрали. Всем было известно, что их в основном уносили любопытные туристы в качестве сувениров, но все равно толк от них был – у салона нет своей витрины на улице, и это единственная возможность заявить о своем существовании.
Нарифуми достал из ящика стола последнюю стопку, побежал по круглой лестнице наверх, кивнул консьержам, поклонился господину в черном костюме, за которым катили тележку с дорогими кожаными чемоданами, поздоровался с менеджерами отеля, стоявшими у дверей в служебные помещения, и подошел к дежурному у стойки. Передал листовки, перебросился формальными вопросами о жизни и тут, когда можно было уже возвращаться, услышал голос. Необыкновенный – низкий, с такой мелодикой, которой он раньше никогда не слышал. Он обернулся.
Слева от него стояла женщина – протягивала буклет с расписанием пригородных поездов. Нарифуми замер: волосы у женщины были золотыми и завивались по всей немалой длине кольцами. Он никогда в жизни такого не видел.
Женщина почувствовала его взгляд, и сердце Нарифуми отчаянно заметалось. Такими же золотыми были у нее ресницы и брови, а по скулам и плечам брызгами рассыпались неяркие веснушки. Наверное, такими бывают ангелы.
Дежурный дернул Нарифуми за рукав, а женщина улыбнулась. Нарифуми поклонился, пытаясь загладить неловкость, и она поклонилась ему в ответ. Потом прошла к лифту, а оттуда махнула рукой. Нарифуми смутился и побежал вниз, обратно в свое мраморное царство.
Обедать Нарифуми ходил во двор международного выставочного комплекса, куда во время перерыва приезжали микроавтобусы с передвижной кухней – китайской, бразильской и испанской; американскими гамбургерами, хот-догами, сэндвичами и, конечно же, японской традиционной едой. Он обыкновенно брал немного, ел за столиками, выставленными тут же, потом в кондитерской напротив брал зеленый чай со льдом, чтобы не заснуть от горячего обеда.
У него были длинные жесткие волосы и смуглое лицо со смеющимися глазами. Узколицый, что не так часто встретишь на Хонсю, особенно в центральной его части. В марте ему исполнилось тридцать два года, но выглядел он моложе. Когда Нарифуми смеялся, высоко на его щеках появлялись ямочки и открывались острые резцы зубов. Он снимал студию в районе Таитоку недалеко от знаменитого кладбища Янака, дружил со свободным поэтом Хидео Асано, который писал хаику на английском и продавал их в парке Уено иностранцам.
Хидео всегда ходил в куртке, из кармана которой торчала затертая книга Достоевского “Записки из мертвого дома”.
На следующее утро у Нарифуми был выходной, но он заскочил в отель, чтобы оставить заявку на пополнение рекламных открыток.
В холле у карты стояла золотоволосая и рассматривала буклеты достопримечательностей и экскурсий. Нарифуми сделал свои дела и увидел, что она тоже выходит. Он пропустил ее вперед и решил посмотреть, куда она пойдет. Следить за ней было просто: она ничего не знала про этот город, ей нужно было время, чтобы разобраться, – а он знал его слишком хорошо.
Она спустилась в метро на станции “Акасака-Митсуке” туда, где расстилался огромный подземный квартал с магазинами, ресторанами и комнатами отдыха. Все время останавливалась – то рассматривала в витрине кондитерской лавки традиционные конфеты митаращи-данго, то наблюдала, как молодые девушки примеряют шляпки и вязаные береты, потом, близоруко щурясь на схемы, купила билет и прошла через турникеты вниз, к поездам. Долго не могла понять, с какой платформы уходит поезд, пропустила два, потом спросила, и ей объясняла что-то женщина в широкополой панаме с медицинской маской на лице. Вагон был заполнен школьницами в форме с телефонами, увешанными брелоками, как новогодние елки. Они хихикали, глядя по сторонам, и прикрывали ладошками рты.
Вышла золотоволосая на станции Токийского вокзала, к информационной стойке и разговаривала там с девушкой в униформе. Нарифуми слышал, упоминали Киото – и потом, когда служащая показала на платформу, он, не раздумывая, купил билет и прошел за ней. В вагоне он сел позади, через ряд – чтобы она его не узнала, и любовался пружинами волос, по которым пробегали солнечные блики. Она два часа, не отрываясь, смотрела в окно и купила только зеленый чаи, когда мимо катили тележку с едой. Он не любил пригороды вокруг железнодорожных путей – ему было обидно, что она видит вышивку с изнанки, где все в неряшливых узлах.
В Киото эта странная женщина была недолго. Заехала в комплекс Гинкакуджи, прошла по деревянному помосту к пруду и постояла у воды, усыпанной лепестками сакуры. Через розовое кружево было видно, как ходят друг за другом две рыбы: одна огромная желтая с красным пятном у глаза, а за ней, не отставая, – небольшая, но юркая. Женщина наблюдала за рыбами, и Нарифуми понял, что и он, как эта серая невзрачная рыбешка, ходит кругами за прекрасной золотой рыбой. И это было знаком продолжать, как бы далеко ни нужно было ехать и сколько бы денег это ни стоило, – он всегда будет следовать за ней.
После этого она доехала до вокзала Намба, что почти уже в Осаке, и в кассах железнодорожной ветки Нанкай купила билет до станции Гокураку-баши.
Прямо от платформы в горы поднималась канатная дорога. Там, наверху, она вышла из вагончика, остановилась и долго стояла, глядя на расстилающуюся у ног долину.
Нарифуми всегда любил префектуру Вакаяма – теплое течение в этих местах подходило близко к берегу, климат был мягче, и заросшие лесами холмы громоздились от воды вглубь пенинсулы гигантскими, застывшими волнами. Странно, что, находясь недалеко от древних столиц Нары и Киото, Вакаяма всегда считалась провинцией – только монахи интересовались этими труднодоступными ущельями горных цепей Кии. Тут было все для самоотверженного религиозного служения. И самым известным местом была именно эта гора – Коя-сан. Великого Кукая привел сюда охотник, сопровождаемый двумя собаками – белой и черной. После смерти ему дали имя Коба Дайши, а Коя-сан стала местом паломничества.
От канатной дороги к селению ходили рейсовые автобусы. Нарифуми видел, как удивилась золотоволосая, когда проезжали Великие ворота – огромные, выкрашенные киноварью, они вырастали ногами исполина сквозь частокол сосен-коямаки.
Она остановилась в рёкане Ичиджо-ин, а он снял комнатушку в храмовом приюте напротив. Что тоже было недешево, но в стоимость входили вегетарианский ужин и утренний чай.
Весь остаток дня Нарифуми протаскался за ней по тихому городку, к вечеру она постояла в саду камней в храме Конгобу-джи, будто переводила дух, выпила чашку чая, приготовленного монахами, прошла дорожкой среди рододендронов, а потом долго мыла руки в маленьком каменном бассейне. У нее были красивые запястья и перламутровая кожа. От долгого путешествия она выглядела уставшей. Села на скамье в саду – пришлось наблюдать за ней издалека, и ему показалось, что она плакала. Когда совсем стемнело, собралась с силами, встала и решительно пошла дальше – быстро-быстро, по заросшей стрижеными кустами улице, и он торопился, чтобы не отстать. Еще чуть-чуть – и ему пришлось бы бежать, но тут она неожиданно остановилась, развернулась и пошла прямо на него.
Нарифуми до того испугался, что ринулся в сторону, в плотный кустарник, ломая ветки. Прорвался, нога ступила в пустоту, и он упал в широкую канаву. За канавой начиналась стена – видимо, ограда одной из монастырских школ Сингон, – сверху покрытая бамбуковой, кое-где прогнившей крышей. Каменная кладка давно не красилась, штукатурка осыпалась, а местами заросла мелколистным плющом. Нарифуми хотел было подняться, но резкой болью отозвалась нога, он застонал – и тут же с дороги услышал голос золотоволосой:
– Кто там? Вам нужна помощь?
Он изо всех сил пополз по канаве вдоль стены, стараясь делать это как можно тише. Невозможно было даже себе представить, что она увидит его или, еще хуже, узнает. Он слышал ее шаги – в сумерках городок совсем затих. Давно не чищенная канава была полна веток и листьев – все это громко трещало под тяжестью его тела. Золотоволосая повторила вопрос, где-то рядом зашуршали кусты. Нарифуми заторопился и тут увидел, метрах в трех от него, под каменную стену уходит нора. Это было спасением – он решил забраться в нее поглубже и отсидеться, пока золотоволосая не перестанет искать его и не уйдет.
В норе было влажно, она тоже была завалена землей и листьями. У Нарифуми не было плана – он просто уползал, чтобы его не заметили. В очередной раз отбросив в сторону жухлую листву, он вылез с другой стороны стены. Выбрался на лужайку и лег на влажную землю. Лежал и слушал ее удаляющийся голос. Потом все стихло – только хрипло раскричались вороны. А-а-а-а-а… А-а-а-а-а… А-а-а-а-а…
Пахло перегноем, грибами и дымом. Прошло несколько минут, боль утихла, он наконец поднял голову и осмотрелся. Сначала решил, что попал в монастырь, но потом понял, что если это место и было монастырем, то очень давно всеми брошено и необитаемо. Все вокруг было засыпано гнилыми, еще прошлогодними листьями, давно не стриженные деревья потеряли форму. Дорожки, как паутиной, были затянуты плющом, который перекинулся на небольшую бамбуковую рощу справа. Бамбук в сырости подгнил, пожелтел и засох. Сквозь камни дорожек, пробивалась осока.
Неприятное, унылое место. И еще несмолкающий вороний стон. Нарифуми с трудом поднялся на ноги, отряхнулся и побрел по странному саду. В бамбуковой роще прошел мимо домика для чайных церемоний, там на цукубаи все еще лежал ржавый ковшик с длинной бамбуковой ручкой. За пересохшим ручьем начинался сад камней, сильно попорченный плющом и стелющимся узколистым бамбуком. И за горбатым мостом появились очертания огромного дома, покрытого сбитой в монолит соломенной крышей с рогами балок.