ыкло к режиму, который нельзя нарушать. Если оно переместится туда на три дня, что это даст присутствующим там? Ничего. А символ красоты мы можем навсегда утратить. Нам рисковать нельзя.
– Благодарю вас. Пожалуйста, кто еще хотел бы выступить?
Дантист опять занял микрофон,
– Та самая морщинка, о которой здесь говорили, может быть дополнительно зафиксирована. Тело предполагается перевозить в капсуле, в которой оно сейчас содержится. И все риски таким образом будут минимизированы. Нам просто нужно оговорить все условия, чтобы сохранить запас прочности.
– Я благодарю вас, потому что, пожалуй, это было первое конструктивное выступление, – председательница потерла ручки. – Сказать “нет, нельзя” легко, но не в этом состоит наша социальная ответственность. Поэтому я прошу сотрудников Клинического центра микрохирургии дать нам свое видение проблемы. Давайте двигаться по регламенту.
Руку подняла худая старушка.
– Вы знаете, я хотела бы все-таки выступить до хирургов. Я с места.
– Пожалуйста, пожалуйста, мы всегда рады вашему мнению.
Старушка кивнула.
– На протяжении трех лет я занималась с телом постановкой речи. И молчать я не могу! Меня поражает сегодняшнее заседание. Мы же не просто так несколько лет назад приняли решение о том, что тело переходит в усиленный режим сохранения и ухода, – так почему же сейчас мы опровергаем сами себя? Да, действительно, тело изначально было создано для того, чтобы своей красотой радовать мир. Но оно попало к нам на попечительство и находится сейчас не совсем в том виде, в каком оно было до. И мы все это прекрасно знаем. Первоначальная красота – вернее, то, что от нее осталось, – подвергается возрастным изменениям. И мы, все здесь присутствующие, понимаем, что теперь у тела есть такие проблемы, которые в ближайшее время технически восстановить сложно! Нам поручили национальное достояние! Мы все за него в ответе. И вместе с тем некоторые уже готовы дать разрешение на перемещение – пусть на три дня, – на переезд и использование. Мне представляется, что это… Я скажу сейчас грубо: это должностное преступление. Мы не должны его совершать. Мы все за это ответим. У меня всё.
– Благодарю вас, – сухо кивнула старушке председательница. – Поскольку здесь прозвучали очень серьезные обвинения, я хотела бы сказать: то, что происходит сегодня, – это просто неуважение к населению нашей страны. Я понимаю, что легче всего обвинить всех в должностном преступлении, легче всего все освистать, захлопать и запретить. Но, вы знаете, мы все-таки в двадцать первом веке живем, и сейчас действительно можно сделать многое для того, чтобы жизнь человека и его передвижения были безопасны. Я говорю это, основываясь на колоссальном опыте. Вижу, что начальник службы безопасности хочет что-то добавить.
– Дорогие дамы и господа! Охрана была информирована о том, что мы должны обеспечить безопасный переезд и контролирование тела на чужой территории. Ни о каких трех днях и речи не шло. И еще было подчеркнуто, что это приказ и что мы должны обеспечить полную безопасность при перемещении, но на какое время – мы не знаем. А приказ есть приказ, и мы его обязаны исполнить.
В зале загалдели, а председательница шлепнула ладонью по столу.
– Какое грубейшее искажение фактов! Я не говорила о том, что поступил приказ. Я говорила о том, что есть возможность выдачи тела на празднование, поэтому давайте все-таки мы будем придерживаться истины, а не перекраивать чужие слова.
– Ну, во-первых, здесь присутствующие могут подтвердить мои слова. А во-вторых, кто из вас лично читал письмо-приглашение? Можно попросить сейчас нашего председателя рассказать, что письма как такового нет, а просто поступила устная просьба о передаче! Но, что интересно, срок передачи там тоже не был упомянут. – Он повернулся к председательнице: – На этот раз я ничего не исказил?
– Нет! – рявкнула та, подошла к трибуне и повернула микрофон к себе. – Здесь следует все-таки пояснить, что в таких случаях мы ее никогда и никому не передавали на ответственное хранение. И ровно такая же схема предполагается и здесь. То есть мы никому ничего не передаем. Приезжают наши сотрудники, приезжает служба безопасности, дежурит там постоянно. Это тоже важно понимать. Мне очень жаль, что начальник службы безопасности, столько лет проработав, не удосужился вот это у меня узнать. Я бы ему объяснила.
Невысокий плотный человек закричал что-то с места.
– Пожалуйста, только в микрофон.
– Тогда совсем непонятно, почему же нас всех собрали сегодня? Когда все уже решено! Тем более понимая, что мы все против. – Коротышка вскочил из зала и устрашающе тряс рукой.
– Прекрасно! – Председательница с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. – Вы помните, что все выступления записываются для того, чтобы потом была ясность в позиции каждого? Может быть, тогда на этом разойдемся?
– Да. И потому, что все сегодня записывается – вот вам еще одна небольшая ремарка. Есть в мировой юриспруденции понятие преступного закона. И лица, склоняющие нас к принятию преступного решения, должны помнить, что при неудачном раскладе скандал неминуем, и они окажутся крайними! И я советовал бы им задуматься. – Коротышка сел, но руку не опустил.
– Только не нужно мне угрожать!
– Можно мне на минутку? – Молодая особа с родинкой на щеке и ломающимся голосом. – Я работаю здесь сравнительно недавно. А до этого работала у певицы с мировым именем и хочу вспомнить случай, когда мы по просьбе мэра вывезли ее однажды с огромным количеством охраны, предварительно подготовив, на празднование чего-то в городе. Там был некий человек, который всем этим руководил, я забыла его должность. Я сказала ему, что нужно как-то усилить охрану, потому что толпа может броситься в ажитации, – а там, разумеется, было очень много народу, и это было страшно. И действительно, в конце концов бросились, и никакие охранники защитить ее не могли. Чуть не затоптали. Просто случай спас! Но пострадала она сильно!
– Прошу прощения! – Это уже кричал сосед молодой девушки с родинкой. – Я тоже хочу добавить! По сути, вопрос один: можно ли обеспечить сохранность тела? И тут как раз все единодушны: тело пострадает!
– А я совершенно уверена в обратном! – Председательница не сдавалась. – Это очень культурное место, и там тоже все прекрасно понимают, какова ставка! И я не вижу принципиальной разницы в том, кто именно будет осуществлять уход!
– Да разница огромная! Мы изначально по роду своей деятельности ориентированы на сохранение, в то время как вы настаиваете на разрушении!
В зале зааплодировали. К трибуне подошел мужчина с длинными волосами, зачесанными на прямой пробор. В руке он держал трость с набалдашником в виде собачьей головы, постучал по микрофону и хитро посмотрел на председательницу.
– Здравствуйте, господа. Я возглавляю IT-компанию тела. Я хочу поговорить о статусе. Да, да, тело сейчас уже статусная вещь, мы почти добились его святости! А нам тут предлагают превратить его в луна-парк! Но именно благодаря недостижимости в народе растет ощущение святости, тогда как доступность все перечеркнет. Тело никуда перемещать нельзя. Никакими способами. Ни в каких специальных условиях. Наша задача – не только сохранить эту уникальную красоту, но и сохранить ее священную недоступность! И делать это прежде всего именно для народа. Спасибо.
Председательница еле сдерживала гнев.
– Дадим наконец слово Центру микрохирургии!
К микрофону поднялся большой человек, похожий на быка.
– Наверное, все вы сейчас смотрите на меня и думаете: так это и есть тот самый наглец, который всем гарантирует вечную молодость? Да, мы можем похвастаться большими достижениями, особенно в последние годы. Но никогда и никому вечной молодости я не гарантировал. Не люблю смешить бога, знаете ли. А все потому, что жизнь, как вы все, вероятно, успели испытать на своих шкурах… – Дантист на это поморщился, а человекобык продолжил: – Вещь непредсказуемая! Могу сказать – вот никто из сотрудников не даст соврать, – стоишь, бывало, со скальпелем в руках и думаешь: все мы – расходный материал истории, а вот это – красота. Наши жизни – ничто по сравнению с этим совершенством. И это понимание, это чувство нас никогда не покидает, и свою работу мы стараемся выполнять, всегда опираясь на это понимание. – Он вздохнул, будто сбросил тяжелый груз. – А что касается гарантий – нет, конечно. Как мы можем? Другое дело, что никто не даст гарантии. Поэтому ваши сомнения нам понятны. Более того, они и у нас имеются. Естественно. – Зал переваривал услышанное. Председательница застыла, не подготовленная к такому повороту событий. Человекобык пожал плечами. – Я, конечно, мог бы здесь провести развернутую лекцию по поводу наших инноваций и революционных методов, но и мы не всемогущи. – В зале кто-то свистнул, а представитель Клинического центра микрохирургии слепо поморгал в черную глубину. – Что вы думаете? Как все было-то? Вот вызвал нас три года назад генеральный и говорит: вы занимаетесь разработкой нестандартных пластических операций, так? Сделайте, говорит, разработайте такую вот операцию для восстановления. Ну, мы обсудили и решили, что браться за такую работу – великая наглость. Мы не являемся специалистами в области молекулярной биологии или нанотехнологий. Это же все уже на стыке наук! Так и заявили. Но нам сказали: вы что, ребята? Операция должна быть разработана через четыре месяца. И мы, поймите нас правильно, мы – люди подчиненные. Напряглись. И за эти несчастные четыре месяца операцию придумали. Экспериментировали день и ночь. Но сделали. А что касается ваших опасений, я их полностью и целиком разделяю. И брать на себя ответственность, чтобы стопроцентно сказать, что мы ее вернем в прежние параметры, что бы ни случилось, – мы не будем. А решение – выдавать, не выдавать – это, сами понимаете, не наш вопрос. Я бы даже сказал, это вопрос политический.
Аплодисменты взорвали зал, искренняя речь человека-быка волновала. Люди переговаривались, кто-то даже встал, и только председательница сидела с равнодушным лицом.