Типичным примером сохранения прежних нравов в этой области может служить вторая по нашему счету мировая война, известная под названием Семилетней (1756–1763). Поводом к ней послужило то обстоятельство, что наследницей австрийского императора стала дочь. Эта сугубо тендерная причина позволила прусскому королю отторгнуть у Австрии Силезию и предъявить претензии на роль гегемона в Европе. При этом король цинично пояснил, что если есть возможность захватить что-то вооруженной рукой — захватывайте не стесняясь: всегда под рукой юристы, которые подведут под любой разбой правовую базу (цитата дается в смысловом переводе на русский язык). Результатом стала коалиция враждебных прежде друг другу Австрии и Франции, но обе были биты хорошо вымуштрованной прусской армией. Теперь гегемония Пруссии приобретала реальные очертания. Тем более что Пруссия воевала на субсидии Англии, а та, под шумок, захватывала французские колонии. В дело вмешалась российская армия, поставившая пруссаков на грань катастрофы. Но у бездетной российской императрицы наследником числился немецкий принц — фанатический поклонник прусского короля. В результате семь лет бойни кончились фактически ничем, если не считать того, что прусский король сохранил награбленное, а английский король мог похвастать награбленными же французскими колониями.
Кульминацией всех этих перемен могла бы послужить знаменитая фраза одного французского ученого, который объяснял французскому императору свою концепцию устройства мироздания. Императора удивило, что в концепции не упоминается Бог. «Сир, — ответил ученый, — я не нуждался в этой гипотезе». Как оказалось, от деизма до атеизма, словно от великого до смешного, всего один шаг. И, как оказалось, воинствующий атеизм способен пролить даже больше человеческой крови, чем самый агрессивный клерикализм.
Чтобы не напоминать в этом смысле об СССР (до которого мы дойдем в свое время), сошлемся на опыт Великой французской революции 1789–1795 годов, вкупе с Директорией и консулатом 1795–1804 и империей 1804–1814/15 годов.
Нам уже приходилось говорить, что история никогда ничему не учит. Хотя уроки ее более чем наглядны.
Можно безнаказанно измываться над беззащитным крестьянином. Примеров этого хоть в Азии, хоть в Евразии (России), хоть в Африке, хоть в Латинской Америке — предостаточно. На худой конец жди бунта, восстания, крестьянской войны. Но все это сравнительно легко подавляется. По принципу: сила солому ломит. Ну не может крестьянин бросить свое поле и взяться за создание регулярной армии. А вот горожанин может запереть свою лавку или мастерскую и выйти на улицу, построить баррикаду, дать отпор зарвавшимся власть имущим. Это происходило сотни раз и хотя почти всегда кончалось в пользу лучше организованных власть имущих, но рано или поздно именно они должны были стать той соломой, которую ломит сила. В особенности одушевленная жаждой справедливости и освященная к тому же новой религией.
Первыми народное терпение испытали на себе испанцы. Почти полвека они упрямо верили в то, что если повесить или сжечь десяток или сотню смутьянов, как привыкли делать в Испании и в Америке, то остальные сразу смирятся, успокоятся. Но в Нидерландах недовольные не только не смирились, но начали войну на измор и в конце концов вышвырнули насильников-паразитов из страны.
Вторыми (чуть позже испанцев) испытателями стали придворные «кавалеры» английского короля. Для начала они попробовали навязать англиканскую церковь шотландцам. Вспыхнула война, и король потерпел поражение. Он попросил у парламента денег на продолжение войны, но не получил. Вступил в конфликт с парламентом и… получил гражданскую войну. Сначала королевские «кавалеры» легко одерживали победы над парламентским «простонародьем». Но за тем были деньги. И следовательно, лучшее оружие. Оставалось лучше организоваться. За этим дело не стало, и войска короля стали терпеть поражение за поражением. Король бежал на север, не нашел там прибежища и вынужден был просить убежища у своих же врагов-шотландцев. А те просто-напросто перепродали своего врага его врагам. И король был казнен.
Третьими испытателями народного терпения были все те же англичане — только столетие с лишним спустя. Началось волнение в колонии в Северной Америке, и они послали туда войска (в том числе наемные немецкие), чтобы «навести порядок». А финалом стала позорная капитуляция карателей и появление Соединенных Штатов Америки, независимых от Британии.
Казалось бы, что лучше больше не пробовать.
Тем не менее едва успели просохнуть чернила на акте об английской капитуляции, как попытать счастья решился французский король (точнее, его советники).
В зале заседаний — четыре стены. У одной расположился король с сановниками (по-нынешнему: президиум). У другой — дворяне. У третьей — священники. У четвертой — простонародье («третье сословие»). Называлось это — «Генеральные штаты». И требовалось от них всего-навсего дать согласие на дополнительный налог, чтобы поправить дела вконец промотавшегося короля. Кто кого перекричал при таком раскладе? А на деле и перекрикивать никого никому не пришлось. «Третье сословие» обособилось, удалилось в «зал для игры в мяч» (в ближайший спортзал, по-нашему) и объявило себя Национальным собранием — одновременно и парламентом, и правительством страны. Попробовал король действовать штыками, но национальная гвардия оказалась сильнее королевской. Попробовал спастись бегством и призвать на помощь соседних монархов, но все закончилось для него так же, как и для английского короля.
На революционную Францию ополчилась вся контрреволюционная Европа. Но первые же сражения показали повторение уроков английского языка в США. Затем французские руководители, успевшие нажиться в смуте революции (многолетний террор был столь же ужасен, как в России после революции 1917 года), поставили во главе революционных войск талантливых генералов, которые начали теснить противника на всех фронтах. Из генералов выделился один наиболее циничный и беспринципный корсиканский авантюрист, готовый смести любого противника — хоть депутатов Национального собрания, хоть всех французов, хоть всех их противников. За такие моральные качества его провозгласили императором (заметим в скобках, что при всем том он был одним из самых талантливых, полководцев в мировой истории). И следующие восемь лет французы одерживали одну победу за другой: разбили и австрийцев, и пруссаков, досталось и русским. Только до англичан руки не дотянулись. Более того, англичане, разгромив франко-испанскую эскадру у мыса Трафальгар в 1805 году, завоевали господство на море.
Но в том же 1805 году на земле Чехии французы в борьбе с австро-русской коалицией показали, что их боевой порыв еще не остыл со времен революции. У Австрии было две армии, к которым на помощь спешила русская, так что силы должны были быть примерно равными. Но еще до подхода русских одна из австрийских армий была окружена и капитулировала. Русским пришлось выставлять заслон, который героически целый день сдерживал противника, чтобы их основные силы не были разбиты на марше и успели отступить на соединение со второй австрийской армией. Соединение уравновесило силы, но союзники растянули свой фронт так, что французы разбили несколько группировок австрийцев и русских поодиночке. Русские отступили, Австрия практически капитулировала.
Пруссия трусливо осталась в стороне, надеясь сыграть роль «третьего радующегося». Но на следующий год две прусские армии были разбиты французами, и Пруссия должна была просить о помощи все ту же Россию. Но и это не помогло. Фактически Пруссия сделалась сателлитом Франции.
Россия была вынуждена отбиваться от наседавших французов в одиночку, и удавалось это с большим трудом. Поэтому русский царь принял предложение французского императора о перемирии (1807–1808). При этом впервые был проведен раздел Европы (второй раздел, как известно, явился прелюдией ко Второй мировой войне). России «разрешили» присоединить Финляндию, а Франции «разрешили» добить Австрию, которая превратилась в такого же сателлита французов, как и Пруссия. Этот успех французский император скрепил династическим браком с дочерью австрийского императора.
Теперь пришел черед России. Французский император не думал завоевывать ее. Не помышлял он и подорвать русский царизм обещаниями освободить крепостных крестьян, так как не меньше русского царя боялся второй «пугачевщины». Ему нужно было просто поставить Россию в положение сателлита, как он уже сделал это с Австрией и Пруссией. Тогда оставалось бы только принудить Англию к капитуляции «континентальной блокадой» и подавить партизанское сопротивление французам в Испании — и Франция окончательно обретала мировое господство.
Поэтому русско-французский конфликт сделался неизбежным. Наверное, императору говорили о риске, ссылались на неудачные попытки завоевать древнюю Скифию. Советовали ограничиться на первый раз оккупацией территории бывшей Речи Посполитой, чтобы создать большое польское ополчение (в состав французской армии к тому времени уже входили польские кавалерийские эмигрантские дивизии). В крайнем случае советовали совершить краткий набег на Москву и заставить Россию идти в фарватере Франции. Но император имел трехкратное превосходство в силах, и это казалось ему стопроцентной гарантией успеха. Поэтому в июне 1812 года он вторгся в Россию, рассчитывая поставить царя на колени за одну летнюю кампанию.
Как мы помним, Древний Рим спасли загоготавшие гуси. Россию спасли немецкие доктринеры в российском генштабе, которые предложили разделить русскую армию на две, чтобы первая могла ударить в тыл противнику, если он нападет на укрепленные позиции второй. Возможно, так и могло бы произойти столетие назад при условии равенства сил неспешно маневрирующих противников. Но в те времена французы, быстро создавая численный перевес, уже не раз разбивали врагов поодиночке. Если бы обе армии встретились на границе в соотношении 3:1 (или даже 2:1) в пользу французов, Россию постигл